11‑го экскурсия утром смотрит зал надгробных плит, а вечером в Акрополе древний храм Афине, Парфенон и театр Диониса. В этот же день Мейерхольд пишет длинное письмо Головину, сообщая ему свои замыслы постановки «Дон-Жуана». 12‑го осматривают акропольский музей, храм Эрехтон, холм Филопоина.
Воскресенье 13‑го было днем отдыха экскурсии. В этот день экскурсия устроила праздник по случаю дня рождения старосты Диля. 14‑го экскурсия заканчивает обзор музея, смотря отделение терракоты, вазовой живописи и осматривают диплонское кладбище.
В письме от 17‑го июня мы находим продолжение дневника Мейерхольда. 15‑го он «прощался» с театром Диониса, 16‑го в 8 часов утра плывет на парусной лодке в Элевсин. «Попутный ветер гонит нас быстро, подъезжая к Элевсину ветер рвет паруса, волны захлестывают, во власти стихии». 17‑го июня на русском военном стационере «Черноморец», в 8 час. утра «под звуки военных сигнальных рожков мы отплываем в море. Стремимся в. Навплию, оттуда по железной дороге в Микены». В Навплии Мейерхольд запомнил высокую гору, на которой стоит средневековый замок. «Внизу, к берегу моря спускается извилистая каменная стена. Виден остров, небольшой, весь застроенный каменными башнями и стенами. Здесь, на этом острове живут палачи, вернее преступники, взявшие на себя добровольно роль палачей. В Навплии тюрьма для преступников, отбывающих каторжное наказание. Лодка наша стала на якорь. Ф. Ф. Зелинский читает лекцию о Микенах». 18‑го — Тиринф. Твердыня Геракла со стеной, сооруженной исполинами. Развалины укреплений, сооруженных за 2 000 лет до р. х. Из Тиринфа экскурсанты отправились в Аргос, а из Аргоса в Микены. О посещении Микен в брошюре Диля читаем:
Микены находятся на расстоянии двух с половиной часов ходьбы от станции… Три гробницы лежат у дороги: так называемые Клитемнестры, Агамемнона и Атрея. Другие, полуразрушенные находятся ниже в долине. Величественный купол гробницы Атрея поднимается ввысь, подобно исполинскому улью, зарытому в землю. Горизонтальная кладка свода, похожего по внешности на стрельчатый, заставляет задуматься над «не знающими законов» циклопами, одноглазыми строителями этих полых пирамид… Микены; Львиные ворота; Священный загадочный круг с 6 могилами; одинокая седьмая могила; город Микены и следы замка Агамемнона. Еще теперь растет на этих развалинах тот сухой вереск, немой свидетель коварства Эгисфа и Клитемнестры, подавшей пылающую весть о приближении Агамемнона стражу, одиноко проводившему ночи на плоской крыше дворца.
20‑го экскурсия отправляется в последнюю экспедицию в Дельфы и Олимпию. На пароходе «Арис» экскурсанты переезжают через Коринфский пролив в Итею, откуда в Дельфы идут пешком. «Путь через оливковые рощи, — пишет Мейерхольд, — потом круто в горы, по пути интересная деревушка. Видим в кабачке танцы крестьян под звуки дикой музыки. Путь трудный в горы. Приходим в Дельфы, когда уже стемнело. “Grand Hфtel d’Apollon Pythien” — первая гостиница, которая радует сердце. Чисто. Меню по-европейски. Прислуга приветливая. Ты представить себе не можешь, какая жульническая страна Греция. Какие антипатичные люди. Особенно в Афинах. Здесь лучше». 21‑го, стоит в дневнике Диля, «мимо базисов посвящения керкарийцев за марафонскую победу, аркадцев, Филиппа Македонского, мы прошли к остаткам сокровищниц, расположенных на первой части священной дороги и осмотрели, наконец, сокровищницу афинян, находящуюся у первого колена дороги. Жарко горит солнце. Вся зелень спалена, между тем луч солнца не заходит в темное ущелье Федриат и чуется прохлада Кастальского источника. Дельфы лежат как бы на большой ступени; крутой стеной поднимается за этой отлогой площадкой утеса подножье Парнаса, и круто спускается склон горы в ущелье безводного Плейста». Дельфийский музей производит на Мейерхольда, по его выражению, «чарующее впечатление. — “Возница” и “Антиной” божественны». В этот же день Мейерхольд видит театр Аполлона. В письме стоит: «Он дал мне очень много».
22‑го, осмотрев старые Дельфы, экскурсия возвращается в Итею. Мейерхольд пишет:
Дельфы позади. Очаровательные горы, прощайте. Прощай, кастальский источник. Его я видел сегодня утром, когда мы шли в старые Дельфы. Выпил из него семь глотков чудесной воды. Кто выпьет семь глотков чудесной воды Аполлонова источника, так не будет никогда ни в чем ошибаться. Прощай Антиной. Ты так любил Адриана, что, узнав, как он боится смерти, решил убить себя, ибо поверье старины знало: из двух любящих один убивающий себя прибавляет жизни другому. При переезде через Нил вместе с Адрианом, Антиной бросился в воду и утонул. Антиной остался в мраморе для нас. Голова обреченного сумрачно наклонена. Его прекрасное тело будто затаило дыхание. Откуда не подойдешь, нигде не поймаешь его взгляда. Прощайте, Дельфы! Прощай, Антиной!
Вечер 22‑го Мейерхольд проводит на молу. «Перед сном вышел на мол и смотрел то на фосфорические капли, которые вспенивало море на камни, то на звезды. Маяк — маленький красненький огонь, будто начало звездной гирлянды».
26‑го июня Мейерхольд должен был уехать в Италию и потому, боясь опоздать на пароход, решил не ехать в Олимпию. «Я не попаду в Олимпию, я не увижу Гермеса Праксителя. Пусть. В душе моей Дельфы и звезды Дельф. Таких звезд, как в Дельфах, нигде не может быть, конечно. Зачем Гермес, когда в душе возница и Антиной». И тут же шутливо прибавляет: «Впрочем, я, конечно, лишь утешаю себя, Гермес, говорят, божественен».
О пути из Итеи в Патрас Мейерхольд пишет: «Дремлю на фоне игры Диля в загадывание. Проснувшись, вижу чудесные берега Пелопоннеса. Руднева поет песенки Римского-Корсакова, Лядова, Гречанинова, песенки далекой родной Руси. Диль читает по-гречески “Орестею” Эсхила. Горы, море, облака, повисшие на горах, все так смешалось, как бывает только во сне. Слышатся звуки Вагнера. Я рассказываю Казанскому [Б. В. Казанский — ныне профессор] о моих замыслах в “Дон-Жуане”».
25‑го вечером экскурсанты прощаются с В. Э. Мейерхольдом и участвовавшей в экскурсии В. К. Ивановой-Шварсалон, одновременно с Мейерхольдом уезжающей в Италию. 26‑го итальянский пароход «Босния» увозит Мейерхольда в Бриндизи и 28, 29, 30 июня и 1 июля Мейерхольд во Флоренции.
Во Флоренции Мейерхольд заходит в редакцию крэговского журнала «The Masks», но самого Крэга во Флоренции нет. Он ушел пешком на две недели в горы. Мейерхольд и Иванова-Шварсалон осматривают крэговский театр «Arena Guidoni». Следующее описание этого театрика, сделанное Ивановой, мы находим в № 9 «Аполлона» за этот год.
Глазам посетителя представляется столь же неожиданное, столь очаровательное зрелище. На одной из узких улиц Флоренции, недалеко от римских ворот вы останавливаетесь перед старым грязно-белого цвета домиком самого обычного вида. На одной двери вывеска кинематографа, рядом маленькая железная дверь. Вы дергаете веревку, висящую у двери, и ждете; минут через пять Вам открывает мальчик итальянец и ведет вас узким темным проходом через двор — две, три ступеньки — и совершенно неожиданно перед Вами лежит маленький открытый театр с круглым оркестром, со сценкой, с каменными заросшими травой ступеньками для зрителей и галереей наверху, поддерживаемой белыми мраморными колоннами. Этот театр, никому неизвестный и ниоткуда невидимый, спрятанный за обычный ряд низких домиков — собственность г. Крэга, приобретенная им у какой-то маленькой местной труппы актеров. Здесь, в этой дивной мастерской, за которую многие ему бы позавидовали, режиссер может на свободе заниматься своими сценическими изучениями, может производить опыты новых постановок. Имея такое помещение, было бы соблазнительным применить эти опыты и на деле; но Крэг страдает недугом, общим для всех новаторов: ему не хватает людей, актеров и он мечтает в будущем здесь же устроить школу новых актеров, а пока в этой, в высшей степени поэтической обстановке, он целыми днями занимается с передвижными ширмами и кукольными фигурами.
В это же лето, в которое Мейерхольд был во Флоренции и Венеции, в Италии особенно шумно проявляло себя новое течение — руководимое поэтом Маринетти. В течение апреля и июня в Триесте, Милане, Турине и Неаполе состоялись футуристские митинги, на которых Маринетти говорил, что футуризм ставит своей целью энергическую борьбу и разрушение культа прошлого. Он восстает против той армии умерших гениев, которая облекает со всех сторон и давит небольшой батальон гениев живущих. «Молодые, вот за кого мы ратуем, потому что они самые живые из живых. Молодые — им дарят голод». «Нужно, нужно, поймите, убрать рельсы стихов, взорвать мосты уже сказанного и пустить локомотивы вдохновения по неизведанным степям нового».