Даже теперь Сибирь, съ ея крутыми горами, съ ея непроходимыми лѣсами, бѣшеными рѣками, и суровымъ климатомъ осталась одной изъ самыхъ трудно доступныхъ странъ. Легко представить, чѣмъ она была три вѣка тому назадъ. И теперь Сибирь осталась тою областью русской имперіи, гдѣ произволъ и грубость чиновниковъ безграничны. Каково же было здѣсь въ XVII столѣтіи? «Рѣка мелкая, плоты тяжелые, приставы немилостивые, палки большія, батоги суковатые, пытки жестокія, огонь да встряска, — люди голодные: лишь станутъ мучить, анъ и умретъ», — писалъ протопопъ Аввакумъ, попъ старой вѣры, который шелъ съ одной изъ первыхъ партій, посланною на Амуръ. — «Долго ли муки сея, протопопъ, будетъ»? — спрашивала его жена, упавъ отъ изнеможенія на льду рѣки послѣ путешествія, которое тянулось уже пятый годъ. — «До самыя смерти, Марковна, до самыя смерти», — отвѣчалъ этотъ предшественник людей съ желѣзными характерами нашей эпохи; и оба, и мужъ и жена, шли въ дальнѣйшій путь, въ концѣ котораго протопопъ будетъ прикованъ цѣпями къ стѣнѣ мерзлой ямы, вырытой его собственными руками.

Начиная съ XVII вѣка потокъ ссыльныхъ, направлявшихся въ Сибирь, никогда не прерывалъ своего теченія. Въ первые же годы въ Пелымъ ссылаются жители Углича, вмѣстѣ со своимъ колоколомъ, который билъ въ набатъ, когда разнеслась вѣсть, что царевичъ Димитрій предательски убитъ по приказу Бориса Годунова. И люди, и колоколъ были сосланы въ глухую деревушку на окраинѣ тундры. И у людей и у колокола были вырваны языки и оторваны уши. Позднѣе вслѣдъ за ними идетъ безконечный рядъ раскольниковъ, взбунтовавшихся противъ аристократическихъ нововведеній Никона въ управленіе церковью. Тѣ изъ нихъ, которые не погибли во время массового избіенія въ Россіи, шли населять сибирскія пустыни. За ними вскорѣ послѣдовали массы крѣпостныхъ, пытавшіяся сбросить недавно наложенное на нихъ ярмо; вожди московской черни, взбунтовавшейся противъ боярскаго правленія; стрѣльцы, возставшіе противъ всесокрушающаго деспотизма Петра I; украинцы, боровшіеся за автономію своей родины и ея древнія учрежденія; представители различныхъ народностей, не хотѣвшихъ подчиниться игу возникающей имперіи; поляки, ссылаемые десятками тысячъ одновременно послѣ каждой неудачной попытки возстанія и сотнями ежегодно за проявленія неумѣстнаго, по мнѣнію русскаго правительства «патріотизма». Наконецъ, позднѣе, сюда попадаютъ всѣ тѣ, кого Россія боится держать въ своихъ городахъ и деревняхъ — убійцы и просто бродяги, раскольники и непокорные, воры и бѣдняки, которые не въ состояніи заплатить за свой паспортъ; крѣпостные, навлекшіе на себя неудовольствіе господъ; еще позднѣе, «вольные крестьяне», не угодившіе какому-нибудь исправнику или не смогшіе заплатить растущихъ съ каждымъ годомъ податей, — всѣ они идутъ умирать въ мерзлыхъ болотахъ, непроходимой тайгѣ, мрачныхъ рудникахъ. И этотъ потокъ течетъ неудержимо до нашихъ дней, увеличиваясь въ устрашающей пропорціи. Въ началѣ настоящаго столѣтія въ Сибирь ссылалось отъ 7000 до 8000 человѣкъ; теперь, въ концѣ столѣтія, ссылка возросла до 19000 — 20000 въ годъ, не считая такихъ годовъ, когда цифра эта почти удваивалась, какъ это было, напр., вслѣдъ за послѣднимъ польскимъ возстаніемъ; такимъ образомъ, начиная съ 1823 года (когда впервые завели статистику ссыльныхъ) въ Сибирь попало болѣе 700000 человѣкъ.

