Всего досаднее, что театр вовсе не ставит и не разрешает какие-либо специальные задачи в декоративной области, как это делает, например, Камерный театр. За все годы своей работы Большой драматический театр, несмотря на явное пристрастие к художнику-декоратору, не внес ничего нового в традиционный подход к декоративному искусству. Наоборот, все, что делает театр в этой области, — общепринято, комильфотно и лишено всякого признака эпатации и новизны.

Можно было бы предположить, что таким преувеличенным декорированием театр стремится покрыть какие-то изъяны в своей работе. На самом же деле здесь — все то же стремление к «хорошему тону», все та же излишняя деликатность гоголевской дамы, облегчающей себе нос с помощью «мушуар де пош».

С таким прошлым вступает Большой драматический театр, если не ошибаюсь, в пятый сезон своего существования.

И, к сожалению, судя по интервью с Н. Ф. Монаховым в № 190 «Красной газеты», и в этом сезоне Большой драматический театр несет с собой все существенные недостатки своего прошлого: тройственную расплывчатость своей художественной физиономии и излишнее пристрастие к «хорошему тону» со всеми последствиями, от него истекающими.

И прежде всего, несмотря на уверения Монахова, трудно поверить, прочитав предположенный репертуар Большого драматического театра, что театр серьезно и продуманно считает законченным свой романтический период, затянувшийся слишком долго.

Если не придерживаться в данном случае несущественных школьных определений высокой трагедии и комедии, то и «Северные богатыри» Ибсена, и пушкинский «Борис Годунов», и «Близнецы» Плавта, и «Снегурочка» Островского — с точки зрения современного зрителя должны быть отнесены к тому же разряду «высоких», декоративных, написанных стихами пьес. Об этом же плане говорит и возобновление давнишней постановки театра — «Дон Карлоса» Шиллера.

Вслед за этим умеренно-нэпствующий репертуар представлен в программе Лабишем и, исходя из опыта прошедшего сезона, по всей вероятности, будет значительно пополнен другими столь же «приличными» компромиссными пьесами в процессе работы театра и в его борьбе с неизбежными в наше время кассовыми затруднениями.

И так же Монахов остается разделенным между трагедией и комедией, затянутым во французский корсет Александра Бенуа и втиснутым в реконструированную и опять-таки стилизованную римскую сцену Хохлова и Валентины Ходасевич в плавтовских «Близнецах».

А если говорить о «хорошем тоне», о грядущих декоративных саркофагах, о стилизации и о добросовестном засушивании «постановок-событий», то и в ближайшем сезоне, по-видимому, не избежать всего этого в стенах Большого драматического театра.

На это ясно намекают и список вполне доброкачественных (к сожалению, только доброкачественных) пьес и имена своенравных стилистов-декораторов — Петрова-Водкина, обоих Бенуа и Ходасевич, — и «Борис Годунов», перестоявшийся в годичной репетиционной работе.

Не мудрено, что и в этом сезоне, если театр не повернет круто общего плана своей работы, мы будем наблюдать тот же привычный холодок в отношениях петербургского зрителя к Большому драматическому театру — холодок не только платонического, но и кассового порядка. Ибо, как известно, всякий род искусства хорош, кроме скучного, и в театре в особенности.

А между тем у этого театра есть полная возможность стать и нужным и интересным, а может быть, и самым живым из всех «признанных» петроградских театров.

Для этого ему нужно только прямо и откровенно стать театром одного актера, комического, фарсового актера Монахова. Знаю, что такое утверждение вызовет обычные возражения о недопустимости и неприличности строить театр для одного актера, что задачи театра гораздо глубже, серьезнее и шире, и тому подобные всем известные положения, утвердившиеся на сегодня в театральной среде со времен Московского Художественного театра.

Все это так. Но нет правил без исключений, в особенности в искусстве. К тому же, как ни мало прошло времени с первого спектакля МХАТ, но все же за эти двадцать с лишним лет можно было убедиться в том, что театр вовсе уж не такое глубокомысленное и высокоумное дело, чтобы в каждом случае стоило воздвигать вокруг него такую сложную систему лесов и подпорок. Театр может быть и простым и веселым делом.

И наконец, актер актеру — рознь. Если нам теперь уже не жаль прекрасных актеров прошлого театра — В. Давыдова и Кондрата Яковлева, не находящих себе должного применения на академической сцене, то нельзя не жалеть, что публика не знает современного актера Монахова.

Из всех больших артистов сцены нашего времени Монахов по характеру своего дарования, пожалуй, — единственный актер по-настоящему близкий послереволюционному театру и современному массовому зрителю.

Его мастерство не построено ни на черточках отжившего быта (В. Давыдов, К. Яковлев), ни на упадочной неврастении (Михаил Чехов), ни на душевном натурализме (К. Станиславский), ни на салонной нюансированной элегантности (Е. Грановская). Его дарование, сочное, здоровое, площадное, развертывается в народном фарсе, в комедии положений, то есть как раз в тех жанрах драматургии, устремление к которым резко намечается в сегодняшнем театре.

Его блестящее мастерство, рассчитанное на чистый комизм движения, жеста, фразы и слова, понятно самому неискушенному массовому зрителю и заражает его своим техническим оптимизмом. От Монахова может и должна пойти школа современного комического актера.

Нужно только удивляться, что Большой драматический театр не знает своей основной силы и неверно оценивает ее значение.

Талант Монахова должен быть освобожден от заваливших его декоративных саркофагов, от скучных требований «хорошего тона», от педантичности производственно-репертуарных программ, от деловитого глубокомыслия режиссерских подходов и от чопорных стилизаций и реконструкций художника. Он должен утратить то чисто служебное значение, которое имеет сейчас в театре, и занять в нем центральное место. От «площадного» таланта Монахова должен идти и выбор репертуара, и декоративная сторона спектакля, и общий режиссерский замысел постановки. На нем же должен строиться ансамбль исполнения.

Из всех трех путей, открывающихся перед Большим драматическим театром, это — единственный путь от мертвого к живому и от малого к большому.

К тому же для театра приспело время выбраться наконец из своих трех сосен.

Всякая невинность и хорошие манеры бывают привлекательны сами по себе до поры до времени, до предельного возраста. Рано или поздно наступает момент, когда и эстетической невинности и хороших манер недостаточно для того, чтобы очаровывать капризного театрального зрителя.

И этот предельный возраст Большой драматический театр уже перешагнул.

Окраинные театры помимо своего культурно-просветительного значения играют роль учебных площадок для современной театральной молодежи.

Большинство трупп, работающих на окраинных сценах, составляется из молодых актеров, только что окончивших специальные школы, а зачастую и вовсе не прошедших школьной учебы.

Вдали от сомнительных «бумов» театральной жизни центра, вне поля зрения капризной и не всегда справедливой критики, начинающие актеры учатся здесь делать первые шаги на сцене и привыкают учитывать присутствие зрителя в зале.

Не нужно, как это иногда делается сейчас в печати, слишком преувеличивать значение этих театров, называемых у нас рабочими театрами. Не стоит затушевывать значительных недочетов в их работе. Зачастую они не свободны от халтуры, в подавляющем большинстве их работа идет по старинке, на тех же штампах, которые присущи обычному, среднему провинциальному театру. Техническая отсталость — явление общее для окраинных театров, по условиям своей работы вынужденных всегда строить свои постановки на готовых образцах и использовать молодых неопытных актеров самым профессиональным путем. Конечно, проблема рабочего театра не будет решена самостоятельно на этих сценах.