— Нет, это я ее подведу под суд! И это будет справедливо! Пусть-ка Жозен докажет, когда и как умерла мать малютки? Кто был свидетелем ее смерти? Послушаешь только, что девочка рассказывает, — поневоле призадумаешься. Намедни, возвращаясь со мной с фермы, девочка вспоминала, как они жили в прериях, рассказывала об отце, матери… Мне кажется, что Жозены украли этого ребенка…

— Полно, Модя, не увлекайся! Старуха Жозен совсем не такая дурная женщина, — заметил миролюбивый Пешу. — У нее негодяй сын — это правда! Эдраст — вылитый отец! Я даже слышал, что он и теперь под арестом за какое-то нехорошее дело. Но мать тут ни при чем.

— Хорошо! Посмотрим, посмотрим! — не переставала горячиться тетя Модя. — Одна улика у меня есть верная — это вензель на белье. Что вещи помечены буквами «J.C», а не «С.J.» — за это головой отвечаю.

— Знаешь, что мы сделаем? — сказал Пешу, немного поразмыслив. — Будем следить за девочкой, и если что - нибудь заметим, я тотчас объявлю себя ее адвокатом. Ты скажи своей сестре Маделон, чтоб и она немедленно сообщила, если заметит что-нибудь подозрительное. Я буду знать, что тогда делать.

— Ну, теперь я спокойна относительно ребенка, — сказала тетя Модя, любуясь мужем. — Каждый в городе знает, что если Пешу взялся хлопотать о каком-нибудь деле, то, значит, дело правое.

Жутко стало бы мадам Жозен, если бы она слышала эти отзывы о ней. По правде сказать, ее и без того постоянно мучили угрызения совести. Чудилось, что за нею следят и в чем-то подозревают. Несмотря на старание быть как можно любезнее, предупредительнее со своими покупателями и соседями, Жозен как-то не везло. Посетителей в лавке было много, торговля шла бойко, но покупатели были с ней холодны, неохотно вступали в разговор и никогда не задерживались в магазине. А ей так страстно хотелось внимания и почета!

Главным предметом гордости Жозен был сын. Всегда щегольски одетый, хорошо причесанный, с драгоценными перстнями на руках, он целыми днями бродил по кофейням, трактирам, заходил в парки или бродил по тем улицам, где было больше народа, привлекая к себе внимание платьем и ослепительной белизны батистовым бельем, а главное — изящными часиками с вензелем «J.C.»; по примеру матери, он объяснял, что это их фамильная драгоценность.

Кроме Эдраста, Жозен гордилась и малюткой — леди Джен, для которой двери в домах всех соседей были открыты настежь. Посетители магазина Жозен нередко шли туда единственно для того, чтобы полюбоваться прелестным ребенком. Это удовлетворяло тщеславие, но не самолюбие Жозен. Она видела, что леди Джен больше привязана к Пепси, к Маделон и даже к старику Жерару, чем к ней, своей тетке Полине. Девочка была с ней покорна и почтительна, но никогда не ласкалась к ней.

— Змееныша я выкормила! — говорила Жозен, видя из окна, как малютка направлялась к своей приятельнице Пепси. — Чего-чего только я не делала для этой девчонки: недосыпала, недоедала, ухаживала за ней во время болезни! А чем она мне отплатила за это? Чем вознаградила мои заботы и хлопоты?.. Гордячка этакая! Приди только случай — в грязь втопчет! Вот так всегда отплачивают за добро! Оставь я ее в тот вечер вместе с матерью на улице, они больше бы меня ценили, чем теперь. Кто знает, может быть, для меня и лучше бы было не связываться с ними…

Рядом с овощной лавочкой Жерара, на углу переулка находился небольшой дом с двумя окнами на улицу, которые всегда были плотно прикрыты ставнями. Никто не помнил, чтобы окна когда-нибудь отворялись. Домик был обнесен высоким зеленым забором, из-за него виднелась масса зелени и цветов.

