Хотя теперь, похоже, считается устаревшим обращаться к тому, что когда-то широко называли Красным террором в большевистской России, ибо в течение семидесяти лет внимание общества почти полностью направлялось на «преступления нацистов», воплощение большевистской политики террора показывает признаки массового садизма в буквальном, психотическом смысле. Но нужно вернуться к рассказам того времени, чтобы понять характер садизма.
После того, как Белая армия генерала Деникина разбила большевиков в Одессе в августе 1919 года, преподобный Р. Куртье-Форстер, капеллан британских войск в Одессе и черноморских портах, который удерживался большевиками в плену, рассказал об ужасах большевизма. Он рассказал, как на корабле «Синоп», самом большом крейсере Черноморского флота, некоторых из его личных друзей приковали цепью к доскам и медленно засунули в топки корабля, чтобы сжечь их заживо. Других обваривали паром от котлов корабля. Совершались массовые изнасилования, пока местная советская пресса обсуждала возможности национализации женщин. Крики насилуемых женщин и других жертв из того, что преподобный Куртье-Форстер назвал «большевистским домом пыток» на Екатерининской площади, можно было слышать на много кварталов вокруг, в то время как на Екатерининской площади большевики пытались заглушить крики шумом грузовиков, гремящих вверх и вниз по улице».
Когда следовательская комиссия Рорберга вошла в Киев после того, как Советы были вытеснены оттуда в августе 1919 года, она описала «зал казней» большевистской тайной полиции, ЧК, следующим образом:
«Весь цементный пол большого гаража (зал казней Киевской ЧК) был залит кровью. Эта кровь больше не текла, она сформировала слой в несколько дюймов: это была ужасная смесь крови, мозгов, частей черепа, пучков волос и других останков людей. Все стены были забрызганы кровью; части мозгов и скальпов прицепились на них. Сточный желоб двадцать пять сантиметров шириной, двадцать пять сантиметров глубиной и приблизительно десять метров длиной шел из центра гаража к подземному сливу. Этот желоб по всей длине был наполнен кровью… Обычно, как только бойня заканчивалась, тела вывозили из города в грузовиках и хоронили около могилы, о которой мы говорили; мы нашли в углу сада другую могилу, которая была больше старой и содержала приблизительно восемьдесят тел. Здесь мы обнаружили на телах следы жестокости и истязаний, самых разных и невообразимых. Некоторые тела были выпотрошены, другим обрубили конечности, и некоторые были буквально разорваны на части. Некоторым вырезали глаза, и голова, лицо, шея и туловище были покрыты глубокими ранами. Далее мы нашли труп с клином, вбитым в грудь. У некоторых не было языков. В углу могилы мы обнаружили некоторое количество рук и ног…»
Такая атавистическая дикость выходит даже за грани обычного массового убийства. Это — психоз Джеффри Дамера или Эдварда Гейна, интеллектуализированный как политическая идеология с благородными идеалами, которая продолжает иметь своих сторонников с уважаемым положением в научном и преподавательском мире.
Предшественница большевистской революции, Французская революция в 1789–1792 годах спустила с цепи массовый психоз бунта подонков Франции, во главе с социопатическими элементами интеллигенции. Как в сегодняшних западных либеральных демократиях, теория состоит в том, что изменение социальной структуры может устранить неравенство. Доктрина Французской революции была «возвращением к Природе», идолизированной и образной интерпретацией того, на что Природа, как предполагалось, была похожа, придуманной в гостиных европейской интеллигенции такими авторами, как Вольтер и Руссо. Согласно этим идеологам, причиной тирании, несправедливости, насилия и неравенства была цивилизация. Если сама цивилизация могла бы быть свергнута, и человечество возвратилось бы к воображаемому невинному естественному состоянию, то все могли бы жить в идиллическом государстве счастья, мира и братства. Это требует отмены цивилизованных учреждений, таких как брак, частная собственность, церковь, государство, и монархия. Карл Маркс обновил ту же самую доктрину приблизительно половину столетия спустя. Этот атавизм иронически провозглашается как «прогрессивный».
В 1895 году французский социолог Гюстав Ле Бон отметил:
«Идея, что учреждения могут исправить дефекты обществ, что национальный прогресс — это последствие усовершенствования учреждений и правительств, и что социальные изменения могут быть осуществлены декретами — эта идея, я говорю, все еще является общепринятой. Это была отправная точка Французской революции, и социальные теории настоящего момента основаны на этом».
Ле Бон позже, после большевистской революции, написал, что тот же самый атавизм, который сокрушил Францию, разворачивался и в России:
«Большевистский менталитет столь же стар как история. У Каина, в Ветхом Завете, был ум большевика. Но только в наши дни этот древний менталитет встретился с политической доктриной, чтобы оправдать его. Это причина его быстрого распространения, которое подрывало старый социальный каркас».
Читателю следует воспользоваться историей Несты Х. Вебстер «Французская революция», в которой автор приводит документы того времени как якобинцев, так и роялистов, что ярко показывает развращенность и трусость подонков Франции, во главе с недовольными маттоидными адвокатами и орлеанистскими аристократами, и героизм лояльных королю французов, включая представителей простого народа. Что примечательно здесь, так это способ, которым толпа могла быть приведена в кровавое безумие с помощью алкоголя и наркотиков, оплаченных кузеном короля Герцогом Орлеанским, желавшим узурпировать трон на спине черни и преступного мира, который он спустил с цепи.
Так как к госпоже Вебстер в 1920-е годы прислушивались многие люди на важных постах, такие как Уинстон Черчилль и Лорд Китченер, в качестве эксперта по подрывной деятельности и революции, и она прочитала серию лекций для британской Секретной службы, она также признала значение психологических факторов в социальных переворотах. В своей серии о ведущих фигурах Французской революции, изданной в газете герцога Нортумберлендского «Патриот», Вебстер, вспоминая исследования Нордау, написала следующее:
«Но должен быть учтен еще один очень важный фактор в изучении всех революционных типов, фактор физической или психической ненормальности. Условие может быть только мимолетным; многие молодые люди проходят через период революционной лихорадки и впоследствии успокаиваются, чтобы стать полезными членами общества. Но хронический революционер обычно будет демонстрировать некоторые особенности ума или тела. В особенности это было так среди лидеров Французской революции… «Сероватая бледность» Сен-Жюста… была описана современником как характеризующая большинство революционеров тех дней. Печень без сомнения играла роль в их свирепости».
В то время как намек Вебстер на очевидные широко распространенные заболевания печени революционеров, как могло бы показаться, вышел из моды, ее комментарий справедлив. Более определенно, заболевание печени может быть признаком психологической физиологической дисфункции. Психологические, и определенно неврологические, отклонения были заметны у Ленина, например.
Из класса «недочеловеков», кто, тем не менее, поднялся до вершины якобинского режима, «класс бандитов» можно «найти в каждой революции». Они — социопаты, которые заполняют ряды большевистской ЧК и НКВД и их якобинского эквивалента во время «Господства террора». Вебстер пишет: «Многие люди, которые пришли к власти в Первой Французской революции, были просто обычными преступниками». Из нескольких примеров революционных светил, приведенных Вебстер, Жан Луи Карра, редактор Annales Patriotiques, «был виновен в ограблении вдовы и два года просидел в тюрьме за кражу со взломом». Как мы увидим в отношении Новых левых нашего собственного времени, обычные преступники, такие как Андреас Баадер, приняли революционные теории как дополнительное измерение к своей социопатии.