— А поесть вам бы следовало, — посоветовал мне Нарнов.

— Не могу, товарищ комиссар, — отозвался я, намереваясь уйти из кают-компании.

— Выходит, вы еще не моряк. Вот когда и при настоящей качке почувствуете волчий аппетит, тогда только сможете считать себя моряком, — бросил вслед мне комиссар.

В дальнейшем я понял, что он был прав. Всплыли мы только перед обедом. Шторм окончился. Море было спокойным. Солнечные лучи играли на его поверхности.

— Дать курс в квадрат № 20221! — приказал мне командир подводной лодкя.

Я сравнительно быстро отыскал на карте нужный район. Но, приложив к параллельной линейке  транспортир, спутал шкалу — прочитал верхнюю цифру вместо нижней и не без самодовольства крикнул на мостик:

— Курс двести семьдесят восемь градусов! Лодка послушно легла на новый курс. Однако

я вовремя ощутил сомнения в правильности моего расчета и после проверки обнаружил свою ошибку.

«Что же я сделал!» — схватился я за голову.

Ничего не оставалось, как поспешно выскочить на мостик и исправить свою ошибку.

— Разрешите подправить курс? — обратился я к Фартушному.

— Разрешаю, — спокойно бросил через плечо Фартушный.

Само собой разумеется, под словом «подправить» понималось изменение курса на несколько градусов. Мне же предстояло изменить его ни много, ни мало как на сто восемьдесят градусов, то есть лечь на обратное направление.

— Право на борт! — крайне смущенно вполголоса скомандовал я.

— Есть право на борт! — очень громко и четко повторил мою команду рулевой.

Фартушный с явно нарочитым удивлением спросил:

— На сколько же градусов вы подправляете курс?

Я невнятно принялся докладывать о своей ошибке. К моему удивлению, Фартушный только добродушно рассмеялся. Улыбнулся и комиссар.

— Такие ошибочки могут дорого обойтись. Я даже и предполагать не мог, что вы такой плут... — проговорил командир. — Ваша вахта окончилась. Идите-ка отдыхать.

Добравшись до своей койки и едва положив голову на подушку, я тут же заснул. Но сон мой был не долог.

— Солнце выглянуло, — услышал я осторожный шепот, — товарищ лейтенант, солнце!

Это был усатый боцман. Ему явно жалко было будить меня.

— Какое солнце? — не сразу разобрался я, в чем дело. ......

— Показалось солнце! — пояснил боцман. — Капитан-лейтенант и говорит: «Штурману определиться!»

Я немедленно же вскочил на ноги и побежал на мостик, впопыхах забыв захватить с собой секстант.

«Снова промах», — с острой досадой подумал я, но, едва высунув голову из люка, увидел, что страхи мои напрасны. Фартушный вместе с комиссаром и фельдшером давно уже занимался астрономическими наблюдениями.

Фартушный принадлежал к числу морских командиров, которые считали, что грамотный морской офицер обязан иметь твердые навыки по астрономии. Решение астрономических задач на нашей подводной лодке обставлялось почти как торжество. Фартушный требовал знаний по астрономии не только от строевых, но и от всех других офицеров, включая военфельдшера Цырю, не имевшего никакой теоретической подготовки по астрономии.

Я тотчас же присоединился к командиру и комиссару.

Все мы астрономическим путем определяли точное местонахождение подводной лодки.

Командир лодки внимательно просмотрел наши карты, сравнил их и сообщил, что у меня расчеты наиболее правильные. Впрочем, он тут же пожурил меня за медлительность. По его мнению, те же расчеты могли быть сделаны за гораздо более короткий срок.

— Я тебе завидую, — видимо забыв о нашей размолвке, сообщил мне Цыря, после ухода командира. — Вот уже два года, как я занимаюсь этим делом, и Фартушный ни разу меня не похвалил.

Дни, заполненные напряженными занятиями, бежали совсем незаметно, и я очень удивился, когда Цыря сказал, что мы уже две недели в походе. Сверился с календарем. Фельдшер был прав.

Эти четырнадцать дней стали для меня школой, которую в береговых условиях для моряка ничем нельзя заменить. Неутомимому командиру все реже и реже приходилось меня опекать и контролировать.

