Эти вечные истории обманутой любви, горячих обещаний, незаконнорожденных детей, трагических концов, а бывало и с благополучным разрешением, свадьбой и богатым благополучием бедных золушек, вызывали у мадам Маковской невероятную жалость к покинутым, оскорблённым и несчастным. При всяком удобном случае она щедро одаривала молодых бедных девушек и видела в этом служение Всевышнему за то спокойствие в её семье, которое ниспослано, как он считала, свыше.

    Она родила троих детей, хотя средний ребенок не дожил и до двух лет, умерев от скарлатины, но двое её родных детей росли в тепле и покое, получив хорошее воспитание. Маковский же не видел в любовных увлечениях сколько-нибудь  созидающего  начала. Жизнь подбрасывала ему всё больше и больше примеров огромной разрушительной силы страсти и всепожирающей любви, разорение, потери каптала,  служебного и общественного положения.

    Федька или Фёдор Иванович Частохвал, любил погулять. Миллиона у него пока не было, но заглянуть в один из многих определённых домов, например, к мадам Двэжо, любил. К мадам можно было попасть не очень маскируясь, но всё же, практически незамеченным. Богатых посетителей заведения  мадам, которые  вовсе  не  хотели  афишировать   эту свою  небольшую слабость, встречали там как самых дорогих гостей. И в самом деле они был дорогими гостями, оставляя за короткий визит отдохновения в компании «приятных девушек», значительные суммы.

    Мадам Двэжо была многоопытной содержательницей дома, оказывающего услуги одиноким, и не только одиноким, мужчинам. Для полиции – она в услуги включала стрику белья, утюжку брюк, пришивание пуговиц, угощение… Ну, а что делали мужчины, пока они ожидают свое белье или разгуливают по комнатам без штанов, это уже не дело полиции. Сама мадам молодость свою провела в таком же доме в Киеве. Тот дом считался одним из лучших, на высоте. И такой же, если не лучше, она сделала в своей родной Одессе.  

    Постарев, мадам стала грузной женщиной с громовым голосом, крупными чертами лица и славилась по Одессе своим необъятным задом. Вот это зад, всем задам зад. За глаза её звали «мадам – две жопы».

    Она очень обижалась за эту кличку. Тогда её стали называть «мадам две-жо», звучало не так обидно. Но когда один молодой студент объяснил ей, что слово «двэжо» по-французски означает «благочестивая», она стала с уважением относиться к такому прозвищу и даже заказала красивую вывеску. Вывеска красовалась перед самим входом в заведение над лестницей. На вывеске крупно выведено:

    Слева на вывеске красовалась женская головка. По словам художника, он изобразил на ней саму мадам, но почему-то с розово-малиновыми волосами и большими голубыми, несколько навыкате, глазами.

    Под взглядами и высказываниями прохожих с возмущением, сожалением, злобой, сочувствием, вели Маковского двое полицейских по Гаванной, Дерибасовской, Преображенской аж до Тираспольской площади, в дом следственного отдела полицейского Управления.

 - От,  правильно заграбастали кровопийцу, - зло бросила толстая баба с растрёпанными волосами, - так им и надо, этим паразитам, сидят на шее народной, жиреют, жиды.

 - Шо ты к нему имеешь? – пожав плечами, сказала её товарка.

 - Та он моего мужа выбросил с работы. Теперь он пьёт с горя.

 - А то раньше не пил? За то и выперли, что дважды падал со сходней в море с мешком сахара, - вставила подруга. – Правда, артель потом достала те мешки. Подсушили немного и разделили сахар про между собой. Чуть отдавал морем, но ничего, съели за милую душу дармовой сахаришко. А этот Маковский вовсе не сахаром торгует, а пшеницей, - добавила она.

 - Все они одним миром мазаны, что Маковский, что Высоцкий, что Бродский.

