Мы, переминаясь с ноги на ногу, топтались около дверей.

— Зачем пришли? — спросил нас усатый. — Учениками хотите стать?

— Учениками, — дружно повторили мы.

— Книжечек начитались? — фыркнул, как рассерженный морж, старший помощник. — Морскими волками хотите стать? Откуда выгнали? Родители  отпустят? А впрочем, сами не маленькие. Комсомольцы? Так, так...

Помощник капитана продолжал расспрашивать нас, и мне вдруг показалось, что он не такой уж злой человек. Во всяком случае, глаза у него были умные, приветливые.

— Вот что, ребята, — неожиданно заговорил он совсем иным тоном, — боюсь, что вы и понятия не имеете, что такое морская служба. Вам, может, форма нравится?.. Думаете, как бы поскорее надеть форменку да пройтись по парку?..

Нам не удалось вставить ни слова. Старший помощник слушал только себя. Так и не дав нам вымолвить ни слова, он вызвал тщедушного моряка с морщинистым, будто чем-то обиженным лицом.

— Вот пришли наниматься в ученики. Сведите их, боцман, к Османэ.

Боцман кинул на нас безразличный взгляд и махнул рукой, чтобы мы шли за ним.

Мы прошли в противоположный конец теплохода и остановились перед какой-то каморкой.

— Османэ, учеников привел! — крикнул боцман через закрытую дверь и тотчас же исчез в одной из кают.

Мы, переглянувшись, вошли к Османэ. Он сидел за маленьким столиком, заваленным какими-то бумагами и хламом. Османэ разительно переменился: в каюте старшего помощника он был робким и приниженным, здесь же — суровым и неприступным.

— Подождите, — бросил он. — Там где-нибудь подождите.

Мимо нас прошел узкоплечий парень с приятным, веселым лицом. Он вошел к Османэ и довольно долго пробыл там. Выйдя, кивнул нам, чтобы мы заходили, и снова вошел следом за нами.

— Талькин, помести их в двадцать второй, — распорядился Османэ. — Будете пока в распоряжении старшего по гальюнам, — пояснил он нам.

— Надо разыскать для вас спецовки, — озабоченно проговорил Талькин и куда-то исчез.

Через минуту он вернулся с двумя спецовками и  повел нас в двадцать вторую каюту. Здесь стояло шесть коек, на одной из них лежал паренек нашего возраста. Вид у него был изможденный.

Дживилегов подтолкнул меня локтем, и оба мы вздохнули.

— А ты знаешь, что такое гальюн? — вполголоса спросил Саша.

Я прочел несколько романов о морской службе и поэтому мнил себя чуть ли не морским волком.

— Гальюн — это... одна из мачт, — ответил я.

— Ведь на «Абхазии» нет мачт, — растерянно возразил Саша.

Появился Талькин, и мы прекратили разгоревшийся было спор.

— Что же вы, ребята, не одеваетесь? — спросил Талькин, кивнув на спецовки.

Мы натянули на себя парусиновые штаны и форменки. Какая-никакая, но это была морская форма, и поэтому мы оба испытали гордость.

— Ну, пошли! — нетерпеливо проговорил Талькин, не без интереса поглядывая на нас.

— Куда спешите, ребята? — спросил нас рыжеволосый парень, видимо, как и мы, ученик, попавшийся нам навстречу.

— В гальюн, — горделиво ответил Дживилегов. Рыжеволосый удивленно оглянулся на нас, потом громко захохотал.

Только спустя две или три минуты мы сообразили, чем был вызван этот смех. Вместе с Талькиным мы пришли в уборную третьего класса.

— Придется торопиться, хлопцы. Скоро пассажиров будем сажать.

— Мы ж в гальюн шли? — растерянно пробормотал Саша.

— Вот именно! — подтвердил Талькин. Заметив, что мы смущены, он дружески похлопал Дживилегова по плечу. — Не теряйся, хлопец. Все прославленные моряки начинали с этого дела.

Талькин объяснил нам, как надо работать, предупредив, что посмотрит, как у нас пойдет дела, и вышел.

Я взял в руки брандспойт и принялся поливать стены. Дживилегову же пришлось взять паклю и вытирать ею деревянные части гальюна. Паклю он держал в двух вытянутых пальцах.

