По уставу ОК имел право кого-то приглашать на съезд с совещательным голосом, а кому-то отказывать. Так, было отказано групне «Борьба», созданной в Париже в 1900 году. Эта группа причисляла себя к социал-демократии, по больше на словах, а на деле всякий раз отступала от социал-демократических воззрений и тактики, никакой связи с организациями в России не поддерживала и своими выступлениями вносила разнобой в ряды эсдеков за границей.

Получив отказ, «Борьба» внесла свой протест, но ОК отклонил его, причем дважды — до съезда и в начале его, в комиссии по проверке мандатов. А потом вдруг уже в работе съезда, в перерыве ОК устроил совещание «у окошка» и по инициативе Штейн, искровки, кстати сказать, решил пригласить на съезд Рязанова, одного из активистов «Борьбы».

Плеханов, Мартов и Ленин дружно обрушились на неожиданный курбет ОК, обвиняя его в непоследовательности, в нарушении суверенности съезда, и добились резолюции, по которой ОК не мог влиять на состав съезда. Ленин сказал с трибуны: «…товарищи, бывавшие на заграничных конгрессах, знают, какую бурю возмущения вызывают всегда там люди, говорящие в комиссиях одно, а на съезде другое». Тогда Штейн (начхать ей на заграничные конгрессы) заявила о своем выходе из организации «Искры».

Инцидент с ОК показал, что в сплоченных рядах искровцев появились «искровцы, стыдящиеся быть искровцами».

Дебаты по «равноправию языков» начали бундисты.

В проекте программы говорилось о равноправии всех граждан, независимо от пола, национальности, религии. Бундистам этого показалось мало, они потребовали особо оговорить право каждой национальности учиться на своем языке и обращаться в государственные учреждения только на родном языке. Один многоречивый бундист, увлекшись. мимоходом взял для примера государственное коннозаводство, на что Плеханов бросил реплику: о коннозаводстве не может быть речи, поскольку лошади не говорят, а вот ослы иногда разговаривают. Бундисты обиделись, в перерыве дело дошло до скандала, чуть не до драки. Съезд разделился пополам, бундистам удалось внушить делегатам, и даже некоторым искровцам, будто «Искра» против равноправия языков.

Равноправие национальностей необходимо, что и говорить, но нужно, полагают бундисты, вписать еще и «равноправие языков», чтобы съезд не заподозрили в чем-нибудь таком-этаком, в русификаторстве, например. (Националисты тем и живы, что считают всех других себе подобными.) Вставить о равноправии языков, хотя само собой должно быть понятно: если равноправие, то во всем, в языке тоже, так нет же, надо вставить слово, «чтобы нас не заподозрили» (па воре шапка горит?). Вставить слово, не обращая внимания на принцип равноправия граждан. Бояться не принципиальной ошибки, а того, что скажут нерадивые. Вопрос пришлось отложить, собрать комиссию, которая нашла формулировку, принятую единогласно.

Позднее, на съезде Лиги Мартов вспомнил: нам сильно повредила острота Плеханова об ослах. Ленин тоже не увидел в остроте мягкости, уступчивости, осмотрительности, однако нашел странным, что Мартов, признавая принципиальное значение спора, не утверждает принцип, а лишь указывает на вред острот.

Но это будет потом, а пока на съезде Плеханов, Ленин и Мартов едины и в инциденте с ОК, и в дебатах по языку, хотя ряды искровцев к тому времени уже поколеблены дважды.

Поворот Мартова начался при обсуждении первого параграфа устава, который определял понятие члена партии. Одни сочли, что Ленин с Мартовым разошлись в мелочах, а потом стали горячиться, не желая уступать, другие, — что по существу. Как-никак, понятие члена партии вопрос серьезный, не зря он стоит в уставе первым пунктом. «Чем шире будет распространено название члена партии, тем лучше», — заявил Мартов. Лучше ли, если распространять название, форму без должного содержания, этикетку, мундир, тару? Ленин же, наоборот, ратовал за необходимость сузить понятие члена партии «для отделения работающих от болтающих, для устранения организационного хаоса».

Горячо восстал и Плеханов против мартовской формулировки, утверждая, что она «открывает двери оппортунистам, только и жаждущим этого положения в партии и вне организации».

