Вполне возможно, Мартову после ухода бундистов стало сиротливо на съезде, победитель понял, что без своего арьергарда он неизбежно потерпит поражение на выборах, и потому удвоил свою агрессивность, пустился во все тяжкие.

И вот выборы. Задолго до съезда Ленин высказал свое предложение избрать тройку в ЦО и тройку в ЦК. Мартов согласился — до съезда. А на съезде вдруг предложил утвердить старую редакцию, пытаясь тем самым отвернуть съезд от политической четкости и окунуть его в мутную воду отношений, в так называемую чистую нравственность.

Если съезд откажет прежней шестерке, не утвердив «о, неизбежна обида: «нам не доверяют, а ведь мы…» В то время как выбор заново никакой обиды не нес. Выставив шестерку на утверждение, заведомо зная, что будут голоса «против». Мартов проявил бестактность по отношению к своим же. Потребовав утверждения и получив отпор, он воспринял его как оскорбление, отстранение, вышибание — и пошел-покатил мощный вал вымыслов-домыслов, обвинений и сплетен, на что так плодовито ущемленное самолюбие.

Съезд выбирает в редакцию Плеханова, Мартова, Ленина. Мартов отказывается занять свое место, уже открыто не подчиняется съезду, заявляет гордо и громко: входить в тройку для него — незаслуженное оскорбление, мало того, «предположение некоторых товарищей, что я соглашусь работать в реформированной таким образом реакции, я должен считать пятном на моей политической репутации». (Почему, спрашивается, политической?)

Съезд закончился. Несмотря на споры и разногласия, в целом значение его огромно — приняты устав и первая программа РСДРП.

А пока Плеханов и Ленин остаются в редакции вдвоем. Они приглашают мартовцев сотрудничать, сначала устно, те отказываются. Приглашают официально, письменно — отказываются, причем Мартов отвечает тоже письменно и «с настроением»: я не считаю нужным объяснять мотивы моего отказа.

Налицо бойкот. Стороны застыли па своих позициях, как бы выжидая, куда наконец склонится чаша весов истории. С 46-го номера Плеханов и Ленин выпускают «Искру» вдвоем.

Собирается съезд Лиги русских социал-демократов. По настоянию меньшевиков. Их сейчас большинство. Тот самый съезд Лиги, на который Ленин пришел после велосипедной аварии, больной, перевязанный… Раскол обостряется, нападки па Ленина и теперь уже на Плеханова достигли предела. Выступления Мартова — сплошной «продукт нервов». Плеханов и большевики вынуждены покинуть съезд Лиги. Однако вечером того же дня расстроенный Плеханов сказал Ленину: «Не могу стрелять но своим. Лучше пулю в лоб, чем раскол».

Наступает черед Плеханова совершить свой исторический поворот.

Поворот ли? А может быть, просто выравнивание после крена в сторону Ленина и продолжение прежнего?

Он хорошо сознавал, что за последние тридцать лет сделал многое для развития революционного движения. Россия и Европа отлично знают Плеханова — теоретика, выдающегося марксиста, ученого по вопросам истории, литературы, культуры, популярного лектора, которому охотно внимают аудитории не только в Женеве, Лозанне, Цюрихе, но и в Париже, и в Лондоне.

Он побоялся утраты хотя бы доли своего прежнего влияния. Ему могло показаться, па съезде он потерял больше, чем приобрел. Его детище — группа «Освобождение труда» перестало жить, слилось с партией. Его соратники по двадцатилетней борьбе остались за бортом редакции. Разойдясь с ними, он расставался, в сущности, с делом своей жизни.

Плеханову предстоял выбор. Пойти с Лениным значило уступить лидерство. Пойти с Мартовым значило остаться знаменем.

И он выбрал. И ему ненавистно стало слово оппортунизм, отныне он будет не прочь произносить его и писать как «оппортюнизм».

Один из умнейших людей своего времени (Ленин говорил, что не встречал людей с такой физически ощутимой силой ума. как у Плеханова), он не обладал в должной мере даром предвидения. Говоря о мире в партии, он думал о прошлом, которое принадлежало ему безраздельно, и устремлялся назад, сам того не замечая.