Каждый день, какая бы ни была погода, леди Джен заходила навестить своего друга месье Жерара и затем продолжала прогулку до зеленого забора, где непременно останавливалась, любуясь разноцветными палевыми, красными и белыми розами, живописно окаймлявшими верх забора. Девочке очень хотелось, чтобы чья-нибудь рука сорвала несколько прекрасных цветов и бросила ей, или чтобы невидимые жильцы домика отворили калитку и позволили ей заглянуть в сад.

Не одна леди Джен — каждый, кто жил на улице Добрых детей, мечтал об этом. Каждому хотелось проникнуть в таинственный уголок. Мало кто из детей улавливал ту минуту, когда молочник или булочник приходили с товаром к загадочному домику. На стук отворялась калитка, и дама под вуалью принимала хлеб или кувшин с молоком. За эти несколько минут любопытные ребятишки успевали разглядеть за забором прелестный цветник и небольшой фруктовый сад. Днем, гуляя близ домика, леди Джен слышала веселое пение канарейки и мягкие звуки клавикордов, под аккомпанемент которых кто-то пел женским голосом, негромким, но выразительным, романсы и арии из старинных опер. Леди Джен, одаренная от природы музыкальным слухом и прекрасным голосом, могла часами наслаждаться этим пением.

Никто не подозревал, что леди Джен недурно поет. Только Пепси слышала, как девочка, сидя с ней, вполголоса пела колыбельные песни, услышанные от покойной матери. Трогательно было видеть, с каким умилением Пепси, прикрыв глаза, слушала, как ее маленький друг распевала:

Но леди Джен никогда не пела в присутствии других, и если Мышка, к примеру, из любопытства прокрадывалась в комнату, девочка тотчас умолкала.

Каково же было удивление старого Жерара, когда, выйдя однажды из своей лавки, чтобы подышать свежим воздухом, он увидел леди Джен под окнами таинственного домика, которые, как всегда, были закрыты ставнями. Девочка держала на руках цаплю; длинные ноги птицы волочились по песку. В домике кто-то пел старческим, но все еще приятным голосом арию из старинной французской оперы, известной Жерару с молодости. Леди Джен стояла точно в забытьи, приподняв немного головку, она вторила исполнителю, да так правильно и чисто, что старик оторопел. Жерар приблизился к девочке, чтобы лучше слышать. Ей поразительно точно удавались рулады, звучание голоса сливалось с аккомпанементом клавикордов. Жерар в волнении скрылся в лавочке и не мог сдержать слез: столько музыка пробудила в нем воспоминаний.

«Такой прелестный голос не должен пропасть! Как жаль, что мисс д’Отрев так неприступна; я поговорил бы с ней, и она, конечно, согласилась бы заниматься с девочкой», — рассуждал старик сам с собою.

Но вот в лавочку вошла леди Джен с цаплей на руках. Вежливо поздоровавшись, она с утомленным видом села на скамеечку. Лицо ее было серьезно и озабоченно.

— Знаете ли, месье Жерар, что я вам скажу? — тихо проговорила она. — Мне очень хочется попасть в этот домик, хочется узнать: кто там поет?

— Я вам сейчас отвечу, моя маленькая леди. Вы спрашиваете, кто там поет? Это мисс Диана!

— Кто эта Диана?

— Диана — дочь мадам д’Отрев! Живут они вдвоем. Чем занимаются — не знаю.

— Они, вероятно, богаты? — продолжала леди Джен.

— Нет, нет, нет, они очень, очень бедны! — ответил Жерар. — Дедушка и отец Дианы умерли давным-давно, и теперь она живет здесь с матерью. Никто не помнит, когда обе дамы сюда приехали. Вот уже десять лет, как я живу на улице Добрых детей, и не помню, чтобы кто - нибудь из посторонних входил в дом или выходил оттуда. Мисс Диана, вероятно, по ночам, когда совсем темно, чистит скамейки перед домом; иначе трудно объяснить, когда она этим занимается. Изредка, рано утром, она заходит ко мне, чтобы купить пару апельсинов для матери.

— А если я рано-рано встану и буду ждать целый день, — как вы думаете, я увижу Диану?

— Может быть, и увидите. Могу вам сказать, маленькая леди, что раз в месяц мисс Диана, вся в черном, под густой вуалью, с темной картонкой в руках отправляется в город. Она выходит из дому с наполненной картонкой, возвращается домой — с пустой.