 - А шо ж твой не разбогатеет и тоже будет на пролётках-шарабанах прогуливать, - парировала не унимаясь подруга.

 - Так те иниверситету пооканчивали и в пенсне ходют, - зло ответила товарка.

 - Меньше б пили – больше б жили, - авторитетно вставила в разговор третья знакомая.

 - Многого наживёшь с такими обормотами, - заключила одна из присутствующих при перепалке баб и удалилась.

    Анжей и Коваль числились «топтунами», они состояли в штате полицейского управления Одессы. В сыскном отделе не было сыщиков лучше них, да и обходились они Государственной казне дешевле добываемого ценнейшего материала про воровской мир Одессы, аферистов, беглых из тюрьмы заключенных. За это они имели право жить в Одессе, не боясь преследований полиции.                                                          

    Давно прошло то время, когда в Одессу стекался различный люд. Многое делалось для привлечения людей в строящийся город. Учрежденная графом де-Рибасом в 1795 году «Экспедиция строения города», директором стал де-Волан, отводились бесплатно участки земли желающим, поселенцы освобождались на десять лет от податей и воинского постоя. Они ещё получали ссуду от российской казны на обустройство. Шли в Одессу хлебопашцы, мелкие торговцы, мастеровые, в надежде на хорошие заработки при устройстве порта и большого городского строительства. В Одессу стекались русские, греки, итальянцы, французы, арнауты, болгары, евреи, поляки, беглые крепостные крестьяне, запорожские казаки. И все находили убежище и работу в Одессе. Но это было давно. Одесса разрослась и к концу 19-го века попасть в Одессу было уже не так легко, а закрепиться для постоянного жительства стало совсем тяжело. Бездомных и беспаспортных преследовали полицейские, их гоняли из парков, подъездов и вокзалов. Анжей и Коваль спокойно  жили  себе  в  центре  города, снимая за гроши на чердаке комнату по Греческой, третий дом от Екатерининской.                                                                             

    Это были колоритные личности, оба  ходили  круглый  год в непонятного цвета и материала пальто. Только летом, в

 жаркое сухое пыльное одесское лето, они носили пальто на плече, используя его как подстилку. Вся их жизнь, все дни, а временами и ночи, проходила на улице. Они топтались у

 пивных ларьков, на Привозе, в порту, возле церквей и синагог, всюду, где собирался разночинный люд по делу и без дела. У них были и излюбленные места. Их всегда видели вдвоем. С раннего утра они приходили к пивному ларьку на Преображенской угол Новорыбной или возле Староконного базара, а то и у самого входа в порт, где, круто спускаясь из города по Военному спуску, улица переходит на Приморскую, упираясь в огромные ворота одесского порта.

    В пивном ларьке они покупали кварту позавчерашнего пива, платили за него полцены, а то и без денег получали эти же несколько литров пива, слитого из опорожняющихся бочек для отправки на пивзавод, что на Дальницкой. Садились в тени акации на  камни, подстелив под себя пальто. На другой камень ставили бутыль с пивом и три мутных, захваченных руками, стакана. Сидели и разговаривали, казалось, что они никогда не наговорятся. Но сидели они за пивом не ради пустых разговоров. Это была их работа.                

    На дармовое пиво слетались бродяги, грузчики, просто шатающиеся без дела люди. Потягивая пиво, узнавали самые последние и ценные новости. В рассказах не всё оказывалось правдой, но в них таились нити и ниточки, из которых можно соткать полотно происшествий. Найти «топтунов», при  необходимости, не составляло большого труда. Достаточно послать по известным местам посыльного из полицейского управления  и через час-другой они уже стояли перед очами начальства.

    В кабинете полицейского начальства дальше дверей не ходили, боясь замарать ковровую дорожку.

 - Так, господа, - громко, но не очень строго сказал начальник, - Одесса взорвется вдребезги пополам, если не найдем пропавшего мальчика. Читали в «Одесском листке»?