— Первое, о чем мы вас просим, — сказал вкрадчивым голосом студент (это был Ермолов), — достать подлинный текст официального указа об отставке.

Юзеф хмуро кивнул головой.

— Что еще? — спросил он тоном, отнюдь не любезным.

— Ну, а второе совсем легко, — сказал Ермолов, очаровательно улыбаясь и как бы не замечая дурного настроения Юзефа, — лист гербовой бумаги, желательно крупного достоинства и с титулом солидного казенного учреждения, притом имеющего какое-нибудь касательство, хоть и отдаленное, к военному ведомству.

Юзеф замахал рукой:

— Что вы, что вы! Это невозможно!

Теперь нахмурился Ермолов. От былого его благодушия не осталось и следа. Юное лицо его покраснело от негодования.

— Долгом своим почитаю предупредить вас, пан Юзеф, — сказал он сурово, — что в ваших руках судьба вашего брата. Более того: его жизнь!

Пани Дукляна, присутствовавшая при этом разговоре, воскликнула умоляюще:

— Юзик!..

Юзеф буркнул неохотно:

— Ладно. Попытаюсь.

На следующий день текст указа об отставке и гербовая бумага были в руках у Домбровского. Он с удовлетворением убедился, что в конце этого чистого листа была сургучная печать.

За стол уселся Шостакович, который сверх прочих своих достоинств обладал лихим писарским почерком. Домбровский ходил по комнате и диктовал текст указа об отставке. Дойдя до места, где следовало вставить имя, он задумался, впрочем, не более чем на секунду, и продолжал уверенным тоном:

— Полковник фон Рихтер Иван Оттович…

Шостакович поднял удивленные глаза:

— Почему нерусское имя?

— А акцент мой? Забыл?

— А! Из немцев, значит. Разумно. Их пропасть сколько в армии, — согласился Шостакович и продолжал писать.

Бумага украсилась четырьмя затейливыми подписями. Далее наступил самый опасный момент этой рискованной операции: Домбровский отправился в логово врага — в канцелярию генерал-губернатора.

Он к этому времени отрастил себе усы с пышными подусниками — они стали модными в русской армии со времени восшествия на престол Александра II.

Дорогая одежда Домбровского, аристократические манеры, барски-пренебрежительный тон, военная выправка произвели соответствующее впечатление в канцелярии. И он получил то, за чем пришел: заграничный паспорт.

Итак, можно ехать за границу! Но Ярослав не хотел уезжать один, без Пели.

Как ее выручить? Ведь ей запрещен выезд из Ардатова, где она находится под полицейским надзором. Ардатов не Москва. Это маленький городок, там каждый человек виден, незаметно ускользнуть оттуда немыслимо.

Одолеваемый этими заботами, Домбровский уехал в Петербург. Тому было несколько причин. В Москве его продолжали искать. И хотя он был, казалось бы, надежно защищен своими документами и измененной наружностью, а все же искушать судьбу не следовало. Вторая причина: из Петербурга выезд за границу и легче, и проще. Третья причина, заставившая Домбровского переменить местожительство, — надежда организовать побег Пели из Ардатова. В Москве связи Домбровского были ограниченны — несколько молоденьких студентов, благородных, идейных юношей, но неопытных в подпольной работе. А там, в Петербурге, у Домбровского еще со времен Константиновского корпуса, а позже академии — старые прочные связи с сильными революционными организациями. На их помощь и рассчитывал Ярослав.

И он не ошибся.

Через длинную цепь старых друзей по подпольной работе Домбровский нашел человека, известного под псевдонимом Шаховский. За этим конспиративным княжеским именем скрывался Владимир Михайлович Озеров, один из замечательнейших людей русского революционного подполья, которыми так богаты были шестидесятые годы. Бравый офицер, лихой кавалерист, штаб-ротмистр Волынского уланского полка Озеров был давним участником «Земли и воли». Еще в те годы, когда Домбровский учился в Академии генерального штаба, Озеров поддерживал тесную связь с польскими революционерами, обучавшимися в петербургских военно-учебных заведениях. Отсюда его старинное знакомство с Ярославом. Знакомство это перешло в дружбу, когда Озеров со своей частью очутился в Варшаве. Там он немедленно включился в революционную деятельность русских офицеров в Польше. Его прикосновенность к польскому восстанию не была доказана, но все же ему пришлось уйти в отставку. Это был человек действия, быстрый, изобретательный.