Мы проработали минут двадцать. Неожиданно в гальюн пришел старший помощник. Он понаблюдал за нашей работой, потом спросил:

— Ну как, привыкаете? — И тут же добавил: — Нет, не так. И эта работа сноровки требует.

Взяв у меня брандспойт, он принялся ловко им орудовать. Потом отобрал у Саши паклю, стал на колени и начал вытирать унитаз.

— Вот так надо работать, — бросил он в заключение и вышел из гальюна.

Судя по всему, Османэ оценил нашу старательность.

Через несколько дней, кроме гальюна, он поручил нам уборку части палубы. Мы работали, не щадя сил: «драили» до нестерпимого блеска медные части, скоблили палубу, мыли изразцовые стены.

Но плавать на «Абхазии» нам пришлось недолго. Нас вернули обратно в педагогическое училище...

Рассказывая обо всем этом, я как бы ободрял себя и товарища. Миша Семенов слушал меня очень внимательно.

— Как же вас заставили вернуться в училище? — спросил он меня, выключая брандспойт.

— Вызвал к, себе секретарь обкома комсомола Платон Авизба. Он знал меня еще по интернату. А потом он же объявил мне, что из меня никакой педагог не получится, и предложил попытать счастье в военно-морском училище...

— Так ты приехал «попытать счастье», а не учиться. Теперь ясно, — Семенов попытался через силу улыбнуться.

— Нет, учиться, — горячо возразил я.

— Работаете? — в дверях показалась голова Солнцева.

— Так точно! — в один голос ответили мы.

— Для первого раза неплохо! — покровительственно похвалил старшина, обойдя все уголки  гальюна. — Вот унитазики протрите еще раз. Потом проверю!

Математику мы сдали без предварительной подготовки, как и все последующие экзамены, а спустя неделю в торжественной тишине выслушали приказ о зачислении нас на первый курс училища.

— Наше училище не просто школа военных моряков, — в тот же день вечером объявил нам, расхаживая перед строем, Солнцев. Говорил он с заметным апломбом и, казалось, заученными фразами. — Его история берет свое начало с петровских времен. Здесь учились и стали великими, замечательными людьми победитель турецкого флота адмирал Нахимов, защитник Севастополя генерал Корнилов, составитель известного словаря Даль, композитор Римский-Корсаков; великие путешественнику Лазарев, Челюскин, Крузенштерн, Беллинсгаузен и... кто знает, сколько еще вырастет здесь прославленных моряков. Главное и основное: хорошо, прилежно учиться. Учиться не только грамоте, но и дисциплине. Человека без дисциплины с трудом можно назвать человеком, а военного человека тем паче... Завтра наденете нашу славную военно-морскую форму. Потом выедем в летние лагеря. Будем вас учить строевому делу. С непривычки придемся трудно. Очень трудно... Наша с вами служба вообще тяжелая, но и почетная!

— Насчет трудностей мы уже осведомлены, — шепнул я своему товарищу Видяеву, стоявшему рядом со мной.

— Похлеще будет, судя по речи Грозы морей, — ответил Видяев.

Между собой мы уже Солнцева иначе не называли, как Гроза морей. Разумеется, старшина и не подозревал об этой кличке.

Больше всего взволновало нас известие о предстоящем получении военно-морской формы. Мы с трепетом ждали момента, когда, наконец, увидим себя в ней.

На другой день нам действительно выдали военную форму, но она оказалась не похожей на ту, о которой мы мечтали. Это была рабочая одежда из  грубого полотна. И только форменный воротник и бескозырка кое-как примирили нас с ней.

Одетые в светло-серые робы, мы неуклюже, как гуси, ходили по двору, едва узнавая друг друга.

— Да-а, — Видяев окинул меня пытливым взглядом, — мы смахиваем на каких-то арестантов... Только вот бескозырка и...

— Станови-ись! — услышали мы властный голос Солнцева.

— Вздохнуть некогда, — буркнул Видяев. — Все по минутам рассчитано: не успел одно сделать, давай другое.

— Жива-а! Жива-а! — подбадривал старшина. — Положено становиться в строй бегом, а не ползать гагарами!

Не прошло и получаса, как мы строем вышли за массивные ворота флотского экипажа и направились к железнодорожному вокзалу.

Командуя нашей колонной, старшина все время делал замечания то одному, то другому. Это нас раздражало. Мы шли по городу, на нас смотрели люди, среди которых были девушки и молодые люди.