Лаци взял меня под руку, увел в какой-то пустой чулан и там рассказал, в чем дело. Оказывается, люди Габора Петера дознались о нашем складе оружия. Поскольку вламываться с обыском в резиденцию руководства партии без доказательств они не имели права, то начали охотиться за мной, чтобы получить эти доказательства, так сказать, от прямого виновника. Мой арест стал бы козырем в борьбе против нашей партии и ее руководителей и послужил бы веским поводом для возникновения конфликта между членами Союзной контрольной комиссии в Будапеште. Вот потому и был срочно послан в Печ курьер, чтобы предупредить меня и задержать там.

Едва я успел пробормотать: «Сожалею, но мы почему-то не встретились…» — как снизу из швейцарской сообщили о том, что улица Шеммельвейс перекрыта и проверяют документы у всех выходящих из резиденции лиц.

Мы очутились перед выбором: либо мне оставаться в здании, где я находился в относительной безопасности, либо, как-то ускользнув от проверки, бежать.

В первом случае мне пришлось бы безвылазно просидеть в здании несколько недель, а может, и месяцев. Смог бы я в таком случае принести хоть какую-нибудь пользу, находясь как бы под домашним арестом? И наконец, сам факт моего пребывания в резиденции партии компрометировал ее руководителей.

Срочно созвали заседание руководства, состоявшего из Ференца Надя, Белы Ковача, Ласло Дюлаи и вызванного для совета Балинта Араня. Я тоже присутствовал на заседании. Посовещавшись, мы приняли решение: поскольку руководству партии не было предъявлено официального меморандума, надо сделать вид, что ничего не произошло.

— Ты отправляешься назад в Печ со специальным поручением партии, будешь оттуда руководить предвыборной кампанией в южных и задунайских областях, голоса их избирателей для нас очень важны. А наши коллеги в Пече позаботятся о том, чтобы ни одна душа не узнала, где ты находишься, — сказал в заключение Ференц Надь и, сделав небольшую паузу, добавил: — Если мы одержим победу на выборах и возглавим правительство, все быстро изменится, будь спокоен.

Оставалось только незаметно ускользнуть от агентов полиции, оцепивших здание.

Решение подсказал Янош Фельдени, один из сотрудников нашего отдела, в прошлом летчик-инструктор. Выслушав, над чем мы ломаем голову, Янош со свойственной ему непосредственностью воскликнул:

— Проще простого! Прикажите закрыть главный выход на четверть часа. При таком скопище людей, как у нас, у выхода мигом наберется человек сорок. А потом мы откроем двери и выпустим всех разом! Начнется такая толкучка, что у сыщиков глаза разбегутся — кого хватать? А я тем временем подъеду на машине к самому подъезду и буду ждать, не выключая мотора. Миклош быстро сядет на заднее сиденье, и я сразу дам газ. Согласны?

План всем понравился, и мы приступили к его выполнению. Действительно, высыпавшая на улицу толпа привела людей Габора Петера в полное замешательство, и мне не составило труда незамеченным нырнуть в машину. Фельдени мгновенно дал газ, и его спортивный «опель» на бешеной скорости промчался через город и вскоре выехал на шоссе, ведущее в Печ.

Бывший летчик вел машину артистически. И вез он уже не Миклоша Сабо, а Михая Беде, скромного служащего частной фирмы. Дело в том, что Мишка Беде, мой ближайший помощник, за минуту до отъезда успел сунуть мне в руку свое удостоверение.

— На всякий случай. Вдруг где-нибудь тебя задержат…

Если бы он, мой преданный друг, а тем более я сам знал в эту минуту, сколько раз в последующие годы выручит меня это подаренное мне имя и сколько раз оно же поставит меня на край гибели!..

По приезде в Печ руководители местного отделения нашей партии Надор Косер, Ласло Шаму и Йожеф Брада, посовещавшись, решили, что жить я буду не в гостинице, а в здании областного партийного комитета на улице Мункачи, где мне выделили удобную комнату. Поначалу я отнюдь не считал свое положение трагическим, поскольку пользовался полной свободой и жил вполне привольно.

