От мая, времени наступления на фронтах, до сентября, времени поражений и уступок, прошло четыре месяца. Всего-навсего четыре месяца, но в них сто двадцать дней битвы, которой не видно конца, и когда ты один и тот же, а противник то один, то другой, то третий, только успевай поворачиваться на все стороны света.

Все лето Красная Армия гнала Колчака на восток.

Особенно успешно сражались бойцы Пятой армии под командованием двадцатишестилетнего Тухачевского. Начальником Политотдела Пятой был Владимир Файдыш, московский большевик, посланец Загорского. Освободили от Колчака Урал, вступили в Сибирь — и остановились. Красные части были измотаны, нуждались в отдыхе и пополнении, не были обеспечены ни материально, ни организационно, испытывали нехватку в оружии и обмундировании. Продвижение в глубь Сибири оказалось к сентябрю невозможным, Восточный фронт застыл без подкрепления, все силы были брошены против новой грозной опасности — с юга.

3 июля Деникин издал «московскую директиву», отслужил в Царицыне торжественный молебен в соборе и двинул войска на столицу. Вдоль Волги, на Саратов и Нижний Новгород, далее с поворотом на Москву пошла кавказская армия генерала Врангеля. Донская армия генерала Сидорина двинулась по двум направлениям: Воронеж — Козлов — Рязань и Новый Оскол — Елец — Кашира — Москва. Добровольческая армия генерала Май-Маевского взяла кратчайший маршрут: Курск — Орел — Москва. В солдатском строю с винтовками шли одни офицеры.

9 июля было опубликовано письмо ЦК РКП (большевиков) к организациям партии: «Все на борьбу с Деникиным!»

«Наступил один из самых критических, по всей вероятности, даже самый критический момент социалистической революции.

…Все силы рабочих и крестьян, все силы Советской республики должны быть напряжены, чтобы отразить нашествие Деникина и победить его, не останавливая победного наступления Красной Армии на Урал и Сибирь. В этом состоит ОСНОВНАЯ ЗАДАЧА МОМЕНТА.

…Советская республика осаждена врагом. Она должна быть единым военным лагерем не на словах, а на деле.

…Наше дело — ставить вопрос прямо. Что лучше? Выловить ли и посадить в тюрьму, иногда даже расстрелять сотни изменников из кадетов, беспартийных, меньшевиков, эсеров, «выступающих» (кто с оружием, кто с заговором, кто с агитацией против мобилизации, как печатники или железнодорожники из меньшевиков и т. п.) против Советской власти, то есть за Деникина! Или довести дело до того, чтобы позволить Колчаку и Деникину перебить, перестрелять, перепороть до смерти десятки тысяч рабочих и крестьян? Выбор не труден.

…Советская республика есть осажденная всемирным капиталом крепость. Право пользоваться ею, как убежищем от Колчака, и вообще право жительства в ней мы можем признать только за тем, кто активно участвует в войне и всемерно помогает нам.

…от всех коммунистов, от всех сознательных рабочих и крестьян, от каждого, кто не хочет допустить победы Колчака и Деникина, требуется немедленно и в течение ближайших месяцев необычный подъем энергии, требуется «работа по-революционному»».

А Деникин продолжал наступать. Красная Армия оказывала отчаянное сопротивление. Новый Оскол переходил из рук в руки трижды, Борисоглебск и Балашов — четырежды. Шесть раз за полтора месяца боев деникинцы брали и оставляли Новохоперск.

В августе кавалерийский корпус Мамонтова в семь тысяч сабель, из донских казаков, прорвал линию фронта и, лавируя между нашими частями, взял Тамбов, Козлов, Елец, нанес огромный вред нашим тылам, отвлек па себя многие полки Красной Армии, готовые к контрнаступлению против Деникина.

Вплотную к самому Петрограду подошел Юденич с белофиннами и белоэстонцами. Подогреваемый эсерами и меньшевиками, изменил республике гарнизон Красной горки.

Крайне тяжелым стало положение в Москве. Резко усилилась контрреволюционная пропаганда прямо на улицах, на перекрестках возле военных карт, в длинных очередях за скудным пайком, на вокзалах: долой войну, даешь свободу торговли. Агитировали за стачку, «а срыв помощи фронту, за признание власти Деникина.

С мая по август Московская ЧК раскрыла более пятисот преступлений против революции. Вплоть до расстрела на месте наказывались хищения, взяточничество, вымогательство, злостное дезертирство, подделка мандатов, продажа их и покупка, распространение ложных слухов, порождающих панику.

