Ну и что? Как это можно расценить, по вашему? Невооруженным взглядом видно — фальшь. Только кровь, пот, портянки и все это ужасно смердит. Нет-нет, не так все было. Кровь конечно была, но ничего не смердило. Все было гораздо красивее, благовоннее и гигиеничнее. А в песнях ваших — сплошная ложь. Вот, к примеру, про какую-то непримиримую и закоченевшую вовсе вражду что-то пелось. Да не было никакой ненависти про меж нас никогда! Мы ведь их, гадов, завсегда в необъятной душе своей любили! Начиная с незапамятных времен — со времен Александра Невского длится эта в непрерывности своей своеобразная такая любовная наша любовь. А во время войн так просто особенный какой-то всплеск этой странной любви наблюдался. И даже ежечасные потери близких людей не могли ни на минуту всплеск этот остановить. Но у любви, как и у других человеческих чувств, должны ведь быть какие-то проявления. Именно эти проявления и описал в своей докладной записке один из политработников — член Военного совета фронта. Фронта, который первым ворвался на территорию Германии. Дело в том, что этот член-политработник получил строгое указание о всяческом ублажении местного приграничного населения с целью воспитания в нем лояльности и к нашим войскам (в частности), и к завоеваниям социалистического строя (в общности). Член-политработник добросовестно перешел границу сразу за наступающими войсками, огляделся вокруг и все тщательно осмотрел. Можно даже сказать, что очень даже тщательно изучил обстановку этот добросовестный член-политработник. А изучив, вынужден был поделиться впечатлениями со старшими товарищами, испытывающими постоянное за все волнение в далекой Москве сидючи. Старшие товарищи ведь все равно через какое-то время спросят: «Доложите-ка нам о степени страстности любви к нам местного населения. А что Вы лично для увеличения этой степени сделали? Как организовали Вы это всеобщее ублажение?» И поэтому хитрый член-политработник, будучи уже тертым и все предвидевшим калачом, взял и изложил свои впечатление в довольно пространном рапорте. Написал он о том, что ублажать-то, собственно, некого. Дескать, населения этого приграничного, собственно говоря, уже и нет вовсе как такового. Вернее, оно есть, конечно, но все почему-то какое-то подозрительно мертвое. Большей частью висит, раскачиваясь на деревьях и заборах это население. С табличками какими-то неровными висит, а на табличках имеются надписи какого-то странного содержания: «За отца!», «За брата!» и т. п. Наверное, так стыдно стало населению этому приграничному за содеянное их отцами и братьями, что решило оно потихонечку повеситься еще до прихода наших войск. Чтобы не смотреть, так сказать, в глаза нашим солдатам. Но это, видать, какие-то элитные в совестливости своей трупы. А те, которые попроще будут, ну, не такие совестливые, те просто так везде беспорядочно валяются без табличек и надписей всяких, и грызут их голодные бездомные собаки. Но ведь ненависти-то кругом никакой не наблюдалось! Вот такая вот была любовь. Вот такими вот, понимаете ли, были ее проявления. И обо всем этом можно даже почитать, предварительно прикинувшись мышью и пробравшись в недра вновь закрытых военных архивов. А вы говорите: «закоченевшая вражда».

Нет— нет, такого не может быть! Об этом не может быть и речи. Это какие-то неправильные архивы и не подтвержденные ничем факты. У нас ведь вспомним, сейчас с немчурой-то, этой, недобитой и, кстати, весьма неплохо процветающей даже в своей недобитости, имеются уже многочисленные и многомиллионные контракты. И с газопроводом Западносибирским они нам когда-то помогли вопреки америкосам. Помогли его до себя протянуть: свой-то уголек как-то быстро в Рурском бассейне закончился. Только на отопление частных домиков в теплые зимы хватает его. А сейчас даже помогают протянуть газопровод по дну моря. Опять же, до себя только протянуть помогают. Долго мы их об этом упрашивали. Долго, но не напрасно — любо-дорого посмотреть теперь на этих альтруистов! У них ведь не было в этих газовых делах никакого корыстного интереса. Они ведь всегда были за справедливость и теперь помогают нам спрятать газ от вороватых хохлов. Хохлы-то, они до дна Балтийского моря уж точно донырнуть никогда не смогут — не позволит выталкивающая сила запасенного под кожей сала. Сало в этот раз должно сыграть с хохлами злую шутку и все время выталкивать вороватых ныряльщиков из водной толщи, принуждая их к экстренному всплытию.

Но это дела еще грядущие, а вот ежели вспомнить наши недавние отношения с неметчиной, то нельзя не назвать их радужными. Взять хотя бы ГДР, когда-то родную насквозь, с которой просто любовь у нас на все время ее существования приключилась. Мы даже своего будущего президента-премьера туда шпионом отпустили поработать. Потому как безопасно там было. И не надо было за него переживать. Один ефрейтор Хоннекер чего стоил в свое время! Он ведь первый, пострел эдакий, сообщил нам недотепам, что завтра (22.06. 1941 г.), на рассвете хваленая германская армада, якобы трусливо тусовавшаяся на протяжении нескольких месяцев в непосредственной близости от наших границ, наконец-то решится-таки их так беспардонно нарушить. Просто самым хамским таким образом взять и нерушимые эти границы просто так попрать. А Сталин ефрейтору почему-то тогда не поверил. Ну, понятно, почему он не поверил профессиональному разведчику Зорге. Тот все же сын инженера, работавшего на мировую буржуазную экономику. Ненадежный был элемент. Поэтому-то и пристроился он так хорошо в мировом капиталистическом хозяйстве, Рамзай-то этот хитроумный: пока вся страна напрягалась с коллективизацией и индустриализацией, он, значит, устроился себе спокойненько работать западным бизнесменом. А потом еще, видите ли, корреспондентом там каким-то по совместительству подрабатывал. И мало ему всего было! Так и норовил этот резидент еще и с молодой Советской республики дополнительную копеечку-то отщипнуть! Ну а потом, конечно же, чтобы копеечку эту оправдать, шлет сюда всякие бредовые телеграммки-донесения. Короче, тут все понятно, с псевдо-Рамзаем-то с этим! Нет ему веры. Но не поверить ефрейтору Хоннекеру?! Вот если бы все же поверили, то можно ведь было бы чуточку пораньше войска из Сибири подтянуть, кросс им устроить в пару-другую тысяченку километров по пересеченной местности. А чего им? Какие сложности? Молодые все и здоровые такие сибиряки — кровь с молоком. Сначала, правда, уральская (невысокая такая, но все же) возвышенность, а затем-то Восточно-европейская, быстрая в победности своей гладкая такая равнина! Как Суворов в свое время съехал с Альп на пятой точке со своими чудо-богатырями и всех замочил в прилегающей долине. До сих пор его вспоминают в приальпийских государствах. И сибиряки так бы смогли. Но нет, не услышан был ефрейтор. Позже историческая справедливость была восстановлена, за этот подвиг бывший ефрейтор стал тогда главой коммунистической партии ГДР! Правда конец его все равно был печален. И виной всему Миша-меченный. Да-да, тот самый Миша, которого частенько поколачивала жена Раиса и сажала его недруга Бориса в мешок из-под риса. Этот незадачливый комбайнер (по уровню интеллекта) и первый (он же последний) президент СССР (по должности) мало того, что не взял с немцев контрибуцию за разрушение «берлинской стены», он еще и умудрился под это дело набрать у них долгов под большие проценты. Немцы сначала удивились, а потом вспомнили: ну что с него взять — комбайнер он и есть комбайнер. Нет, профессия без условно хорошая, нужная и почетная, но все же не требует она интеллекта, должного присутствовать у такого крупного государственного деятеля. Но впоследствии, когда одолел-таки Мишку коварный Борис, доевший из мешка оставшийся там рис, сжалились над незадачливым комбайнером немцы и дали ему деньжат на образование фонда своего имени. И живет теперь Мишка в своем фонде припеваючи — жена не бьет, померла уже давно, бабла не меряно, а по набранным им долгам расплачиваются совсем другие. Народными же деньгами расплачиваются, но другие. И уже чувствуется, что покинули Мишу от такой праздной жизни последние остатки сознания. Как-то решили его показать недавно по телевизору в честь какого-то его юбилея. Посмотрел Миша в камеру полными бездонного идиотизма глазами и вдруг говорит: «Одно могу только сказать. Я не сделал в своей ничего такого, за что мне было бы стыдно». Во как! Более достоверного подтверждения психического Мишкиного нездоровья трудно себе вообразить. Ведь в жизни даже самого благочестивого монаха, ушедшего в монастырь в раннем детстве, и то, наверняка, найдутся моменты, о которых бы он предпочитал не вспоминать. Или все же вспоминать, но как можно реже. А вспомнив про эти моменты, монах наверняка сразу же погрузился бы в неистовую молитву. А Миша вот — нет. Ни за что не стыдится. И за предательство своего товарища по партии Хоннекера тоже. По Мишиной инициативе всеми брошенного Эрика, которого чудом спас от расправы в объединенной Германии тогдашний начальник Генерального штаба наших ВС. И даже когда его спасли, Миша предпочел этого не заметить и никакого участия в судьбе однопартийца не принял. И это один из безгрешнейших моментов труднообъяснимой Мишкиной жизни. Вот такой живет в нашей стране агнец во плоти. Но теперь уже все это можно списать на его психическое нездоровье. Оно, видимо, было с Мишкой всегда, но ближайшее его окружение этого почему-то старались не замечать. Видимо, так было надо.