— Вообще неудобно стоять так, без дела, — сказал Угис. — Я, пожалуй, пойду.

В обеденный перерыв конвейер остановился. В цех вошла тишина. Вошла громко, сразу же обратив на себя внимание. В первый момент у Липста возникло ощущение, словно что-то вдруг оборвалось. Оказывается, оборвалось пчелиное жужжание электромоторов, к которому он уже успел привыкнуть.

В руке Угиса появился огромный бутерброд.

— Есть две возможности, — сказал он, — пойти сейчас в столовую и питаться там рагу или остаться здесь и ждать, пока привезут чай. Лично я принадлежу к чаевникам.

Липсту, как рабочему человеку, мать тоже насовала в карманы немало бутербродов. Они всё и решили. Минут через пятнадцать Липст с Угисом уже вытерли рты, отдали чайные стаканы бородатой тетушке, которую Угис величал Розитой, и чувствовали себя великолепно.

— Сбегаем в клуб. Мне надо увидеть Казиса. Давай разомнем ноги, чтоб не заржавели! — Угис схватил Липста за рукав и потащил к двери.

В клубе на Липста с места в карьер насела Клара Циекуринь. В цехе у конвейера она продемонстрировала умение петь и дарить улыбки. Теперь она обнаружила незаурядные способности к устной агитации.

— Вас зовут Липст? Очень приятно. Уважаемый Липст, скажите, вы заняты вечером? Вы должны ходить в драмкружок. Не говорите «нет». Это общественная нагрузка.

Угис как бы невзначай наступил Липсту на ногу и скорчил страшную гримасу.

— Я не знаю, — пожал плечами Липст. — Подумаю. У меня нет никаких актерских данных.

— Данные и не требуются, — не отступала Клара. — Нам нужен мужчина! Понимаете, мужчина на роль Лачплесиса. Кокнесиса у нас играет женщина. И Кангар[1] женщина. А Лачплесиса, согласитесь, женщине уж никак не сыграть. Если вы не придете к нам, посудите сами — кто же будет Лачплесисом?

— Может, стоит с Розитой переговорить? — ехидно предложил Угис.

Клара на этот писк даже не обернулась. Она продолжала наступать на Липста, точно тяжелый танк.

— Ну, придете, а? Липст, дорогой! Приходите!

— Честное слово, не знаю, — развел руками Липст. — Прежде всего мне надо посоветоваться с женой. У нас двое детей, сами понимаете, ведь они тоже требуют времени…

Клара отскочила так стремительно, что едва не опрокинула приготовленный для игры столик новуса[2]. Угис облегченно вздохнул.

— Опасная женщина, — поежился он. — А главное, невероятно энергичная. Меньше чем за год ей удалось полностью развалить драмкружок. А что, у тебя, правда, двое детей?

Липст рассмеялся:

— Пока это только заявка.

— Двое — как раз в меру. Я решил твердо, у меня тоже будет двое детей. Мальчик и девочка.

Липст перестал смеяться и с сомнением поглядел на маленького Сперлиня, однако было похоже, что тот не шутил.

Они почти галопом промчались через несколько комнат. За большим концертным роялем сердитая женщина тренькала одним пальцем что-то несусветное. Казалось, старый рояль ржал, оскалив зубы из слоновой кости. У свежего номера стенгазеты столпилась такая орава читателей, что Угис с Липстом еле протиснулись. В двух углах стучали на новусе. Несколько юношей, скинув спецовки, прыгали вокруг зеленого фанерного поля настольного тенниса.

— Плохо дело, — сказал Угис, быстро окинув взглядом пеструю компанию. — Казис не пришел. Но тебе во что бы то ни стало надо с ним познакомиться. Он гений.

— Да ну?

— Точно! Мы с ним начали работать почти одновременно, а он уже токарь шестого разряда в экспериментальном цехе, секретарь комсомольской организации и чемпион завода по шоссейной гонке. В прошлом году экстерном сдал экзамены за десятилетку. Этой осенью поступил в институт… Просто уму непостижимо!

Из всего того, что Угис, захлебываясь от восторга, рассказывал о Казисе, Липст уразумел одно: Казис был божеством для Угиса. И уж если Сперлиню не сравниться в блеске с объектом поклонения, он, на худой конец, старался быть хотя бы его тенью. Вот откуда, видать, «йогизм» Угиса, его приверженность к спорту и все прочее. Отчасти Угису, пожалуй, можно было и позавидовать. Жизненный идеал во плоти и крови всегда находился перед ним. Он ежедневно мог стать рядом с этим идеалом, примериться, ощутить разницу и с непреклонным упорством продолжать переплавлять грубую руду сознания собственного ничтожества в искрящееся стремление достигнуть заветной вершины. Этот «гений» должен быть весьма занятной птицей. Жаль, что он не пришел.

— Постой! Есть еще одно местечко, где он может быть! — воскликнул Сперлинь и исчез.

Липст с интересом следил за игрой в настольный теннис. Только что закончилась ожесточенная партия. Проигравший демонстративно швырнул ракетку и выбежал из комнаты. Зато победитель, преисполненный гордости, небрежно кинул зрителям:

— Ну, кто следующий?

Никто не решался.

— Сдрейфили? Даю пять очков форы! Кто хочет?

У Липста зачесались руки. В конце концов он такой же рабочий, как и все. А что, если попробовать? Но чертовски страшно сделать первый шаг. Кругом столько незнакомых! Наверно, легче спрыгнуть с телевизионной мачты…

Липст поглядел по сторонам с тайной надеждой, что свободную ракетку возьмет кто-нибудь другой. Но она по-прежнему лежала на столе.

— Ну, так кто же будет играть? — повторил вызов победитель.

— я…

Отступать поздно. Джинн выпущен из бутылки. Теперь остается только бороться.

— Хватит пяти очков? — снисходительно спросил победитель.

— Спасибо! Попробую обойтись без форы.

— Да ты не стесняйся! Она тебе еще пригодится.

Первым подавал победитель. Он легок, как пробка, и подвижен, точно водяная блоха. Зато техника игры для него, видать, дело темное. Против левых «бекхэндов» Липста весь его великолепный балет — напрасное выкачивание пота. Липст разделывал его под орех.

«Вот тебе за нахальство! За чванство! За пять очков форы!» — приговаривал про себя Липст после каждого удачного удара.

Двух сетов для заносчивого малого оказалось вполне достаточно.

— Мне, приятель, теперь некогда — срочное дело! Сыграем в другой раз.

— Ладно, — согласился Липст. — Я понимаю. Всякое бывает.

Зрители довольно смеялись.

— Поделом этому Румпетернсу! Пусть не форсит!

Липст в центре внимания, все взоры устремлены на него.

«Очень хорошо. Пускай посмотрят, поговорят. Тут уж ничего не попишешь…»

С подчеркнутым равнодушием Липст поглядывал на окружающих. Сами себя мы ведь не видим. Липст тоже не замечал, что в этот момент он смахивал на хвастунишку Румпетериса.

— Кто будет играть? — спросил он.

К зеленому столу подошел долговязый бледный парень и, не говоря ни слова, взял ракетку. Маленький шарик с легким постукиванием снова заметался через сетку. Липст играл автоматически. Мысленно он продолжал разделывать Румпетериса и все еще наслаждался радостью победы. Когда он спохватился, было уже поздно. Он проигрывал.

Стиль игры долговязого совершенно непостижим. Он почти не двигался с места, зато его рука непрерывно описывала круги, словно крыло ветряной мельницы, и метала белые молнии.

Липст положил ракетку и поспешил юркнуть в гущу зрителей. Сейчас на него посыплется град насмешек, как перед этим на Румпетериса. «Так и надо этому хвастунишке Тилцену!»

Сквозь толкучку к нему пробивался Угис. «Черт бы его побрал! Совсем спятил, — злился Липст. — Зачем он тащит за собой эту хворостину!»

— Липст! — торжественно провозгласил Угис, и от избытка серьезности уши его вспыхнули. — Познакомься, мой лучший друг Казис!

Казис молча подал Липсту руку. Нет, он все-таки не хворостина. Такой рукой можно слона задушить.

Липст вытер лоб.

— Мы уже познакомились, — сказал он.

В порядке исключения мастер разрешил сегодня Липсту работать восемь часов — полную смену.

Завод остается заводом лишь до той минуты, пока не загудит сирена. После этого он превращается в стадион, где только что закончился футбольный матч. Сотни людей устремляются к выходу. Из душевой доносится плеск воды, скрипят и хлопают дверцы шкафчиков, но больше всего шума во дворе. Заводят машины, трещат мотоциклы, отмыкают цепи велосипедов. Многоголовая толпа людей широкой волной отливает к воротам и там ненадолго задерживается, пока ее не всосет узкая воронка проходной. На улице длинная шеренга, словно густое, темное масло медленно растекается во все стороны.