Нельзя сказать, что он по увидел будущего — он почуял его в позиции Ленина, он предчувствовал его правоту, но гордость учителя, провозвестника и наставника не позволила ему пойти «в затылок». Он побоялся утраты авторитета, опоры в массах здесь, в Женеве, в Европе, и перешел к Мартову, за которым шло большинство эмиграции.

Ленин же увидел другую массу — пролетариат в России, связь с которым Плеханов потерял давно и не по своей воле. Эмиграция стала его бытием и определила сознание. Увлеченный теорией, лекциями, успехом, устоявшимся бытом, увлеченный (а можно сказать и погрязший во всем этом), он утратил за долгие годы вдали от родины прежнее чутье на нужды российской жизни и стал олицетворять собой прошлое, пусть славное, пусть достойное, но — уходящее, тогда как именно в годы его отчуждения от России там, в ее городах, стремительно вырос рабочий класс, окреп, возмужал и нацелился па борьбу.

Когда-то Плеханов и сам пошел на раскол в «Земле и воле» (на «Народную Волю» и «Черный передел»), по то было когда-то, в молодости, а теперь… Ленину легче, он еще молод и по свойствам своей натуры отовсюду выйдут незамедлительно, если только почувствует, что истина — в его понимании — за пределами этой группы, союза, лиги, органа, любого конгломерата людей, цепляющихся за старое.

После съезда Лиги, недолго поколебавшись, Плеханов кооптирует в редакцию прежних ее членов: Аксельрода, Засулич, Потресова. В редакцию тотчас возвращается Мартов (зако-онно, он же ведь избран съездом), прихватив с собой еще и Троцкого. Меньшинство стало большинством. Георгий Победоносец превратился в Мироносца. Отвергнутые съездом, не избранные, потеснили избранных и захватили редакцию, утверждая теперь: «Между старой и новой «Искрой» лежит пропасть».

Теперь уже настал черед, возникла необходимость и последнему из тройки лидеров выйти на авансцену. Ленин пишет заявление: «Не разделяя мнения члена Совета партии и члена редакции ЦО, Г. В. Плеханова, о том, что в настоящий момент уступка мартовцам и кооптация шестерки полезна в интересах единства партии, я слагаю с себя должность члена Совета партии и члена редакции ЦО».

«Искра» становится мартовской. Ленин остается одно.

На съезде, таким образом, и после него создалась в наивысшей степени критическая ситуация, в которой каждый из лидеров вынужден был предельно выявить свойства своей личности — гибкость ума, выдержку, отвагу, чутье на будущее, предвидение настроений, устремлений и дел на главном плацдарме века — в России.

С каким остервенением они набрасывались на больного Ленина на съезде Лиги! Что их тревожило, что бесило? Ведь они могли захватить всё — и захватили: Центральный Орган, Центральный Комитет, партийную кассу, типографию — все! Только не могли прибрать к рукам одного человека, всего-навсего. И потому бесились, чуя нутром ту силу, которая двинет за Лениным, ибо он остался у того самого створа, куда бьет стихия, российский поток, взыскующий русла. Перетащить на свою сторону Ленина значило бы перетащить на свою сторону истину — вот какой малости им не хватало.

А что, если бы Ленина не было, думал Владимир. Ни в России, ни в Женеве, ни вообще на свете. Или был да сплыл. Как Плеханов. Или, что равносильно, согласился бы он остаться в редакции, писал бы свои статьи, вставляя «оппортюнизм», вносил бы кротко поправки по указке Мартова, Аксельрода, Троцкого — что было бы?

Пусть па этот вопрос ответит история. Со временем. Если сможет…

А пока Владимир Один-Из-Многих знает, что именно осталось бы, если исключить Ленина сейчас, — берлинский ералаш, хаос. Сегодня и завтра. Вез надежд на гармонию. Масса вождей — неукротимых, своенравных, гордых, с персональной программой у каждого.

Но ведь нынешняя буза кому-то правится. И даже многим. Побузят-побузят — и отбой с возрастом. Чтобы потом перед детьми и внуками, глядя, как они барахтаются в неразберихе, можно было гордиться своим боевым прошлым — в нем было то, в нем было это, «богатыри, не вы». А было в нем как раз то, что и привело к неразберихе и сделало ее традицией, ибо будущее вырастает из прошлого.