Дню выхода на позицию предшествовала солидная подготовка экипажа. Наши подводники сотни раз проделывали всевозможные манипуляции с механизмами и стали настоящими мастерами своего дела. И нет ничего удивительного в том, что мне и Калякину не удалось обвинить кого-либо в посредственном знании своих обязанностей, в неправильном обращении с механизмами или в отклонении от нормативных требований.

С наступлением темноты «Камбала» снялась со швартовых и направилась к выходу из бухты. Она долго пробиралась почти на ощупь, петляя вокруг многочисленных кораблей.

Всегда сияющий чистотой, весь в зелени, залитый морем света, теперь Севастополь был угрюм. Стены домов были камуфлированы: скалы и леса появились  там, где их не было и в помине. Витрины магазинов заложены мешками с землей. Детей и женщин уже вывезли из города.

Пустовал Приморский бульвар, любимый Примбуль. Опустел и, улицы Ленина и Фрунзе.

И все-таки Севастополь не утратил своей красоты. Но теперь эта была строгая и немного печальная красота.

— Справа на траверзе, у берега, затопленный корабль! — доложил сигнальщик, как только мы вышли из бухты и нас начали покачивать волны открытого моря.

Это был транспорт, потопленный фашистскими самолетами в день нападения на нашу страну. Транспорт получил прямые попадания больших бомб и выбросился на берег у самого входа в гавань. Теперь его готовились снимать с мели.

Затопленный транспорт был первой жертвой войны. В темноте он производил внушительное впечатление. Он горбился темным чудовищем, как бы воочию олицетворяя ужасы морской войны.

Ночь была безлунная. Море вскипало от четырехбалльиого норд-веста.

— Скрылись очертания берега по корме! — крикнул я в переговорную трубу в центральный пост.

— Есть! — коротко ответили снизу и тут же записали в корабельный журнал.

Родные берега скрылись. Наш курс лежал на запад, в тыл врага. Мы шли туда, чтобы беспощадно топить фашистские транспорты и боевые корабли.

— Обойдите отсеки и посмотрите за порядком! — приказал мне командир лодки, когда очередная смена заступила на вахту.

В первом отсеке собрались свободные от вахты торпедисты, плотным кольцом окружившие своего начальника.

— Почему не спите? — удивился я.

— Решил проверить еще раз кое-что, — повинился Глотов. — С нормативами кое-кто туго укладывается...

— Нарушаете распорядок!

— Все равно никому не заснуть, — неуверенно возразил он. — Возбуждены, ведь... первый поход...

— Вы думаете успокоить людей экзаменами?

— Нет, конечно, но... Разойтись! Ложиться спать! — приказал он, наконец, нехотя.

Мотористы тоже не опали.

— Машины малость запылились! - крикнул мне в ухо парторг. — Спать люди все равно не будут.

— Отдых требуется. Завтра будем, на позиции!

— Отдохнем в процессе работы, — без тени улыбки возразил снова старшина.

— Отправьте подвахтенных спать! — приказал я и пошел дальше.

Приказание есть приказание, и мотористы пошли в жилой отсек.

Людей, занятых у своих боевых механизмов я не желавших идти в жилые отсеки на отдых, я встречал буквально в каждом отсеке.

Опыта войны ни у кого из нас не было. То, с чем придется столкнуться на позиции, мы представляли весьма туманно. Каждый из нас в глубине души верил, что транспорт мы непременно встретим в первый же день занятия района боевых действий. В успешности атаки также никто не сомневался. Наш командир считался одним из снайперов-подводников, а центральный пост «Камбалы» на всех учениях показывал хорошую выучку и слаженность.

Оставалось верить, что мы быстро одержим победу, израсходуем боезапас, вернемся в базу, пополнимся торпедами — и снова на позицию. Сплошное триумфальное шествие! Всякие неудачи и разочарования исключались.

Суровая действительность, однако, очень скоро внесла свои поправки в наши планы.

Восемь суток мы колесили в районе боевых действий впустую, никого не обнаружив.

— Ну что? Опять «тиха украинская ночь»? — услышал я как-то ночью на мостике голос Ивана Акимовича.

