Следующий день был солнечным, на редкость погожим.

Фартушный приказал экипажу купаться. Экипаж построился на кормовой надстройке, на воду спустили шлюпку. Прозвучала команда «в воду».

Фартушный был прекрасным пловцом. Он первым прямо с мостика прыгнул в воду. Через минуту на подводной лодке оказались только старший помощник, комиссар и дежурно-вахтенная служба. Все остальные плавали наперегонки, ныряли и резвились. Особенно отличился лейтенант Маргасюк, великолепно прыгавший в воду с рубки.

В тот же день вечером комиссар поручил мне руководить политзанятиями.

— Вы уж огляделись, пора подумать об общественной работе, — сказал мне Нарнов.

Первое занятие было назначено через день. Темой его было боевое прошлое нашего флота.

Я хорошо понимал, что офицер должен в совершенстве владеть словом. Он обязан уметь зажечь своих подчиненных, воодушевить их на подвиг, разъяснить решение партии и правительства, ободрить в трудную минуту, дружески поговорить по любому вопросу культуры, искусства и литературы. Советская Армия и флот, как известно, построены на сознательной дисциплине личного состава. Именно поэтому командир обязан уметь действовать на сознание людей, а для этого хорошо, толково и доступно говорить.

Все эти соображения не оставляли меня, пока я готовил свое выступление. Я выучил его почти наизусть. Однако, как только переступил через комингс[11] второго отсека, все вылетело из моей головы.

Этому способствовало и то, что в момент подачи команды «смирно», я споткнулся обо что-то и едва не растянулся по палубе. Хотя никто из присутствующих в отсеке даже не улыбнулся, я был изрядно сконфужен. С трудом овладев собой, приступил к занятиям. Первую фразу я произнес невнятно, несколько секунд помолчал, прежде чем выговорить вторую. Потом дело пошло несколько лучше.

— Для начала неплохо, — сказал мне Нарнов после занятия, отведя меня в сторону.

Мне же казалось, что я только что пережил жестокий провал. Слушая комиссара, я недоверчиво смотрел в его глаза.

— Я думал, что хуже получится, — вполне серьезно говорил комиссар. — А сразу, как известно, ничего не дается.

Не верить такому человеку, как Нарнов, было нельзя.

Ободренный, я поспешил на вахту, раздумывая по пути о том, что вот и еще один экзамен мною сдан.

На исходе похода, перед Севастополем, я случайно заметил перед лодкой в море рыбацкие сети, подал необходимую команду и сумел предотвратить грозящие нам неприятности. Это еще более способствовало тому, что я начал чувствовать уверенность в себе. Многие хвалили меня. Фельдшер Цыря сказал мне:

— Поздравляю. Ты сделался почти настоящим подводником.

Если уж Цыря, всюду находящий повод для насмешки и высмеивающий всех, поздравил меня, значит, я действительно этого заслужил.

Часть II. Огонь в океане

Страшное слово 

Первый день Великой Отечественной войны весь, до мельчайших подробностей, сохранился в моей памяти, как, вероятно, и у любого моего сверстника...

Бал в офицерском клубе кончился очень поздно.

— Пойдем пройдемся по Примбулю, глотнём свежего воздуха, — предложил мне приятель Василий Лыфарь.

Мы вышли к берегу моря.

Начинался рассвет. Сквозь расступающийся мрак неотчетливо вырисовывался Севастополь. Я люблю этот город больше всех других городов и считаю, что равных ему по красоте нет.

— Хорошее утро! — воскликнул Василий Лыфарь. — Дивное! Сюда бы Тараса Григорьевича...

— Ты его земляк. Вот и придумай стихи о том, как сквозь мглу проступают очертания города сказочной красоты, — пошутил я.

— Земляк забрал себе весь талант, а я остался при своих... Что это? — Лыфарь, нахмурив темные кустистые брови, уставился в зенит. — Самолеты...

— Да, — услышав отдаленный гул моторов, подтвердил я. — Много самолетов. Высота большая. Наших вроде не должно быть...

Неожиданно послышались залпы зенитных батарей. Небо озарилось красными, белыми и зелеными полосами трассирующих снарядов. Грозным хором зловеще загудели многоголосые сигналы воздушной тревоги. Где-то невдалеке раздался короткий, но резко выделявшийся среди остальных звуков свист, и сразу за ним мы услышали раскатистый взрыв.

— Бомба! — опомнился первым Лыфарь.

Мы побежали к базе. Расстояние до бухты было довольно большим, но мы прибежали к месту стоянки подводных лодок одними из первых.

На борту уже были командир корабля капитан-лейтенант Георгий Васильевич Вербовский и его заместитель по политической части Иван Акимович Станкеев. Остальные офицеры прибыли минутами позже.

Наша подводная лодка «Камбала» не была введена в строй боевых кораблей, она еще достраивалась, доделывалась и еще не плавала, но артиллерийское вооружение было уже установлено. Матросы и старшины бегом занимали свои места по боевому расписанию. Через минуту лейтенант Глотов доложил:

— Орудия к бою готовы!

— Отставить! Поздно! — спокойно, но не без досады произнес Вербовский. — Вам только со сбитыми самолетами воевать, а не с летающими.

Действительно, в воздухе самолетов уже не было слышно.

— Остальные лодки тоже не успели открыть огонь, — заступился за артиллеристов Станкеев.

— Кто остальные? — сверля глазами Станкеева, переспросил командир. — «Устрица», что ли? Там толстяк Лыфарь, пыхтя, только что приволочился, а артиллериста еще нет...

— Почему пыхтя? — упорствовал Иван Акимович. — Они прибежали, я бы сказал, бодро.

К борту подошел рассыльный. Он передал приказание командира дивизиона объявить отбой боевой тревоги и экипажам всех подводных лодок построиться на пирсе.

Как помощник командира лодки, я выбежал на пирс и стал следить за выполнением приказания.

Люди строились с обычным старанием. На их лицах я не заметил и следов беспокойства. Несколько странным показалось мне только поведение командира дивизиона, Героя Советского Союза, капитана первого ранга Ивана Бурмистрова.

Требовательный, даже придирчивый, он всегда замечал малейшие упущения и никогда не упускал случая сделать замечание. Теперь же он стоял в стороне от строившихся моряков в угрюмом молчании. Грубоватые черты его мужественного лица говорили о глубокой задумчивости.

— Неужели серьезно? — шепнул я Ивану Акимовичу, оказавшемуся рядом со мной.

— Да, — сухо ответил он. — Это начало войны, конечно! Не похоже на учение... В городе упали бомбы, и... жертвы, говорят, есть...

— Но с кем же? А может, какое-то особое учение, внезапное и приближенное к боевой обстановке. Сейчас же это модно...

— Учения с бомбами и жертвами не бывают. Нет, это войиа! Я думаю, с фашистами, больше некому напасть на нас так подло. Видимо, скоро узнаем подробности.

Экипаж нашей лодки построился очень быстро, и я поспешил доложить об этом капитан-лейтенанту Вербовскому.

Бурмистров обычным своим тоном распорядился, чтобы личный состав всех экипажей срочно получил боевые противогазы и оставался на кораблях в повышенной боевой готовности. Сходить на берег без специального на то разрешения было запрещено.

— Примите меры к тому, чтобы все без исключения механизмы, оружие и устройства быстрее ввести  в строй. Этого требует обстановка, этого требую я, как ваш начальник! — закончил свое короткое выступление перед строем дивизиона Бурмистров. Он ни разу не упомянул слово «война», но для нас, хорошо знающих своего начальника, стало ясно, что положение серьезное.

Команда разошлась по отсекам и приступила к работе. Я вместе с Иваном Акимовичем остался на мостике. Мы были заняты составлением корабельного плана боевой и политической подготовки. Вскоре к нам присоединился парторг главный старшина Григорий Свистунов.

Светло-каштановые густые волосы старшины на этот раз были менее аккуратно, чем обычно, зачесаны назад, чисто выбритое лицо казалось озабоченным. Свистунов испытующе взглянул сперва на меня, а затем на Ивана Акимовича. Он знал, что мы осведомлены не больше, чем он, и предпочитал, чтобы мы сами начали разговор.