Я знал, что зимой переход к нам из Широких стран труден, что на горных перевалах людей подстерегают многие опасности. Слово «обвал» в нашей семье всегда произносили со страхом. Что грозит отцу? Мне стало страшно, по лицу покатились слезы.

Дедушка взял меня на колени, прижал к себе.

— Плакать не надо. Никто из наших не погиб. Твой отец умный и осторожный человек. Я за него не беспокоюсь. И за Кондрата не боюсь. Вот погибших жаль. Кецхву я крестил... Семь человек теперь сиротами остались. Подумать только: семь человек!..

Я тоже считал, что отец умный и осторожный человек. Слова дедушки успокоили меня.

— -Дедушка, какие они, обвалы? Страшные? Расскажи, — попросил я.

Хотя дедушка и сказал, что он спокоен за моего отца и дядю, но, наверное, в глубине души он все-таки был встревожен. И, может быть, потому именно принялся рассказывать об обвалах восьмилетнему ребенку, что не хотел вступать в серьезный разговор со взрослыми. Жестом он приказал моему двоюродному брату Ермолаю, сыну дяди Кондрата, чтобы тот занял мое место у ламуголая.

— Нашу маленькую страну бог, говорят, создал в самом плохом настроении...

— Опять ты говоришь глупости! У бога всегда хорошее настроение. Да поможет он нам! — сквозь слезы проворчала бабушка.

— Аминь! Да поможет он нам! — недовольно покосившись на нее, подтвердил дедушка Гиго. — Так вот, дорог в нашу маленькую страну нет. Чтобы попасть от нас в Широкие страны и из Широких стран к нам, надо идти по опасным тропам. Вот если бы у нас была соль, может, и не пришлось бы зимой ходить по ним. Хотя у нас не только соли, а и многого нет…

Дедушка умеет интересно рассказывать. И хотя взрослым все это хорошо известно, а мужчины и сами переходили через перевал — все слушают его очень внимательно. Даже у женщин высохли слезы.

— Коция и Кондрат знают на проклятом Латпаре каждый камень, они умные люди. А Коция и ученый человек. Он не полезет под снег, как какой-нибудь баран, — говорит дедушка.

Мой отец немного умел объясняться по-русски, и это имел в виду дедушка, когда говорил о его учености.

— Думай, о чем говоришь, старый. По-твоему, все, кто погибает под снегом, бараны?!

Дедушка пропускает мимо ушей замечание бабушки.

Я сижу на его коленях, он гладит меня по голове и щекочет мое лицо седой бородой.

— Твой отец выждет хорошую погоду. Терпение, мой Яро, — великое дело. Если ты будешь нетерпеливым и нерассудительным, пропало твое дело. Ничего у тебя не будет получаться, и всем ты будешь в тягость. Обвалы и снег, Яро, надо уметь самому победить, боги не всегда помогают....

— Господи, ты совсем заговариваешься! Разве можно так много говорить о тех, кто попал в опасность? Пустые разговоры навлекут на них беду.

На этот раз бабушка попала в цель: у сванов существовал обычай не упоминать о тех, кто в горах рискует жизнью. Богиня Деал, хранительница неустрашимых и удачливых охотников, не терпит этого. Сваны очень любили богиню Деал, и мысль о том, что пустые разговоры могут рассердить ее, заставила дедушку замолчать.

— Вот если б дорогу построить! — прервал неловкое молчание дядя Андеад.

Дедушка постучал чубуком по спинке сакорцхвила, мелкие искры посыпались на пол.

— Обманули нас с дорогой. Да что дорога, соли даже нет. А налоги платим...

Разговор снова умолкает. Женщины вынесли из-за шкафов длинные узкие столики, расставили их  перед очагом. Мама накладывает в деревянные миски тушеные бобы. Они не соленые, за зиму весь запас соли израсходован. Бабушка возле каждой миски кладет по горячей лепешке.

Мужчины садятся по одну сторону очага, женщины — по другую. Я пристраиваюсь возле дедушки. Мама, нарушая обычай, садится рядом со мной. Видно, что ее мучает тревога за отца.

Бобы дымятся, от них идет аппетитный запах. Вот если б немного сала... Я вопросительно смотрю на маму. Она хорошо понимает смысл моего взгляда, поднимается и достает из шкафа кусок пожелтевшего сала. В детских мисках расплываются маленькие кусочки жира.

