— На часах стоит его дружок, — заметил Любимов. — Он, наверное, догадался, в чем дело.

— Часового придется наказать, — решил я. — Он должен был заставить соблюдать правила... По крайней мере убедиться, куда идет матрос.

— Он убедился, — возразил Иван Акимович. — Окликнул и даже пригрозил, что убьет «як бандюгу», а Пересыпкин ответил: «Выполняю особое задание помощника командира!» Так и сказал: «Особое задание».

— Эх, святое дело любовь! Она больше, чем любое особое задание, — вздохнул Любимов, наклонившись к картам.

— Вы так вздыхаете, лейтенант, будто вам семьдесят лет и от вас все это ушло, — прыснул Иван Акимович.

—  «Любви все возрасты покорны», — вставил я.

— Нет, ничего не ушло, — несколько патетически возразил Любимов. — Из-за жены я и люблю слово «любовь»! Это святое слово... Но она сейчас далеко...

— Кто далеко, любовь или жена? — спросил Станкеев.

— И любовь и жена! Они у меня всегда вместе. — Жена же хотела приехать к вам?

— Хотела... Но, видно, придется отложить до конца войны. Будем врозь воевать, — лицо лейтенанта стало серьезным.

— В обеденный перерыв партийное собрание. Вы, конечно, знаете? — Иван Акимович направился к выходу.

Офицерскому составу было дано задание изучить морской театр Черного моря. Это означало: знать наизусть все приметные знаки, горы, мысы, маяки, их характеристики, глубины и их изменения, — одним словом, безо всяких пособий уметь начертить карту, по которой подводная лодка могла бы плавать. Зачет принимал сам Вербовский.

Сроки были очень жесткие, и мы занимались, притулившись по разным, наиболее укромным уголкам отсеков.

Время летело незаметно, и мы с лейтенантом Любимовым удивились, увидев улыбающееся лицо Пересыпкина.

— Товарищ старший лейтенант! — доложил он. — Матрос Пересыпкин из кратковременного увольнения прибыл,

— Так быстро? — вырвалось у меня. — Ехал, что ли, на чем?

— Никак нет, не ехал, бежал. На часы не смотрел, товарищ старший лейтенант, но, должно быть, Конечно, прошло не больше часа! Я... конечно, расстояние здесь еще раньше вымерил... По времени, конечно, так знаю...

— Да, прошло всего... меньше часа, — я посмотрел на корабельные часы над штурманским столиком. — Ну, как дела?

— Очень хорошо, товарищ старший лейтенант! — бодро доложил Пересыпкин. — Никакой бомбы на их дом не падало. Несправедливый слух...

— В городе что творится! — начал вдруг рассказывать матрос, — Невозможно поверить...

— Что?

— Стены домов мажут красками, пушки по улицам ставят, патрулей видимо-невидимо...

Разговор наш прервали. Меня вызвал на мостик только что вернувшийся из штаба соединения командир корабля. Он сообщил о подробностях утреннего налета фашистских самолетов на Севастополь. Не только на город были сброшены бомбы, но враг атаковал также и военные объекты. Часть самолетов минировала входы и выходы из базы.

— Надо начать интенсивную боевую подготовку; — приказал капитан-лейтенант. — Как только лодку сдадут заводчики, придется, не мешкая, идти в море, понятно?

— Так точно, понятно! — подтвердил я.

— Из города будут эвакуировать женщин и детей. Отпускайте офицеров и сверхсрочников,  у кого семьи здесь, по одному, по два человека. Понятно?

— Так точно, понятно! Продолжительность увольнения сколько установить?

— Не более двух часов. Я буду в штабе.

Новые указания командира требовали пересоставления согласованных с мастерскими планов работ и занятий на подводной лодке на всю неделю. Я пригласил на мостик ответственного сдатчика, и мы сразу приступили к перепланированию. Это была трудная и довольно путаная задача. Все сроки и так были натянуты как струны, грозящие вот-вот лопнуть, а нам необходимо было еще выкроить время для тренировок на боевых постах, общекорабельных и отсечных учений. С нами вместе трудился и Иван Акимович, который добровольно взялся нам помочь и не раз каялся в этом, когда возникали жаркие споры между мной и строителем. Я был больше заинтересован в вопросах боевой подготовки и настаивал на увеличении времени на тренировки и учения, А рабочие, наоборот, требовали максимальное внимание уделять лишь вопросам ремонта. Иван Акимович старался примирять наши разногласия, но так как мы оба были людьми довольно упрямыми, то ему было очень трудно справляться со своей миссией. После долгих споров мы все же составили план, который обоих устроил.

— Товарищ старший лейтенант! — задыхаясь от волнения, доложил матрос Додонов с пирса. — Гражданские просят помощи! Обнаружили шпиона! Хотят поймать!

— Где? Какого шпиона? — спросил я.

— Вон там он, проклятый, шел, — матрос показывал на косогор, возвышавшийся почти прямо над бухтой, — потом юрк, зашел в маленький домик. Вон в тот, что отдельно стоит...

— А гражданские где? Кто просит помощи?

— За воротами!

Приказав следовать за мной пяти матросам, я выбежал за ограду. Нас встретила группа возбужденных людей, в большинстве женщины.

— Товарищ командир, — подлетел ко мне молодой парень с бакенбардами, — помогите поймать шпиона! Он вот в этот домик спрятался.

— Это не домик, а уборная! — перебил парня женский голос. — Он там сидит целый час...

Без промедлений мы оцепили «домик» и приступили к его «штурму», постепенно сужая кольцо окружения. Неожиданно дверь настежь открылась, и оттуда вышел средних лет мужчина, одетый в обычную спецодежду рабочего судоремонтных мастерских.

— Стой! Руки вверх! Ни с места! — крикнули сразу несколько голосов с разных сторон.

Он, вероятно, был совершенно поражен, оказавшись лицом к лицу с вооруженными матросами, которые наставили на него дула своих карабинов.

— Что вам надо, товарищи? — повинуясь грозному приказу, поднял руки рабочий.

— Волк тебе товарищ! Ишь, нарядился! Ничего себе — товарищ, — подняли голоса женщины.

— Гитлер тебе товарищ, шпионская морда! — шумел парень с бакенбардами в задних рядах осаждавших.

— Эй, вы! Говорите, да не заговаривайтесь! — наконец пришел в себя «пленник». — Ты меня чего оскорбляешь! Гитлера я тебе покажу, щенок... — Он нашел глазами немало перепугавшегося парня с бакенбардами. — Я ничего не забуду!.. Я твои баки с корнями вырву.

Иван Акимович проверил документы «пленника» и объявил:

— Надо извиниться перед товарищем. Он никакой не шпион, а рабочий Селиванов.

— А почему долго отсиживался?

— Мы его раньше здесь не видели! — заговорили в толпе.

— Я случайно пошел в эту уборную, будь она проклята совсем! — возмущался Селиванов, размахивая худыми длинными руками. — Кто установил, сколько надо быть в уборных? Каждый...

Протяжные сигналы воздушной тревоги прервали нас и заставили разбежаться всех по своим местам.

На этот раз артиллерийское оружие было изготовлено к бою быстро и организованно. Я был очень доволен результатами, но Вербовский не разделял моего мнения.

— В нормативы не укладываются, — недовольно заявил он.

Нормативы никто не проверял, о них трудно было спорить, но от соседних подводных лодок мы не отстали, а, наоборот, раньше их могли открыть зенитный огонь, если бы была надобность. Но разведывательные самолеты фашистов пролетели где-то стороной, над городом они не появились.

— Вы у нас украли сорок минут, — шутил дядя Ефим после отбоя.

— Только тридцать, — поправил я.

— А ловля того... шпиона, — он хитро сощурил глаза. — Это вы моего друга поймали, Ваню Селиванова.

Боевые тревоги на лодке использовались как учения и приносили поэтому определенную пользу. Продолжались они обычно не менее получаса. На боевых постах и командных пунктах шли тренировки и учения. Но все ремонтные работы на это время прекращались.

На коротком партийном собрании, состоявшемся в обеденный перерыв, присутствовали и рабочие-коммунисты. Единогласно было принято решение: обеспечить окончание ремонтных работ к субботе 27 июня.

Это означало сокращение сроков работ на три недели против того, что предусматривал план мирного времени.