Къ сожалѣнію, немногіе изъ тѣхъ, кому пришлось пережить ужасы каторжныхъ работъ и ссылки въ Сибирь, занесли на бумагу результаты своего печальнаго опыта. Это сдѣлалъ, какъ мы видѣли, протопопъ Аввакумъ и его посланія до сихъ поръ распаляютъ фанатизмъ раскольниковъ. Печальная исторія Меньшикова, Долгорукихъ, Бирона и другихъ ссыльныхъ, принадлежавшихъ къ знати, сохранена для потомства почитателями ихъ памяти. Нашъ молодой поэтъ-республиканецъ, Рылѣевъ, прежде, чѣмъ его повѣсили въ 1827 г., успѣлъ разсказать въ трогательной поэмѣ «Войнаровскій» о страданіяхъ этого украинскаго патріота. Воспоминанія нѣкоторыхъ декабристовъ и поэмы Некрасова «Дѣдушка» и «Русскія женщины» до сихъ поръ наполняютъ сердца русской молодежи любовью къ угнетаемымъ и ненавистью къ угнетателямъ. Достоевскій въ своемъ знаменитомъ «Мертвомъ домѣ», этомъ замѣчательномъ психологическомъ изслѣдованіи тюремнаго быта, разсказалъ о своемъ заключеніи въ Омской крѣпости послѣ 1848 года; нѣсколько поляковъ описали мученическую жизнь ихъ друзей послѣ революцій 1831 и 1848 гг… Но что такое всѣ эти страданія, когда сравнишь ихъ съ тѣми муками, которыя должны были вынести болѣе чѣмъ полмилліона людей изъ народа, начиная съ того дня, когда они, прикованные къ желѣзному пруту, отправлялись изъ Москвы въ двухлѣтнее или трехлѣтнее путешествіе къ Забайкальскимъ рудникамъ, вплоть до того дня, когда, сломленные тяжкимъ трудомъ и лишеніями, они умирали, отдѣленные пространствомъ въ семь — восемь тысячъ верстъ отъ родныхъ деревень, умирали въ странѣ, самый видъ которой и обычаи были также чужды для нихъ, какъ и постоянные обитатели этой страны, сибиряки, — крѣпкая, интеллигентная, но эгоистическая раса!

Что такое страданія этихъ немногихъ культурныхъ или высокорожденныхъ людей, когда сравниваешь ихъ съ терзаніями тысячъ, корчившихся подъ плетью и кнутомъ легендарнаго изверга, Разгильдѣева, котораго имя до сихъ поръ съ ужасомъ произносится въ Забайкальскихъ деревняхъ; когда сравниваешь ихъ съ мученіями тѣхъ, кто, подобно польскому доктору Шокальскому и его товарищамъ, умеръ во время седьмой тысячи шпицрутеновъ за попытку къ побѣгу; или когда сравниваешь ихъ со страданіями тѣхъ тысячъ женщинъ, которыя послѣдовали въ ссылку за своими мужьями и которыхъ лишь смерть освобождала отъ жизни, полной голода, скорбей и униженій; и, наконецъ, со страданіями тѣхъ тысячъ бродягъ, которые пытаются бѣжать изъ Сибири и пробираются черезъ дикую тайгу, питаясь грибами и ягодами, поддерживаемые лишь надеждою, что, можетъ быть, имъ удастся взглянуть на родное село, увидѣть родныя лица?

И кто, наконецъ, повѣдалъ міру о менѣе бросающихся въ глаза, но не менѣе удручительныхъ страданіяхъ тысячъ людей, влекущихъ безполезную жизнь въ глухихъ деревушкахъ дальняго сѣвера и нерѣдко заканчивающихъ свое безконечно унылое существованіе, бросаясь съ тоски въ холодныя волны Енисея? Максимовъ попытался, въ своей работѣ «Сибирь и Каторга», поднять слегка завѣсу, скрывающую эти страданія; но ему удалось показать лишь маленькій уголокъ мрачной картины. Полная исторія этихъ страданій пока остается, — и вѣроятно, навсегда останется, — неизвѣстной; характерныя ея черты стираются съ каждымъ днемъ, оставляя послѣ себя лишь слабые слѣды въ народныхъ сказаніяхъ и въ арестантскихъ пѣсняхъ; каждое новое десятилѣтіе налагаетъ свои новыя черты, принося новыя формы страданія все растущему количеству ссыльныхъ.

Само собой разумѣется, — я не могу набросать эту картину, во всей ея полнотѣ, въ узкихъ границахъ настоящей моей работы. Мнѣ придется ограничиться ссылкою, скажемъ, — за послѣдніе десять лѣтъ. Не менѣе 165.000 человѣческихъ существъ было отправлено въ Сибирь въ теченіи этого сравнительно короткаго періода времени. Если бы всѣ ссыльные были «преступниками», то такая цыфра была бы высокой для страны, съ населеніемъ въ 80.000.000 душъ. Но дