— Помните? — подмигнул мне комдив.
— Помню, — засмеялся и я. — Но многое изменилось...
— Нет, дорогой мой, характер перевернуть вверх дном полностью нельзя. Его можно воепитать, подправить, сгладить, но из оптимиста сделать пессимиста трудно. Верно?
— Так точно!
— У вас впереди огромная работа: воспитывать и сколачивать экипаж. В его составе новые люди; овладеть людьми, почувствовать их настроения, мысли, зажечь в них боевой огонь; заставить их мечтать о победах, приучить жить этими мыслями; изучить устройство корабля и техники. И изучить не так, как... помните, были дни? — Лев Петрович снова подмигнул.
Очевидно, он вспомнил, как мы сдавали ему зачеты. Как правило, по первому разу никто не мот получить положительную оценку, и приходилось по нескольку раз переэкзаменовываться.
Корпус корабля слегка дрогнул. Комдив подошел к иллюминатору.
— Опять не успел погасить инерцию, — с досадой произнес он. — Это Суров швартуется. Хороший был бы он командир, но... слишком горяч. Все не терпится, опешит, спешит...
Дмитрий Суров был известен как один из лучших командиров подводных лодок. Я мечтал быть таким, как он. То, что Лев Петрович не вполне доволен им, удавило меня и смутило. Свои мысли я тут же высказал комдиву.
— Согласен с вами, — ухмыльнулся Хняйнен. — Суров действительно прекрасный командир, у него есть чему поучиться, но есть у него и недостатки. С ними надо бороться. А хвалить? Пусть нас другие похвалят...
Хняйнен не часто хвалил офицеров, но и зря никогда не ругал их. Прежде чем высказать свое мнение о том или ином офицере, он тщательно его изучал, и его характеристики были всегда серьезны и справедливы.
— Примите дела, не теряя ни минуты. У вас мало времени! — закончил Лев Петрович, встав с места. — Пойдемте, я вас представлю экипажу.
В каюту вошел атлетического сложения капитан третьего ранга. Он сверху вниз испытующе глянул на меня и тут же протянул руку.
— Иосселиани, если не ошибаюсь?
— Так точно, старший лейтенант Иосселиани! — подтвердил я.
— А я Куприянов Иван Иваныч, комиссар дивизиона.
Пока мы знакомились, Хняйнен переводил взгляд с комиссара на меня, упорно раздумывая о чем-то.
— Вот и хорошо! — вдруг вспомнил он что-то и принялся шарить в бумагах на столе. — Иван Иваныч, вы пока идите в свою каюту, поговорите, познакомьтесь с Иосселиани. А я закончу свои дела, потом представим его народу.
— Пошли! — Куприянов вышел первым в дверь.
Мне пришлось рассказать комиссару автобиографию и даже отдельные подробности моей учебы в школе и в военно-морском училище.
— Служебные отзывы о вас я знаю, — перебил меня Иван Иваныч, когда я начал говорить о службе на «Камбале», — они неплохие. Курите?
— Так точно, трубку.
— Можете курить.
— В рабочем кабинете обычно не курю. Тем более у вас... Очень чистый воздух... жалко.
Я тогда не знал, что Иван Иваныч хотя сам и курил, но не терпел дымных, накуренных помещений, и был удивлен, почему ему так уж понравились мои, казалось бы, наивные слова.
— На «Малютке» служить будет труднее, чем раньше, — после некоторого раздумья заговорил Куприянов, тоном показывая, что официальная часть нашего знакомства закончена и началась неофициальная, дружеская. — Здесь вы командир. Опекать некому. Комдив в базе, а вы в море, на лодке. Мало того, на вас смотрит весь экипаж. Надо так знать дело, чтобы уметь помочь подчиненным в трудную минуту, правда?
— Так точно!
— А чтобы уметь помочь, специалисту-подводнику надо много учиться...
Комиссар говорил все то, что принято говорить в подобных случаях, но говорил искренне, от сердца, и поэтому обычные слова звучали не по-обычному, а проникновенно, подкупающе, доверительно.
— Победа рождается в упорном труде и учебе, — закончил Куприянов. — Я уверен, что ваш экипаж имеет все условия для того, чтобы в скором будущем выйти в ряды передовых кораблей дивизиона. А дивизион наш воюет, как вы, наверное, знаете, неплохо, — не без гордости произнес он. — Вы слышали о делах подводных лодок Сурова, Грешилова, Расто-чиля?
— О последнем походе Расточиля я почти ничего не знаю, — спохватился я. — Мельком слышал, что «Медуза» потопила транспорт и... потом оказалась в тяжелом положении.
— Этой аварией стоит поинтересоваться. Случай показательный.
Иван Иваныч рассказал о случае с подводной лодкой «Медуза», которая только два дня тому назад возвратилась из боевого похода. Боевое задание она выполнила блестяще — отправила на дно вражеский транспорт, груженный войсками и боевой техникой. Торпеды взорвались у его борта так неожиданно и с такой силой, что о спасении не могло быть и речи. Началось сорокачасовое жестокое преследование подводной лодки катерами-охотниками. В конце концов удалось их обмануть и уйти от преследования. Оставалось благополучно возвратиться в базу, «унести победу домой», как говорили подводники. Для этого надо было выйти из противолодочного лабиринта врага, форсировать плотное минное заграждение и пройти через охраняемые районы моря. Идя на позицию, «Медуза» имела много касаний минрепов и даже подорвалась на одной из фашистских мин. К счастью, тогда обошлось без больших повреждений. Лодка уже находилась под водой более двух суток. Электроэнергия была на исходе, требовалась строжайшая экономия. Процент содержания углекислоты в воздухе достигал верхнего предела. Ощущалось кислородное голодание. Барометрическое давление было высокое, люди учащенно и с трудом дышали. Но все это не могло омрачить радость победы.
На большой глубине, прижимаясь к грунту, «Медуза» продвигалась на восток. Когда она подошла к внутренней кромке минного поля, наверху, над морем, вечерние сумерки сомкнулись, и стало совсем темно. Командир объявил готовность номер один и велел приступить к форсированию минного поля. Водворилась тишина, которую нарушали лишь отдаленное бульканье гребных винтов и щелканье аксиометров указателей механизмов. Важно было не упустить момента касания корпуса корабля о зловещие минрепы, верхние концы которых были увенчаны смертоносными черными минами. От своевременного их обнаружения теперь зависела судьба всего экипажа, всей лодки.
Шли напряженные секунды, минуты, десятки минут. Штурман отсчитывал каждый кабельтов, доли мили, почти ползком пройденные кораблем. Прошло сорок минут. «Медуза» почти миновала опасную зону. Первоначальная нервная напряженность начала смягчаться. Сорок вторая минута... Подводная лодка проходила последний кабельтов минного заграждения. И вот послышался скрежет минрепа.
«Медуза» приступила к уклонению от нависшей опасности. Но минреп не отрывался от корпуса лодки. Он упорно проползал вдоль правого борта. Пройдя последовательно все носовые отсеки, скрежет дошел до района центрального поста и на какое-то мгновение умолк. Потом раздался оглушительный взрыв, и в тот же миг все погрузилось в кромешную темноту.
Люди, отброшенные взрывом, лежали на палубе вперемежку с сорванными с фундаментов механизмами, оружием, инструментом. «Медуза» с быстро растущим дифферентом на нос падала вниз на грунт.
Подводники при тусклом свете аварийного освещения кинулись к боевым механизмам, пытаясь вновь овладеть управлением. Однако корабль не слушался людей и продолжал быстро погружаться. Через несколько минут «Медуза» самопроизвольно легла на дно моря почти в самом конце вражеского минного заграждения.
Из отсеков хором докладывали о повреждениях. Машинный отсёк оказался пробитым насквозь, внутрь корпуса поступала забортная вода; вышли из строя все рули; заклинила правая линия вала. Стало ясно, что корабль нуждается в срочном и основательном ремонте. Командир послал аварийную партию в машинный отсек.
Ночь прошла, наступило утро. В отсеках «Медузы» ни на минуту не прекращались работы. Исправлялись системы управления, ремонтировались электроустановки, люки, клапаны, устранялись повреждения в корпусе, в систернах и машинных кингстонах. Люди забыли об усталости. К полудню появились первые ощутимые результаты упорного труда. Из отсеков все чаще и чаще стали докладывать об окончания ремонта механизмов и оружия.