После победы на парламентских выборах, на которых наша партия опять получила большинство голосов, ожидание перемен стало для меня более тягостным. Ференц Надь и Бела Ковач, частенько наезжавшие из Будапешта в родные края, старались сдержать мое нетерпение, объясняя, что, несмотря на большинство в парламенте, до фактического взятия власти еще далеко. Золтан Тильди, как официальный глава партии, был абсолютно не способен ни на решительные шаги, ни на принятие принципиальных решений, а если таковые и принимались, то провести их в жизнь он был не в состоянии. Мне доверительно сообщили, что Надь и его друзья только для того и намереваются выдвинуть Тильди на пост президента республики, чтобы освободить его от роли лидера партии. Тогда все руководящие должности в партии будут принадлежать Ференцу Надю, Беле Ковачу и Беле Варге. А это означает, что под «нашим» влиянием окажется и парламент, и правительство, которое сразу же получит поддержку западных держав.

Я понял, что надо ждать до той поры, когда власть полностью перейдет в руки наших вождей, а произойдет это очень скоро.

Но прошла педеля, вторая, третья, близилось рождество, и я опять начал нервничать. Заметил ли это Ференц Надь сам или ему сообщил об этом Лаци Шаму из Печа, не знаю, но однажды Лаци зашел ко мне и сказал:

— Миклош, я знаю, ожидание — дело нелегкое, однако иного выхода у нас пока нет. Этого требуют не только интересы партии, но и тактические соображения. Мы все же нашли способ дать тебе возможность провести рождество если не дома, у родного очага, то, во всяком случае, вместе с матерью.

— Каким образом?

— В нашей резиденции на улице Шеммельвейс мы оборудовали для тебя небольшую квартирку. В Будапешт ты поедешь на моей машине с министерским номером, ее никто не остановит. О дальнейшем поговорим после праздника.

Меня растрогала такая забота. Дьердь Феници, комендант здания на улице Шеммельвейс, действительно постарался. Квартирка на четвертом этаже оказалась превосходной, и мы с матушкой отпраздновали рождество, а затем и Новый год весело и беззаботно.

Однако эта беззаботность, скорее даже мое легкомыслие — я позволил себе повеселиться с друзьями в примыкавшем к дому ресторанчике слишком громко — привело к тому, что об этом кто-то донес в полицию. Вскоре от одного из офицеров полиции, члена нашей партии, служившего в доме номер 60 по проспекту Андраши, поступил сигнал: там уже знают, что я вернулся, а это грозило мне серьезной опасностью.

Квартирка на улице Шеммельвейс могла стать для меня мышеловкой. Надо было как можно скорее исчезнуть. Для того чтобы повидаться и посоветоваться с кем-либо, времени у меня просто не было. Крадучись, я вышел через одну из боковых дверей и направился в город.

Пока еще я был на свободе. Но что это за свобода? Лихорадочно перебирая в памяти различные варианты, я вспомнил одного человека, который несколько лет назад, в подполье, пламенно говорил о венгерском единстве, о любви и братстве, о преданности до гробовой доски.

«Йене Ракоши! Пойду-ка я к нему», — решил я, уверенный, что этот человек не откажет мне в помощи. В последние годы мы не встречались, но мне было известно, что он довольно высоко поднялся по общественной лестнице. Его назначили начальником одного из управлений в министерстве финансов, и, следовательно, он находился вне всяких подозрений. Жил Йене на улице Илку.

На мой звонок в двери открылось маленькое окошечко, в котором показалось лицо хозяина дома. Он тотчас узнал меня и воскликнул:

— Ты с ума сошел? Хочешь, чтобы и меня арестовали?!

Всего две короткие фразы, сказанные шепотом, — и окошечко захлопнулось, наступила тишина.

Погруженный в невеселые мысли, я спустился по лестнице. Мне было горько — к таким ударам судьбы я еще не привык. С годами я понял, что такие люди, как Йене Ракоши, в жизни встречаются довольно часто. Но в тот момент я был на грани отчаяния.

Долго бродил я по безлюдным улицам, чтобы немного успокоиться и собраться с духом в поисках выхода. Идя по тротуару, я вдруг заметил, что подсознательно свернул на знакомый мне с детства маршрут. Ноги словно сами несли меня в родные переулки. Вот здесь, на соседней улице, я бегал мальчишкой, а вон там — милое сердцу здание начальной школы, где я постигал грамоту. Под густыми столетними платанами городского парка, тогда еще не тронутыми войной, я играл со своими сверстниками в футбол.