Капитан Мацаши подбоченился.

— Всыпать, да хорошенько! — бросил он. — Чтоб вовек не забыли нашей доброты.

Окружавшие его офицеры бросились исполнять приказ. Кто на фронте посмеет ослушаться командирского приказа? И унтер-офицеры четко передавали по цепи команду.

— Фёиер![7] — топорща усы, фальцетом скомандовал второму взводу Андраш Тира и торопливо поднес к глазам болтавшийся на груди бинокль.

Раздался сухой треск — первый залп, — и русские, сидевшие на брустверах, попрятались в укрытия. Лишь несколько серых бугорков остались недвижимо лежать на мешках с песком. Навсегда остались.

А тот, на нейтральной земле, услышав выстрелы, повернул к венграм изумленное лицо и, сделав два нетвердых шага, покачнулся. Потом упал, зацепившись полой шинели за колючую проволоку. Тира в бинокль видел все. Красное вино прерывистой струйкой вытекало из фляги. В большой луже плавал котелок, рассыпались окровавленные пачки сигарет…

Тира опустил бинокль. Покосившись на своего адъютанта, он ручищей пригнул ствол его винтовки.

— А вы не устраивайте-ка балаган! Сумасшедший!.. — прошипел он.

— Нужно бы еще выше! — стиснув зубы, ответил Тибор. — Прямо в безжалостное небо!

— Вижу, куда патроны тратите! — проворчал фельдфебель. — Или жить надоело?!

Вечером Тибор лежал в землянке на тряпье, рядом с командиром второго взвода фельдфебелем Тирой. Их ложа разделяли лишь солдатские сундучки, что стояли посреди устланной соломой землянки, и служили столом и гардеробом. На одном из сундучков тускло горела свеча.

— Ну и стадо баранов!.. — возмущался Тибор. Все в нем клокотало от негодования. — Не просто стреляли, а хладнокровно целились…

Тира прислушался и тяжело вздохнул.

— Приумолкли, как нашкодившие мальчишки… — негромко сказал он. — Господин капрал, знаете, что мы сегодня натворили? Мы расстреляли светлый праздник самого господа бога…

Один за другим свистя летели над землянкой снаряды. Они рвались где-то далеко, но стены землянки содрогались, свеча погасла.

— Вот и артиллеристы наши решили послать русским свои «гостинцы», — продолжал ворчать фельдфебель. — А те не отвечают, молчат. Неужто еще надеются на милость православного бога? Удивляюсь я, Самуэли…

Тира внимательно вслушивался в темноту.

Через каждые две минуты с русской стороны доносился гулкий взрыв.

— Но все равно вы — подрыватель основ, — бурчал Тира. — Вы, социалисты, сеете смуту, это все знают. Вы разрушитель, слышите?

Тибор промолчал. Понимал, что фельдфебель подначивает его.

— Почему же вы, пес вас дери, не разрушаете, не беретесь за дело по-настоящему?! — в голосе Тиры звучал настойчивый, гневный упрек. — Или не понимаете? Если бы остановились заводы и поезда, если бы не производили и не доставляли на фронт оружие, боеприпасы — этому аду пришел бы конец…

— Умные люди ломали над этим голову задолго до нас.

— Знаю, но почему вы не переходите к действиям? А генералы знай творят свое кровавое дело. Они вам, господам социалистам, еще не то покажут.

— Руки у них коротки. Народ — сила!

— Вы верите в народ?

— Сколько раз повторять вам это!

— «Сколько раз повторять», — насмешливо передразнил фельдфебель. — И от такой веры не легче. Или не видите, что всем нам здесь крышка?

— Вижу. Мы действительно обречены.

Кто-то снаружи навалился на дверь, и она распахнулась. Холодный воздух ворвался в землянку. В низком и узком проеме двери возникла согнувшаяся в три погибели фигура ефрейтора Новака.

— Господин цугскомманданс[8], господин сержант послали узнать, какие будут приказания личному составу взвода? «Онэ бэшэфтигунг» или «бэфэстигунг»[9]?

— Убирайтесь ко всем чертям! — грубо рявкнул Тира. — Пусть господин сержант радуется, что у нас тихо! Отрыть норы поглубже и подольше не вылезать. Вот мой приказ!