Это отнюдь не означает, что я не совершал новых промахов. Случаи, после которых мне приходилось краснеть, случались еще неоднократно.

Как-то в тихую ясную погоду я стоял на мостике. Кроме меня, здесь были сигнальщик Улько и лейтенант Маргасюк, вышедший подышать свежим воздухом.

— Хороша погодка! — восхищался Маргасюк и неожиданно совсем другим тоном произнес: — А что это на горизонте?.. Кажется, берег... Эх, спать хочется, — зевнул он и спустился с мостика.

Маргасюк за год службы на корабле уже прошел хорошую школу, и я не мог не отдать должного его подготовке.

«Откуда же здесь земля?» — с недоумением раздумывал я, вглядываясь в голубовато-серую даль. Чем дольше я смотрел, тем отчетливее видел впереди землю.

«Значит, это берега Кавказа», — решил, наконец, я, со вздохом опустив бинокль. Дело в том, что, по расчетам., ближайшая земля должна была находиться не менее, чем в ста милях от нас.

«Промах, новый промах! Я ошибся в прокладке», — думал я.

- Вы считаете, что это горы, товарищ Улько? — спросил я у сигнальщика.

Сигнальщик поколебался, но, подумав, согласился, что похоже на горы. Я приказал разбудить и командира.

Фартушный, выслушав мой рапорт, стал пристально всматриваться в горизонт.

— Придется вам пойти проверить свои расчеты и прокладку — каким-то странным голосом сказал он. — Вызовите лейтенанта Маргасюка. Он заменит вас на вахте.

Маргасюк, узнав, в чем дело, попросил у Фартушного разрешения изменить курс на сто восемьдесят градусов, чтобы сохранить необходимое расстояние между кораблем и обнаруженным берегом.

— Не надо! Пойдем прежним курсом и с той же скоростью, — отдал приказание Фартушный. —  А штурман пусть выяснит ошибку в прокладке и завтра доложит о ней.

Приказания командира не подлежат обсуждению. Я немедленно же покинул мостик.

Тщательная проверка штурманских расчетов ни к чему не привела. Я принял во внимание возможные ошибки рулевых и приборов, заново делал прокладки, но выходило, что берег не мог обозначиться так рано.

Обескураженный, подавленный, я поднялся на мостик.

— А где горы? Горы где? — всматриваясь в морскую даль, вскрикнул я.

— Вернулись к себе на Кавказ! — засмеялся в ответ Маргасюк. — Заступай-ка, дорогой, на вахту и можешь воевать с мельницами сколько тебе угодно.

— Выходит... — начал я.

— Вот именно «выходит». Мы сочли горами обыкновенные тучи, — разъяснил Маргасюк.

Только теперь я осмыслил приказание Фартушного идти прежним курсом.

Я попросил Маргасюка постоять еще некоторое время на вахте, пока я приведу в порядок свои дела, и спустился в центральный отсек, по пути с горечью раздумывая о предстоящем докладе командиру лодки.

Фартушный сидел за штурманским столиком и проверял мои расчеты. Я остановился рядом с ним, ожидая неприятного объяснения.

— Расчеты у вас правильны. К сожалению, вы еще не выработали уверенности в себе. Учтите: опытные штурманы расчетам верят больше, чем сигнальщикам. Да, так и должно быть. Почему не спите? — оборвал себя Фартушный, увидев фельдшера Цырю.

— Говорят, что показались горы, а я давно мечтал побывать на Кавказе, — объяснил коварный медработник.

Я ожидал, что Фартушный рассмеется, но вместо этого он с очень сердитым видом стал отчитывать фельдшера за бездеятельность:

— Вы помогли коку, он обварил себе руки? И потом, сколько раз я вам приказывал проверить, в  порядке ли нагревательные приборы? Это лучше, чем интересоваться берегами Кавказа.

Он долго сурово отчитывал фельдшера...

— Да, старик простит ошибку, но лени он не выносит, — высказался Маргасюк, когда я поведал ему о ночном разговоре.

«Стариком» мы, как это принято в армии и на флоте, называли своего командира, капитан-лейтенанта Фартушного. Ему было немногим больше тридцати лет, но это для нас не имело значения. Как и обычно, в слово «старик» вкладывалась особая теплота, вера в знания и опыт командира, глубокое к нему уважение.