Владимир обратил внимание, кстати сказать, на то, что выступления Плеханова приведены в протоколах подробнее других. Георгий Валентинович наверняка проверял потом секретарские записи, восстанавливал сокращения, вписывал, расширял, как в статье. Свое согласие с Лениным он выразил в такой витиеватой форме: «Я ее имел предвзятого взгляда на обсуждаемый пункт устава. Еще сегодня утром, слушая сторонников противоположных мнений, я находил, что «то сей, то оный на бок гнется». Но чем больше говорилось об этом предмете и чем внимательнее вдумывался я в речи ораторов, тем прочнее складывалось во мне убеждение в том, что правда па стороне Ленина».

Однако Ленин и Плеханов были биты — при голосовании. И ты, Лубоцкий, теперь иже с ними.

Тем обостреннее стала борьба при выборах в партийные центры. И если в споре по параграфу первому Мартов старался придать своим соображениям принципиальный вид, то в отказе его от выборов и в ЦО, и в ЦК уже невозможно разыскать принцип. Политику, похоже, стала подменять психология. Здесь уже Мартов закусил удила н откровенно пошел на разрыв, на скандал — лишь бы против Ленина и Плеханова. Проглядывает трудно определимая, не совсем понятная, но все же очевидная личная ущемленность. Что-то па пего подействовало, выбило ил колеи, остается лишь предполагать, что именно. Возможно, повлияла перекочевка съезда из Брюсселя в Лондон, а Мартов не был одержим онегинской охотой к перемене мест (впрочем, этим не страдали и другие делегаты). Возможно, туманный Альбион давил погодой и не способствовал сдержанности и последовательности в суждениях. К тому же изменился климат не только внешний, но и внутренний — на съезде. Бундисты, получив отказ па свои притязания узаконить националистический принцип построения партии, покинули съезд. Ушли также и представители «Рабочего Дела». Мартов оказался в роли кухарки без горшков и посуды, и теперь не в чем, не с кем заварить кашу, хотя оставались еще его приверженцы из «Искры», явное меньшинство. Вполне возможно также, что у Мартова ко времени выборов накопилось слишком много уступок Ленину и пришла, наконец, пора, по его мнению, стукнуть по столу, решив — «с меня хватит». И тут Мартова понять можно. Уже в инциденте с ОК наметилась трещина в их единстве с Лениным. Да, они громили ОК вместе и добились принципиальной победы. Организация «Искры» па своем частном собрании, вне съезда, осудила поведение Штейн, своего члена, и Мартов с этим вроде бы согласился. Но когда на другом частном собрании «Искры» зашла речь о предполагаемых кандидатах в ЦК, Мартов ни с того ни с сего выдвинул туда

Штейн. С какой стати? За ее вздорный характер, за анархизм? И получил отказ, отвод — важная уступка Ленину, уступка, с которой он уже тогда не пожелал смириться, и потому «Искра» на свои частные собрания стала сходиться порознь: 24 — с Лениным и 9 — с Мартовым. Очень важный момент в психологическом отношении.

И еще вспомни, Лубоцкий, начало съезда, когда выбирали президиум. Мартов предложил девятерых, и в их числе одного бундиста. Ленин стоял на выборе трех, и вышло по его, выбрали Плеханова, Ленина и Т. (Красикова). Еще одна уступка. (Ленин тактику бундистов — устраивать обструкции — понял сразу, а Мартов — нет. А если и понял потом, так использовал по-своему: при голосовании по первому параграфу.)

Вряд ли стоит забывать и о том, что в молодости, как говорил Владимиру агент, Мартов, живя в Вильно, входил в Бунд и оказал значительное влияние на формирование бундовского национализма. Впоследствии он стал искровцем — по рассудку (и никто в его искренности не сомневался), а по предрассудку он, видимо, оставался в определенной мере бундовцем. И предрассудок вопреки рассудку гнул свое временами, играл роль тайного механизма, прикрытого фразой о чести искровца, о преемственности и коллегиальности.

Казалось бы, после победы по первому параграфу Мартову следовало бы, ощутив силу, повести себя спокойнее и достойнее, пусть теперь волнуются и кипятятся побежденные. Однако же нет, Мартов начинает терять самообладание. Плеханов и Ленин подчинились решению съезда, проявив выдержку и хладнокровие.