Узнав о беде Домбровского, Озеров задумался. Ярослав молча ждал, не прерывая хода его мыслей. Он знал, что энергия его друга, такая талантливая и добрая, непременно подскажет верный план.

Когда Озеров поднял голову, Домбровский увидел по решительному выражению его лица, что план созрел.

— Далеко ли Ардатов от Симбирска? — спросил Озеров.

— Знаю точно, — ответил Домбровский, — сто шестьдесят верст.

— А от монастыря?

— Вот уж не знаю. А по какой оказии тебе вдруг монастырь понадобился?

Озеров хитро улыбнулся:

— Религиозный стих на меня напал, Ярослав.

— Нет, серьезно…

Круглая бархатная шляпа, длинное добротное пальто, окладистая «купецкая» борода лопатой — в таком виде бывший улан Озеров появился на улицах Ардатова. На квартиру к Пеле он зайти не решился, опасаясь слежки — не за собой, конечно, а за ней. Ведь она под полицейским надзором, а власти все еще не теряют надежды схватить Домбровского. Правда, есть данные, что он за границей. Но ведь кто поручится, что в один прекрасный день он появится здесь, чтобы похитить свою жену из-под самого носа полиции. Сумел же он удрать из пересыльной тюрьмы в центре Москвы. Черт, а не человек!

Неподалеку от дома, где жила Пеля, находился трактир. Там-то и расположился Озеров, поглощая по московскому купеческому обычаю неимоверное количество чаю. И в конце концов дождался момента, когда Пеля вышла на улицу. Некоторое время он шел за ней поодаль. Убедившись, что слежки нет, Озеров поравнялся с ней и вежливо снял шляпу.

— Бога ради, не удивляйтесь и не пугайтесь, — сказал он тихо, — а вглядитесь в меня попристальнее. Вы должны меня помнить по Варшаве. Я Владимир Озеров.

Как ни потрясена была Пеля этой неожиданной встречей, она сдержала волнение.

— И вас сюда? — сказала она, полагая, что Озеров, как и она, выслан в Ардатов. — Что ж, вы легко отделались. А Ярослав — вы слышали? — еле избегнул казни. Ему заменили на пятнадцать лет каторги. Но он бежал. И не знаю как, но ему удалось уехать за границу. Я счастлива за него…

На глазах у нее показались слезы.

— Пелагия Михайловна, соберитесь с духом и слушайте меня. Улыбайтесь любезно, как будто мы ведем светскую беседу. Ярослав здесь!

— В Ардатове?! — живо спросила она, вскинув голову.

Но тотчас вспомнив наставление Озерова, кокетливо улыбнулась. А глаза ее продолжали пытливо и беспокойно вглядываться в Озерова.

— Он в Петербурге. Письмо об отъезде за границу было для отвода глаз. Заграничный паспорт у него в кармане. Не беспокойтесь, Ярослав в безопасности. Я к вам от него. Я вас увезу к нему.

— Как? Это невозможно. Я каждый день должна отмечаться в полицейской части. Кроме того, ко мне часто наведывается квартальный, и всякий раз неожиданно. В сущности, я узница.

— Знаю. Так вот слушайте меня. Притворитесь богомольной. Тут неподалеку от Ардатова — монастырь, знаменитая Саровская пустынь.

— Я ведь католичка, а монастырь православный.

— Тоже знаю. А вы проявите интерес к православию. Костелов ведь тут нет. А вы страсть какая религиозная. Не можете без посещения храма, все равно какого. Бог-то один. Ну, словом, не мне вас учить. Походите для начала по ардатовским церквам, приучите полицию к вашей тяге к православию. И ваш поход в Саровскую пустынь на богомолье покажется естественным. В тот день, когда вы туда пойдете, поставьте с утра на подоконник цветы. Это будет мне знак. У монастыря я вас буду ждать с лошадьми. Остальное вас не касается. До тех пор больше я с вами встречаться не буду, чтоб не навлекать подозрений.