Гуляли по Москве банды, вооруженные до зубов, грабили среди бела дня, убивали. Много хлопот доставила МЧК и милиции банда знаменитого Кошелькова. Еще зимой, в январе, Кошельков остановил автомобиль Ленина. Вместе с сестрой Марией Ильиничной, шофером Гилем и чекистом охраны Ильич ехал в Сокольники, где в Лесной школе лежала больная Крупская. Бандиты захватили машину и поехали на ней грабить. Не сразу, но все-таки Кошелькова поймали. Разводил руками матерый бандит, недоумевал: «Я же Ленину жизнь подарил, а меня к стенке».

Особым фронтом, его так и называли «черный фронт», была для Москвы Сухаревка, страшно живучая, неодолимая. Здесь ворочали миллионами, торговали всем па свете, продавали и покупали тряпье и бриллианты, оружие и человеческую жизнь. В прямой зависимости от положения на фронтах падал и поднимался здесь разменный курс всякой монеты, денег «думских» и «николаевских». «корейских» и «советских». Стоило Мамонтову взять Тамбов, как хлеб на Сухаревке моментально подорожал с тридцати рублей за фунт до пятидесяти, а когда Мамонтов взял Козлов, продвинулся к Москве еще ближе, хлеб ужо стал по девяносто рублей. За две недели — втридорога. Но как только наши части повернули Мамонтова па юг, цепа хлеба за фунт снова опустилась до сорока рублей.

Как раз в дни рейда Мамонтова в Москве совершено было крупнейшее преступление по должности. Целый эшелон продовольствия и товаров уплыл с советских складов на Сухаревку — 17 вагонов селедки, 3 вагона сахара, на 34 миллиона рублей мануфактуры и резиновых изделий.

Цены на продукты прыгали, по па товары все лето держались приблизительно па одном уровне. Пальто или мужской костюм можно было купить за две с половиной, три тысячи, шерстяную материю за 600–700 рублей аршин, белье 500–550, ботинки солдатские австрийского образца стоили 700–800 рублей, а фабрики «Скороход» в два раза дороже.

…Рыдают гармошки, показывая цветастые мехи, рыдают граммофоны «Чубарики-чубчики», рыдает дама в бархате — только что из рук вырвали севрский фарфор. Рыжий прохиндей в красных галифе, которыми награждают бойцов на фронте за храбрость, торгует кокаином, не боясь расстрела. Белозубый кавказец в бурке предлагает свой ассортимент — кинжалы, финки, кухонные ножи. Мало кто обратил внимание на то, как в толчее барахолки — «тучи» на воровском жаргоне — июльским днем худая баба лет сорока пяти, богомолка, побирушка с котомкой, стала вдруг рядиться за кинжал, купила его на собранные медяки и бумажки, крестясь, сунула кинжал в котомку и удалилась, шепча молитву: «Господи Иисусе, спаси и помилуй мя». А в субботу двенадцатого июля пырнула этим кинжалом патриарха всея Руси Тихона среди бела дня, когда он выходил из храма Христа Спасителя. Пропорола ему рясу и оцарапала кожу. До бога далеко, царя нет, куда за помощью? К чекистам. «Проходя среди толпы молящихся, я вдруг почувствовал сильный щипок в боку», — объяснил бледный патриарх. Бабу задержали, она заявила: «Тихон — антихрист», и весь сказ, расправа с ним в духе времени, не крестом и не перстом.

Тому, кто провел этот год на Сухаревке или вблизи ее, революция представлялась затянувшимся концом светя, а Москва — воплощением преисподней. Такого в век не переубедишь, он сам все видел, испытал, запомнил и, доведись потом уйти ему за границу, до гробовой доски будет клясть те дни, вспоминать, рассказывать и писать.

Но была, жила, действовала и другая Москва — революционная, советская, Москва — крепость и арсенал. Рабочий класс, отдав лучших своих сынов фронту, продолжал трудиться на оборону. 23 предприятия выполняли заказы Военно-инженерного управления, еще 11 работали на Артиллерийское управление, 14 заводов выпускали различную военную продукцию, 30 фабрик шили обмундирование и обувь для Красной Армии. «Марс», «Оборона», «Центрошвей» и бывшая фабрика Антонова готовила в день по шесть тысяч шинелей.