— Яволь[10],— козырнул Новак и послушно повторил приказ: — «Отрыть норы поглубже»…

Дверь захлопнулась.

— Выслуживается болван, — сердито проворчал Тира. — А не все равно, с каким крестом подыхать — серебряным или осиновым? Так вот, господин вольноопределяющийся, люди зарылись в землю, опутали ее колючей проволокой — где уж тут быстро одолеть друг друга. В конце концов все передохнем!

Вы раскройте глаза… Ротами командуют офицеры, взводами — унтера… Куда это годится? По уставу на роте положено быть капитану, на взводе — хотя бы подпоручику. В мирное время так и было. Куда же девались офицеры? Неужели всех поубивали? Как бы не так! Дрейфят! Норовят подальше в тыл! А унтер-офицеров — на передовую… в бога, в душу!.. Видели того мужика? Богатырь! А повис на колючей проволоке, как кошка со свернутой шеей! И сгниет там. Всех нас ждет та же у часть! Так какая же польза от вашей социалистической брехни? Объясните, господин капрал! Вы слышите меня?

Тибор вздохнул, приподнялся на локте: не так-то легко ответить.

— Вопрос справедливый, — сказал он. — И я пока не берусь отвечать на него. Но одно я знаю твердо: я жил и живу и всегда буду жить идеями социализма. И нет для меня иной жизни.

В голосе Тибора звучала такая горечь, что Тире стало жаль его.

— Ничего, ничего… — успокоительно пробормотал он.

— Учение социалистов верное, справедливое учение, — продолжал Тибор. — А вот в решающий момент, вы правы, произошла осечка! Черт возьми, почему? Не знаю. Представители социалистических партий всего мира в 1912 году на конгрессе в Базеле приняли манифест. Мы верили, что это обеспечит вечный мир… Если вам интересно, я могу рассказать его основные положения.

— Да, да, конечно…

— Пролетарии считают преступлением стрелять друг в друга ради увеличения прибылей капиталистов, ради честолюбия правящих династий или тайных дипломатических соглашений.

— И верно, преступление! Золотые слова!

— Пролетарии и социалисты должны везде в любой форме изъявлять свою волю, поднимать голоса протеста в парламентах и на митингах. Они должны противопоставить капиталистической эксплуатации свою волю к всеобщему миру и братству народов!

— Ну-ну… а дальше? — нетерпеливо спросил Тира. — Так почему на деле ничего не получилось?

— Сказал, не знаю. Виноваты не только наши венгерские социалисты. Летом минувшего года во всех странах Антанты депутаты-социалисты проголосовали за военные кредиты. А редакторы-социалисты печатали в своих газетах то, что от них требовали воинственно настроенные правительства. Социалистические лидеры струсили, не призвали к всеобщей забастовке. Тысячи рабочих послушно явились на призывные пункты, другие терпеливо трудятся на военных предприятиях. Лидеры социал-демократических партий уподобились попам и благословили оружие.

Тира сплюнул.

— Пустая болтовня, выходит…

Да, именно так. Этот простой человек трезво смотрит на события.

— А помните, Тира, Будапешт в 1912 году?!. — вдруг горячо воскликнул он. — Забастовки, демонстрации, стычки с полицией, баррикады на улицах… «Кровавый четверг» — называют теперь то время. Тогда идеи социалистов не были пустой болтовней! Помню, я сидел в редакции «Надьваради напло» у телефона, поддерживая непрерывную связь с Будапештом. Атмосфера в столице накалялась с каждым часом. Все говорило о том, что народ прозрел и отныне не позволит помыкать собой. А через два года, в июле четырнадцатого, когда на улицах расклеивали приказ о мобилизации, надежды на то, что народ скажет свое решительное слово, не оправдались… Словно и не было «кровавого четверга». Народ остался таким же безропотным и покорным, как столетие назад…

В горле у Тибора пересохло, во рту появилась горечь, голос охрип, он устало запрокинул голову и вытянулся на жестком, устланном соломой ложе. Машинально выдергивая соломинки из подстилки, ломая их на мелкие кусочки, он продолжал:

вернуться

7

Огонь! (нем.).

вернуться

8

комвзвода (нем.).

вернуться

9

здесь — окапываться или не окапываться (нем.).

вернуться

10

слушаюсь (нем.).


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: