— Твое место здесь, среди нас, — начал он. — Ты давным-давно должен был прийти к нам.

— Дядюшка Балинт, ведь я не знал даже, где ты, — отвечал я. — Вот и сейчас я еще не знаю, что ты тут делаешь.

Добродушно улыбаясь, Арань сообщил, что находится он тут со дня основания партии, что он член исполнительного комитета Будапешта и ведает кадрами.

— Жаль, что ты поздно пришел, все выборные посты уже заняты. Так или иначе, сейчас мы должны решить с тобой сразу две задачи. Во-первых, тебе нужно что-то есть и пить, а для этого необходима должность. Во-вторых, тебе надо поручить дело, которое было бы тебе по плечу.

После долгих раздумий было, наконец, решено, что я буду представлять интересы партии в Международном фонде помощи лицам, пострадавшим от фашизма.

— Дело это, прямо скажем, нелегкое, — заключил Арань. — Комиссия при будапештском отделении фонда построена по коалиционному принципу. Руководящие должности в нем занимают четыре делегата, по одному от всех крупных партий. Будешь работать в организационном отделе. Будь там начеку. Во главе отдела стоит Деже Карас, коммунист, вернулся из эмиграции из Туниса. Человек он образованный, с властным характером, сильный руководитель. Делегаты от социал-демократической и крестьянской партий при нем пикнуть не смеют. Не позволяй ему делать из тебя марионетку и помни: ты полностью равноправен с ним во всех делах.

Управление Международного фонда помещалось на улице Мункачи в доме номер 19. Пройдя через большой старый парк, я очутился в холле роскошной виллы, принадлежавшей прежде кому-то из высшей знати, и немного растерялся. В таких дворцах мне еще не приходилось бывать. В центре огромного зала, отделенного от парка стеклянной стеной, высокой струей бил фонтан. По сторонам за раздвижными дверями размещались кабинеты и приемные, обставленные антикварной мебелью; сияющий паркет напоминал о балах и приемах, дававшихся здесь когда-то. Широкая деревянная лестница с затейливой резьбой вела на второй этаж, где располагались кабинеты главного и четырех «коалиционных» секретарей, а также сотрудников организационного отдела.

Деже Карас принял меня без особого восторга. Во-первых, потому что лишний сотрудник, да еще от партии мелких сельских хозяев, был ему не нужен, а во-вторых, я выглядел мальчишкой, которому вряд ли можно поручить серьезное дело. Но за работу, правда, он засадил меня тотчас же, поручив раскладывать по алфавиту какие-то карточки с фамилиями и прочими данными. Этим же делом, кстати, были заняты и секретари от двух других партий — социал-демократической и крестьянской.

Мне, накопившему не по годам серьезный опыт подпольной работы, и немалые амбиции некоторых деятелей, и вообще вся эта затея пришлись не по вкусу. На другой же день я взбунтовался и потребовал, чтобы все входящие и исходящие документы давались мне на визу. Думаю, что этот демарш и лишил меня симпатий как Деже Караса, так и Эрне Герене, жены одного из руководителей компартии (она была в Фонде секретарем от коммунистов). Зато мой авторитет в глазах членов партии мелких сельских хозяев значительно возрос, что в конечном счете и определило мою дальнейшую судьбу.

В середине июня раздался телефонный звонок — Балинт Арань срочно вызывал меня к себе. Он был не один, в кресле около его стола сидел мужчина лет тридцати, весьма интеллигентного вида. Темные глаза его светились умом и энергией.

— Познакомься, твой будущий начальник, — сказал Арань, пожимая мне руку.

Так состоялась моя первая встреча с профессором психологии Ласло Дюлаи, в будущем депутатом парламента и руководителем отдела пропаганды партии мелких сельских хозяев.

Мы обменялись несколькими фразами. Разговор длился не более пяти минут.

— Ну как? Погляди на него хорошенько, я тебе много о нем рассказывал, — обратился к профессору Балинт Арань. — Подойдет?

— Думаю, да, — коротко ответил Дюлаи и встал.

Впоследствии, уже после того как мы стали сотрудниками, а потом и друзьями, я имел возможность убедиться, что этот немногословный человек в деловых отношениях был личностью незаурядной. К тому же он оказался и великолепным оратором.

— Что же, на том и порешим, — заключил Балинт Арань. — С этой минуты, Миклош, ты назначаешься заместителем руководителя отдела пропаганды нашей партии. Из управления Фонда помощи я тебя отзываю, туда пойдет другой.

Вскоре меня представили сначала Беле Ковачу, генеральному секретарю, а затем Ференцу Надю и Беле Варге, председателю и вице-председателю партии мелких сельских хозяев, крупнейшей по численности в стране политической партии в то время. Благодаря хорошей рекомендации Балинта Араня это руководящее трио приняло меня с дружеским доверием. Так летом 1945 года в возрасте двадцати трех лет я стал заместителем руководителя отдела, а вскоре вошел в состав руководства партии, членом которой я состоял всего два месяца.

В эти дни меня навестила жена Чохани. Она развернула поистине титаническую борьбу за освобождение из лагеря военнопленных в Фокшанах всех бойцов батальона Гергеи, все еще содержавшихся там по непонятным для нас причинам. Эта героическая женщина стучалась во многие двери, но тщетно. Некоторые люди равнодушно отворачивались, словно забыв о боевом товариществе, которое связывало их с солдатами Чохани в дни разгула фашистского террора. Почему? Из-за трусости, из-за боязни за собственную карьеру? Трудно сказать. Другие же, на которых почти не приходилось рассчитывать, охотно выступали со смелыми заявлениями, хотя жена Чохани обращалась к ним без всякой надежды, скорее от отчаяния. Поистине непонятно бывает порой поведение людей…

Ко мне Чоханине обратилась к одному из первых, и не напрасно. Я написал ей официальное заявление о том, что батальон под командованием Чохани являлся боевым отрядом сил движения Сопротивления и помогал, как мог, войскам Советской Армии с оружием в руках в освобождении страны. Мне удалось собрать нужные доказательства, и я обратился к Ференцу Надю с просьбой проинформировать об этом Союзную контрольную комиссию, и в первую очередь представителя Советского правительства в Будапеште. Надо было добиться для бойцов батальона признания их роли в движении Сопротивления и возвращения военнопленных домой. Отмечу, что мои старания не были исключением — с подобными же заявлениями выступили Шандор Кишш, Вильмош Фитош и Янош Хорват, руководители «Крестьянского союза», основатели федерации учащейся молодежи, а также бывшие подпольщики, организаторы батальона Гергеи в прошлом.

Вскоре все солдаты были отпущены домой. Вместе с ними возвратился из лагеря в Фокшанах и Шандор Салаи, наш подпольный издатель. Я с радостью обнял его. Вскоре мне удалось обеспечить заказами его маленькую типографию, что на первых порах было сделать не так-то легко.

В один прекрасный день, к моему немалому изумлению, на пороге кабинета появились Ференц Мадьяри и Йожеф Дудаш. Они заявили, что распустили свою «Партию венгерской свободы» и просят свести их с Белой Ковачем или Ференцем Надем для переговоров о вступлении в нашу партию. Помня об их деятельности в тяжелые времена оккупации, я, разумеется, пошел им навстречу. Вскоре оба они получили назначение в магистрат Будапешта в качестве советников от партии мелких сельских хозяев. Точно так же я поступил и в отношении доктора Ивана Сюча, который в новой ситуации тоже изъявил желание продолжить свою деятельность в рамках, как он выразился, «самой крупной национальной партии». Мог ли я забыть, что именно Сюч был моим первым наставником в политике и подпольной работе?! Иван Сюч в скором времени стал дополнительным, а после очередных выборов и действительным депутатом парламента, избранным по списку партии Ференца Надя и Белы Ковача. Правда, меня тогда уже не было в Будапеште. Как я потом узнал, депутат Иван Сюч приложил немало сил к тому, чтобы золотой запас венгерского национального банка, вывезенный фашистами и захваченный американцами, был возвращен на родину.

Пусть читатель великодушно простит мне это отступление от основного сюжета. Думается, уточнение некоторых деталей прошлого поможет лучше понять все то, что произошло в те годы, и тем, кого тогда еще не было на свете, и тем, кто уже жил, но был лишен возможности заглянуть за кулисы происходящих событий.