— Да, никого! — ответил командир. Его высокая стройная фигура отчетливо выделялась на западной стороне горизонта, где только немногим больше часа тому назад спряталось солнце.

— Уф-ф!.. Приятно вздохнуть! — Станкеев глубоко дышал. — Сегодня мы пробыли под водой... восемнадцать часов и две минуты.

— Все минуты считаете? — сухо спросил Вербовский, и я мысленно представил, как по его лицу скользнула усмешка.

— Красивая ночь, правда? — комиссар указал на звезды, алмазами сверкающие на безоблачном бархатном небе.

— А это не красиво? — Я слегка толкнул его в бок, показывая на темную полосу низменного румынского побережья, тянувшуюся по нашему левому борту. — Дамский пояс...

— Что? — Иван Акимович не понял моего странного сравнения.

— Чёрный, очень аккуратный, дамский пояс. Выше — темно-розовая кофточка, — показал я туда, где солнечные лучи освещали алыми полосами перистые облака, — а ниже, как видите, темная батистовая юбка. Правда, походит?

— Хм... — неопределенно хмыкнул Иван Акимович. — Я бы до этого не додумался. Хотя, конечно, ты... младше меня и...

— При чем тут младше или старше?

— Ну как же! Надо быть молодым, чтобы сравнивать береговые полосы или что-нибудь другое... с принадлежностями дамского туалета.

— Товарищ вахтенный командир! Слева на траверзе огонь! Движется вправо! — сверху из темноты докладывал сигнальщик.

— Автомобиль по берегу идет, — отметил безразличным тоном Вербовский.

— Начальство едет, — как бы продолжил мысль командира Станкеев. — У них очень строгое затемнение, но это, видать, начальничек едет... У Антонеску дача здесь где-то. Может случиться, что именно он.

— Вот бы бомбу на эту дачу, — буркнул сверху сигнальщик.

— Зачем бомбу? — возразил Иван Акимович. — Разгромим фашистов, на этой даче простые люди будут отдыхать.

— Э-э, кто там будет отдыхать! Убить бы этого Антонеску...

— Не отвлекаться! — одернул Вербовский сигнальщика.

— Есть, товарищ командир! — отчеканил матрос.

Длительное молчание нарушил доклад из центрального поста:

— Лодка провентилирована, осушены трюмы, выброшен мусор. Разрешите остановить вентилятор.

— Добро... Остановить вентилятор! — приказал вахтевный офицер.

— Пойдем попьем чайку, помощник, — предложил Станкеев.

— Да, правильно, — согласился я, — скоро мне на вахту...

Мы направились к люку, но задержались из-за нового доклада сигнальщика:

— Курсовой левого борта — сорок, показался проблеск на воде!

— Вы точно видели проблеск? — допытывался командир.

— Кажись, точно.

— В бинокль или так?

— Кажись, в бинокль...

— Кажись, кажись! — вспылил Вербовский. — Надо говорить точно, а не догадками!

— Так точно, не помню, товарищ командир!

— Что у вас такая плохая память?

— Никак нет, товарищ командир!.. Так точно, товарищ командир, вот он: белый, постоянный огонь! Курсовой сорок, слева, на воде! Не так далеко.

— Боевая тревога! Торпедная атака! — Вербовский заметил тусклый огонек двигавшегося вдоль берега судна. — Лево на борт!

Я стрелой полетел на командный пункт.

«Камбала» легла на курс атаки. Боевые посты тотчас же доложили о готовности.

Подводная лодка полным ходом неслась навстречу вражескому кораблю.

Я сверял расчеты с данными о противнике, которые .поступали с мостика, и убеждался, что все идет хорошо. Через несколько минут мы выпустим торпеды и уничтожим первый вражеский корабль. Мы все были возбуждены. Однако каждый делал свое дело четко, быстро я точно.

— Ап-па-ра-ты! — пронеслась грозная команда в торпедный отсек, на боевой пост.

— Отставить! — секундой позже и с гораздо большей энергией и настойчивостью приказал тот же голос командира.

Но... поздно. Напряжение было настолько большим, что слово «отставить» было принято за «пли». Торпеды выскочили из аппаратов и устремились по заданному направлению.