Общее извне присоединяется к единичному. В «Парадоксах бесконечного» Больцано пишет, что опыт ничему нас не учит, что восприятие, «не соединенное с известными истинами, касающимися чистых понятий, учит нас только тому, что мы вообще имеем те или другие восприятия, или представления». Например, о том, что является причиной восприятия, мы знаем из «истин, касающихся чистых понятий и придумываемых нашим разумом» (8, 99). В письме к философу Экснеру Больцано говорит об этом еще более определенно: «Общие представления, например „красное вообще“, „благоухание“, не абстрагируются от созерцания (розы. — В. К.), как если бы они в нем уже были, но, наоборот, добавляются к нему через опосредствование суждения» (цит. по: 41, 71). Больцано неверно истолковывает тот факт, что чувственные восприятия опосредствованы прошлым опытом, имеющимися знаниями, категориальной структурой нашего сознания. Исторический, а тем более социальный подход к познанию у мыслителя отсутствует. Он признается, что долго колебался при решении проблемы, являются ли такие понятия, как «красное», «сладкое», «благоуханное» и т. п., чистыми, или в них имеются созерцания. Его окончательное мнение склонилось к тому, что такие понятия являются чистыми, но сложными, хотя и не известно, из каких частей они состоят (см. 21, 3, 88–89).

Таким образом, Больцано не в состоянии показать связь чувственного и рационального, эмпирического и логического. Дуализм опыта и теории, характерный для теории познания Канта, является отличительной чертой и философии Больцано. Чешский ученый Я. Лужил имел полное основание заявить, что если Больцано общие представления, или понятия, присоединяет к созерцаниям посредством мыслительной деятельности субъекта, то это «легко можно интерпретировать таким образом, что лишь этот акт субъекта логически конституирует алогические ощущения» (41, 71). Создавая пропасть между чувственным и логическим, Больцано вынужден для ее преодоления прибегнуть к продуктивной деятельности сознания. Иногда он даже говорит, что ощущение вызывается представлением, т. е. понятием (см. 21, 2, 68). Кантовская идея синтеза в другой лишь форме входит в гносеологию философа.

Понятие объективных созерцаний оказывается совершенно лишним. Созерцания-в-себе отличаются от реальных только своим несуществованием. Но если свойства несуществующих представлений-, предложений- и истин-в-себе дали возможность Больцано рассмотреть важные особенности «логического существования», то понятие созерцания-в-себе просто указывает на непреодолимые трудности, которые неизбежно возникают, когда между опытом и теорией, между миром вещей и миром понятий воздвигается стена.

Мыслитель столкнулся с теми же самыми препятствиями на пути решения проблем познания, которые не смог преодолеть ни рационализм, ни эмпиризм XVII–XVIII столетий. В процессе поиска ответа на вопрос о природе знания Больцано отмечает и устраняет ряд серьезных недостатков этих философских направлений. Отстаивая материалистическую точку зрения на природу опытного, эмпирического познания, Больцано дает глубокую, хотя и односторонне логическую критику скептицизма и агностицизма. Его попытка охватить логикой конкретно существующую реальность окончилась неудачей, но тем не менее способствовала разработке некоторых проблем модальной, временной, вероятностной логик.

Глава V. Логика и философия науки

огика у Больцано является в первую очередь теорией науки, а поэтому ее технические и теоретико-познавательные вопросы связаны с главной задачей собственно наукоучения — созданием правил построения научной дисциплины, правил отделения области научных истин от всех прочих и изложения их в учебнике. Отличительная черта философии науки Больцано — статичное рассмотрение науки, что соответствует убеждению мыслителя в абсолютной неизменности совокупности истин-в-себе. Науку он рассматривает с точки зрения ее структуры и наличного содержания. Генетическая и историко-фактическая стороны полностью выпадают из поля зрения философа. Наука объективна и независима от какой-либо активности субъекта. С позиций объективизма Больцано критикует действительный недостаток в понимании науки Кантом, согласно которому единство знаний объясняется стремлением к единству, заложенному в природе человеческого разума. «Стремление к единству, — пишет Больцано, — ни в коей мере не вытекает только из устройства нашей природы, а покоится на объективном основании… Единство существует объективно, даже если нам из-за недостатка внимательности или других обстоятельств не удается его открыть» (21, 3, 182). Больцановское понимание объективности науки отлично и от гегелевского. Чешский философ выступает против абсолютного идеализма с точки зрения дуализма бытия и истин-в-себе. Идея тождества понятия и существования, бытия и мышления, как мы уже отмечали, совершенно неприемлема для него. Он подчеркивает, что «устранение различия между представлением и его предметом настолько не нужно для настоящей науки, что оно уничтожило бы всякое разумное мышление» (21, 4, 20). С иронией пишет Больцано о том, что, согласно Гегелю, конец науки должен совпадать с ее началом. Справедливо лишь то, указывает он, что конец науки не должен противоречить началу, «но философии тождества нравится кружиться и вместе с собой кружить читателей» (там же, 391). К сожалению, Больцано, как мы уже отмечали, не видит положительных сторон в учениях Канта и Гегеля о науке. Если Кант ищет основания единства научного знания в единстве сознания, то Больцано совсем отказывается объяснять это единство. Если Гегель смотрел значительно глубже на генезис знаний, считая, например, заблуждения необходимым элементом научного познания, то чешскому философу чужда идея развития, диалектики субъективного и объективного, абсолютного и относительного в историческом движении познания.

Конечно, Больцано не мог пройти мимо очевидного факта изменения и эволюции знаний, но это изменение он связывает не с самой наукой, а с ее познанием и изложением в учебниках. Он различает объективную науку как совокупность всех истин определенного вида независимо от того, известны они нам или нет, и науку, фиксируемую в учебнике, т. е. ту часть истин, которая известна и заслуживает быть записанной (см. там же, 6). Критерием выделения истин для записи в учебнике Больцано считает их практическую полезность. Вспомогательные предложения, необходимые для доказательства и лучшего понимания истин, к науке не относятся, ибо они тоже подвержены изменению: меняется читатель, меняются записываемые истины, а следовательно, и средства их изложения. Таким образом, сама наука неизменна, изменяется лишь ее отображение в учебнике.

Различие между наукой объективной, или, как выразился бы Больцано, наукой-в-себе, и изложением ее в учебнике имеет, по мнению мыслителя, принципиальное значение. Философское основание этого различия — отделение сферы несуществующих истин-в-себе от познавательной деятельности, языка и реального мира. До сих пор, полагает он с достаточным основанием, не отличали изложение научных истин от самой науки. Но наука одна, а ее изложений может быть множество. Например, геометрия может излагаться по-разному. К учебнику Больцано предъявляет требование наибольшего удобства в изучении соответствующей области истин, которым необходимо давать по возможности большую отчетливость и убедительность, так чтобы учебник был пригоден и для самообразования (см. там же. 13). Значительная часть последнего тома «Наукоучения» посвящена проблеме изложения научного знания. По Больцано, это важнейшая задача философии науки. Активность субъекта состоит главным образом в выборе из определенной области знания наиболее значительных истин, а также в их описании и объяснении. Процесс познания реального мира остается в стороне, точнее, его познание отождествляется с познанием истин-в-себе. Причем, по мнению чешского мыслителя, кроме истин-в-себе имеется ложь-в-себе и истины, не имеющие предметности. Потому он и говорит, что рассматривать бытие в качестве предмета познания слишком узко (см. 21, 1, 169).