Сравнивая между собою оба херсонских сезона, можно сказать, что они являются своего рода тезой и антитезой. Сезон 1902 – 1903 был утверждением методов Художественного театра. Сезон 1903 – 1904 признанием необходимости их преодоления. Естественно, что с точки зрения непосредственной публики был ценнее год Художественного театра, познакомивший провинцию с достижениями московской сцены, чем год новой драмы, где на лицо было брожение, а не отстоявшийся художественный результат. Как бы синтезом обоих течений и явился следующий год 1904 – 1905, который «Товарищество новой драмы» провело в Тифлисе. Великим же постом труппа снова играла в Николаеве, а осенью, перед началом тифлисского сезона, дала несколько спектаклей на родине Мейерхольда — в Пензе.

Двухлетнее пребывание Мейерхольда в Херсоне, вдали от Москвы, не оторвало его от интересов столичных театров, читая газеты и журналы он старается быть в курсе того, что делается и в «доме Чехова», и на других сценах Москвы и Петербурга.

Преобразовавшись в товарищество, пережив то, что называли газеты расколом, наконец перебравшись в новое, свое здание, Московский Художественный театр с сезона 1902 – 1903 начал новую главу своей жизни. К этому времени был сыгран уже, кроме «Иванова», весь существующий чеховский репертуар (в 1902 г. «Вишневый сад» еще был не написан), закончился гауптмановский период (последней пьесой шел «Михаэль Крамер») и сошло на нет стремление воспроизводить боярскую и сказочную Русь («Федор» «Грозный», «Снегурочка»). Героем сезона 1902 – 1903 был Горький. Правда, «Мещане» Художественным театром были сыграны в первый раз еще весной 1902 года, во время гастролей в Петербурге, но для Москвы они были новинкой. «Мещанами» и открылся 25 октября 1902 года сезон. «Мещане» Москвой были встречены холодно. «Новости Дня» писали: «зрительная зала была заметно разочарована; даже самые непреклонные поклонники этого театра в антрактах несколько смущенно улыбались, восторгались робко, и хвалили с оговорками. Моментами прокрадывался злейший враг спектакля — тягучая скука. Сцена переставала, как в третьем акте, владеть залом, впадала в дрему». Зато грандиозный успех выпал на долю второй горьковской пьесы «На дне», шедшей в ту же зиму в качестве третьей постановки. «На дне» было поставлено натуралистически с точным воспроизведением хитровской ночлежки, с отличным распределением ролей. Между «Мещанами» и «Дном» была показана «Власть тьмы». Об этой постановке Н. Е. Эфрос дал в «Театре и Искусстве» такой отзыв: «не было момента, когда бы дрогнула душа зрителя и он бы забылся, перестал бы замечать старательное исполнение. Можно было спокойно и равнодушно следить, как играет такой то или такой то актер… Но нельзя было и минуту увлечься». Не дошел до зрителя и новый постановочный прием — раззолоченная рама, нарисованная по сдвинутым сукнам и имеющая целью показать зрителям сцену, как картину. Последней новинкой сезона в Художественном театре шли без особого успеха «Столпы общества». В ту же зиму Москва, столь шумно аплодировавшая Горькому на премьере «Дна», передавала из уст в уста с большим удовлетворением ту речь, которую Горький сказал на ужине в честь Шаляпина. Вместо обычных похвал, Горький откровенно сказал знаменитому певцу: «вы талант, вы гений, но ваши песни не доходят до масс. Ваши песни теряются в анфиладах Замоскворечья. Пойте для всех, а не для одних замоскворецких купчих».

Второй московский драматический театр — Малый в ту зиму ввел очередное режиссерство, пытаясь этой реформой поднять постановочную часть, но даже и это мероприятие, принесшее на первых порах благоприятные результаты, не смогло усилить интереса к старой сцене. Центр вопроса лежал не в том, кто лучше играет, Художественный или Малый, а в том, в каком из театров бьется пульс современности, где зритель может найти отклик на свои запросы и сомнения. Малый театр этого дать не мог и естественно переживал полосу равнодушия, даже к своим лучшим постановкам. В тот год на его сцене прошли среди прочего «Школа злословия» Шеридана, «Сердце не камень», «Мисс Гобс», «Да здравствует жизнь» и шекспировская хроника «Генрих VIII». В основу этой последней постановки были положены ирвинговские мизансцены, а перед началом пьесы пролог к ней читал актер, загримированный под Шекспира. В Новом театре обратила на себя внимание постановка старой немецкой сказки Гальма «Буйный ветер», доставившая удовольствие любителям сентиментального и наивного зрелища.

Корш, отпраздновав торжественно двадцатилетие своей антрепризы, в качестве новых постановок показал «Губернскую Клеопатру» Туношенского, «Фею каприз» Блюменфельда, «Холостую семью» Бермана, «Секрет Полишинеля» Вольфа, «Сказку» Шнитцлера, и драму Платона «Люди». В этот же год у Корша дебютировал в качестве драматурга Е. Чириков тремя небольшими пьесами: «На дворе во флигеле», «За славой», и «Талантливое семейство». У Корша Мейерхольд брал пьесы для веселого жанра, служившего ему кассовым подспорьем. Отсюда в репертуар 1903 – 1904 года к нему попали: «Губернская Клеопатра» и «Секрет Полишинеля».

Надлежит отметить интересный опыт реставрации старинного театра, который был сделан в зиму 1902 – 1903 московским литературно-художественным кружком, поставившим при содействии «Общества Искусства и Литературы» одну из пьес Симеона Полоцкого, его комедию «О царе Навуходоносоре, о тельце злате и о трех отроках в печи несожженных». Так намечался будущий интерес к старинному театру.

Жизнь драматических сцен Петербурга определялась в ту зиму Александринским театром, Литературно-художественным театром Суворина, Новым театром Яворской и Василеостровским, руководимым Н. А. Поповым. В Мариинском была опера и балет, в Михайловском играла французская труппа и шли русские спектакли, в Народном Доме вперемежку ставили оперы и обстановочные драмы, преимущественно патриотического характера. Так называемая русская опера играла в консерватории, а оперетта в Панаевском и Пассаже. Эстетическим событием сезона явилась постановка Ю. Э. Озаровским на сцене Александринского театра «Ипполита» Еврипида, шедшего в декорациях Л. С. Бакста. Перед его началом Д. С. Мережковский сказал речь, в которой придал спектаклю значение опыта у восстановления религиозного смысла театра. Ту же мысль, но уже полемически, развил Мережковский, выступив в качестве оппонента на лекции Озаровского «Художественные условия театральных постановок», состоявшейся 2 ноября 1902 года. Послав в пылу спора «к черту» постановочные приемы Художественного театра, Мережковский в противовес его реализму выдвинул театр-видение, откровение, религиозное зрелище.

Много шуму и в литературных, и в театральных кругах наделала новая пьеса Метерлинка «Монна Ванна», в которой автор мистических драм, делал резкий поворот в сторону историзма, лишенного полутонов и полутеней. Эта драма была поставлена в Херсоне, в сезон 1903 – 1904. Не прошла бесследно для Мейерхольда, только что переведенная тогда, книга Штейгера «Новая драма», где автор утверждал наступление «драматического века». По мнению Штейгера художники, живущие в этот век, обладают новыми глазами, глубже проникающими в предмет, чем глаза людей прежних времен. Современный поэт видит целый хаос борющихся друг с другом ощущений.

Затем Штейгер переходит к характеристике самого творчества новых драматургов. В первую очередь он выделяет Ибсена, впервые создавшего из современных людей современное художественное произведение. На примере Ибсена Штейгер развивает мысль о власти настроений и тех таинственных слов и намеков, которые через ухо должны проникать в нашу душу, чтобы продолжать звучать и там. За Ибсеном следует Гауптман, сумевший самую жизнь превратить в искусство, Метерлинк, открывший настоящий язык для уставшей и нервно переутомленной эпохи, Артур Шнитцлер с сигаретой в зубах, расчетливый Зудерман — мудрый посредник между новым и старым, Гольц, Шлаф, Гальбе, Дрейер.

Следующий сезон 1903 – 1904 в Московском Художественном театре ознаменовался последней яркой вспышкой исторического натурализма — «Юлий Цезарь» и постановкой «Вишневого сада», оставившей, как известно, неудовлетворенным А. П. Чехова. В императорских театрах было без перемен. В Малом сборы делала сумбатовская «Измена» и «Сын Жибуае» Ожье, шли «Дело жизни» Тимковского, «Высшая школа» Потапенко, «Новый скит» Гнедича, «Сен Марс» Капниста. В Новом публику привлекал благодаря игре Е. К. Лешковской «Пустоцвет». Корш показал в постановке Синельникова пьесу из жизни Наполеона «Марсельская красотка», затем «Раб наживы» Мирбо, «Вечный праздник» Лоло и «Звезду» Бара. «Звезда» и «Раб наживы» шли в тот же сезон и у Мейерхольда, причем в пьесе Мирбо Мейерхольд играл роль Леша, а в «Звезде» Фон-Шенана. Драму играли и в Интернациональном театре, где держал неудачно антрепризу новый для Москвы антрепренер Ковалевский.