После ужина мужчины снова разожгли чубуки, в огонь подбросили дров. Вера, привалившись головой к моему плечу, заснула. Мне хочется еще посидеть у очага, послушать разговоры взрослых, и я боюсь, как бы мама не уложила меня спать. Я не шевелюсь, чтобы не разбудить Веру, и с опаской поглядываю на маму. Но она занялась мытьем мисок. Лицо у нее печальное, задумчивое. Сейчас ей не до нас.

Дядя Ираклий приоткрыл дверь. Холодный воздух и стая пушистых снежинок ворвались в мачуб.

— Нужно что-нибудь придумать. Погибнет ведь скот, — говорят дядя Ираклий. В его голосе звучит решимость.

К его словам в нашей семье относятся серьезно. Он не привык кидать слов на ветер. Все насторожились. Даже дедушка вскинул голову и внимательно посмотрел на племянника.

Но дядя Ираклий уклонился от разъяснений, оказав только:

— Ночью подумаем, а завтра поговорим. Говорят, абхазцы, когда туго с кормами, кормят скот рододендронами.

— Рододендроны у нас не растут, сын мой, — уточняет бабушка Хошадеде.

— Зато растут в Лахамуле...

Дядя по сванскому обычаю поклонился и вышел из дома.

— ...растут в Лахамуле! — передразнил его дедушка. — На спине корм не переносишь, сам ноги протянешь.

Тетки принялись раздевать и укладывать детей. Я подошел к дедушке, чтобы помочь ему снять чувяки. Ему самому было трудно это делать.

Дедушка и бабушка спали рядом с нами на деревянной, похожей на катафалк кровати. Мы, дети, располагались все вместе. Кровать была низенькой и не слишком широкой. Лежали мы, чтобы не занимать много места, головами в разные стороны. Частенько ночью приходилось испуганно вскакивать, получив по голове удар ноги одного из братьев. Спасали нас довольно высокие борта, окаймляющие кровать. Иначе кто-нибудь из нас неизбежно досыпал бы ночь на полу.

В эту ночь я заснул не сразу. Думалось о снежных обвалах, об отце, которому трудно приходилось сейчас.

Я ворочался с боку на бок, вздыхал... Нет, не мог погибнуть отец!.. И я представлял его героем, обманывающим страшный обвал, бодро шагающим по отвесной тропе. Вот он уже подходит к дому, стучится... Нет, это шумит ветер.

Потом я услышал шепот:

— Безбожник ты! Два сына в опасности, а ты жертву жалеешь.

Я не сразу понял, что это шептала бабушка. Шепот оторвал меня от дум, заставил напрячь слух.

— Какой я безбожник? Всю жизнь только и делаю, что молюсь разным богам.

— Подсчитывай, подсчитывай свои молитвы, бессовестный.

— Ну, зарежем быка, а пахать как будем?

— Шалиани велик и всемогущ. Он поможет нам... В конце концов дедушка сдался. Завтра чуть свет он обещал пойти в церковь и дать обет в день памяти святых Квярика и Юлиты зарезать нашего бычка Балду. Святые, приняв жертву, избавят Нас от затянувшейся зимы, несчастных случаев на перевале, от болезней и всех несчастий.

Ночью мне снилось, что я бегаю с бычком по всему Лахири. Потом Балду куда-то пропал, и я долго повсюду искал его.

Открытие нового мира

Проснулся я позже всех. Дедушка лежал в своей кровати и тихо стонал. У него болела голова. Бабушка Хошадеде лечила его святой водой.

Это средство она приготовляла сама. Бабушка снимала со стены одну из икон, клала ее в миску с водой, несколько раз крестилась, затем вешала икону на место, а вода в миске после этого считалась святой.

— Долго ты спишь, Яро, — произнес дедушка довольно строго. — Нельзя в детстве столько спать — обленишься. А если обленишься — тогда пропал, совсем пропал.

— Меня не разбудили, — попробовал я оправдаться.

— Не разбудили? Хотели соседей на помощь звать да раздумали. Ох-ох!.. Голова болит, — застонал старик.

— Выпей еще святой воды. Господь велик, поможет, — предложила бабушка.

— Нет, больше не могу. Икона, наверное, грязная была, что-то живот начинает болеть...

— Господи, — подняла вверх руки бабушка, — не гневайся на старика, он очень темный человек!