Все сразу засуетились и стали расползаться. Также откланялись и родители, и будучи увлекаемы Квазиком, они удалились. Дождавшись, когда палата опустела, доктор Энелиль приблизился к ней, и вежливо повременив, «вошёл» в зрачки.

- Весёлая ночка была? — он строго усмехнулся, как будто не отходил от неё ни на шаг. — Было познавательно или просто весело, а? Ну, не будем об этом… — он взял её пульс, — сейчас нам предстоит не менее весёлое мероприятие.

Она чувствовала, что от него лучами исходит какое-то странное облако безопасности. Находясь внутри этого поля, было легко довериться этому странному Доктору Энелилю…

А он тем временем, померив пульс произнёс:

- Хочется тебе или нет, а нам вместе придётся сейчас побывать в твоей вчерашней ночке. Только ты должна дать мне согласие, иначе не получится.

- Как это понять… — она была удивлена этими алогизмами, — если придётся, то зачем согласие? А если не соглашусь, то вы один отправитесь?

Он засмеялся:

- Сам себя я вряд ли смогу загипнотизировать. А без твоего согласия ты навредишь только себе. Как бы тебе это объяснить…

- А вы попробуйте…

- Имея даже единственный путь, человеку всегда легче, если он представляет перед собой выбор. Мы рождены существами свободными и нам так легче. Хотя бы думать, что свобода выбора у нас есть…

Он снял зачем-то оранжевую повязку и убрал её в карман:

- Итак, ты готова?

- В смысле, согласна… — полупрошептала она глядя в его бездонные глаза и психолог кивнул.

***

То, что произошло дальше, она потом вспоминала многие годы. Она повторила, шаг за шагом, все подвиги той ночи. Разница была только в том, что она видела себя как бы со стороны. Кроме того, она слушала подсказки Доктора Энелиля, куда ей смотреть, и на что обращать внимание.

Оказалось, что она там была не одна. Присутствие кого-то ещё, не Энелиля, было очевидным. Этот кто-то тенью следовал перед ней, и тихонько направлял Ренату, как бы подсказывая куда лететь. Разговаривала же она с теми ночными персонажами уже по своей воле. Она поняла, что эта экскурсия была не простой. Ей был преподнесён урок, но какой, она пока только гадала.

Доктор Энелиль был рядом, и ей было от этого спокойно и легко. А ещё она видела много знаков, которые не замечала раньше. Ей казалось теперь, что как будто все стены в госпитале рельефно покрыты какими-то иероглифами. Занятно. Среди них она видела и латинские надписи, и надписи на её родном английском языке. Но увы, смысла она не видела. Иногда это нагромождение букв пыталось в её мозгу склеится в какое-то слово, но в последний момент ниточка обрывалась, и она оставалась с красивой абра-кодаброй.

Психолог не пытался интерпретировать знаки, хотя, судя по его репликам, он их тоже видел. Своим спокойным голосом, он как бы показывал ей не только на что обращать внимание, но и что он рядом. Он здесь, и она в безопасности.

Когда одна Рената с хохотом катала апельсины, другая Рената с удивлением видела, что больные укрыты не простыми одеялами. Все они оказались цветными, расшитыми какими-то узорами покрывалами. В узоры были вкраплены слова из мерцающих букв. Многие орнаменты были составлены из фруктов и цветов.

В эпизоде со старушкой, она вдруг увидела, что на медсестре была надета роскошная венецианская маска, украшенная золотом и перьями. Эта смеющаяся маска была покрыта серебряными и чёрными знаками, причём многие изображали грусть. А старушка смеялась над тем, как смешно не совпадали гримасы Ренаты с маской медсестры.

Следующая сцена её и вовсе её потрясла. Рената вдруг увидела, что разговаривает с воином в средневековых доспехах. Блестевшее серебро было тоже покрыто витиеватыми знаками и иероглифами. Ультрамариновые и кобальтовые тона букв усиливались рыжими и золотыми вкраплениями и окантовкой. Эта живопись непрерывно двигалась — воин потрясал то витым копьём с изумрудным наконечником, то мелко гравированным щитом, и если бы он мелко не подхихикивал, она и не поняла бы, что рыцарь этот — тот самый старичок-турист, упавший с верблюда.

Почему-то из всего фантастического карнавала картинок у неё в голове отпечатывался только один простой символ — треугольник. Или знак пирамиды. То ли она сама так хотела, то ли кто-то другой. Так или иначе, она с этим знаком в сознании видела как забавно улыбался психолог.

***

А потом она уснула по настоящему, и проспала всё на свете. Ей снилось, что она опять, как в гипнозе, видит себя со стороны. Но на этот раз она была неподвижна, а картинка — чёрно-белой. Со стороны могло показаться, что это снимок, если бы не покачивающиеся полы халата. Доктор Энелиль молча стоял рядом, а перед ними был какой-то туннель.

- Тебе предстоит пройти этим путём, и ты должна помнить — не читай списки на лодках. Ни в коем случае сама не читай, и не позволяй ему… — произнёс психолог. — А теперь, иди…

Странный какой-то сон. Доктор Энелиль подтолкнул её вперёд, и она проснулась. Несмотря на сон, ей казалось, что она проспала очень важный с ним разговор, и проспала какие-то ещё процедуры и мероприятия, подготовленные им.

Проснувшись, её посетило разочарование, в виде лыбящейся маски Квазика. Её даже не обрадовал отец, сидящий у кровати.

- А где Доктор Энелиль? Мне необходимо с ним…

Но её, довольно грубо, перебила Квазиморда:

- Доктор психолог отбыл. Он нас заверил, что в его услугах вы больше не нуждаетесь, — он растянул какую-то особенно безобразно-сладкую улыбку. — И ладненько…

Она вопросительно взглянула на отца. Тот пожал плечами, и произнёс:

- Теперь всё будет хорошо. Мы завтра летим в Лондон. Тебя сразу навестит врач, наш старый добрый Розенбум, и если надо, он найдёт лучшего психолога Лондона. Уж ты не беспокойся… тебе до отлёта надо пройти ещё кое-какие процедуры. Отдыхай, — он встал, и поцеловав её в лоб вышел.

Она вспомнила полированную голову их семейного врача и поморщилась. Хоть он и был добряком, ей нужен был не он. Только один человек мог ответить на все её вопросы.

«Тридцать три несчастья» с Джеком Леммоном и Ким Новак был его любимый голливудский фильм. Он себя как-то особенно удачно подставлял на место романтического героя той истории. И, хотя Леммон был намного моложе, Отто Макс мысленно проходил его роль, что говорится, кадр за кадром, и нога в ногу.

Ему нравились старые фильмы. Они были совершенно безопасны и предсказуемы. Его напарник, смешной Шульц, считал предсказуемость слабостью. Он был чересчур молод, и сомнительный экстаз от впрыска адреналина в кровь ему ещё не наскучил. Будучи безнадёжно отарантинен, Шульц не мог, как Отто, часами наслаждаться черно-белой картинкой. В старом кино царил дух экспериментаторства. Там не безумствовала жестокость, которой хватало в жизни. Максимум — грубость. Там не было этой псевдо-красоты секса, наоборот — любовь.

Отто часто спорил с Шульцем, что двадцать первый век заменил любовь сексом. И не спроста. Но Шульц лишь смеялся. Или отшучивался.

Со смехом он говорил: «А перенаселение планеты? Должен же кто-то бороться с этим! Браки — распустить. И точка.»

С такой логикой Отто предпочитал не связываться. Тем более сам недавно поставил такую точку.

А Шульц всё подтрунивал: «И вообще — этимология слова брак не может не настораживать… А у животных вообще помёт… Ну, куда это годится?»

Стук в дверь прервал все тридцать три несчастья Отто Макса. Вернулся Шульц с лаптопом Ренаты Леви. Он его получил из рук Феликса сегодня же вечером, сразу после подписания контракта. Увлечённо бубня что-то себе под нос, Шульц направился в свой угол.

- А здрасьте? — обиделся Отто, — а контракт?

Не оборачиваясь Шульц протянул бумаги и уткнулся в монитор. Отто взглянул на бумаги мельком и выразительно посмотрел на напарника поверх очков. Пауза затянулась дольше, чем это прилично для субординации. Наконец Шульц оторвался от кнопок: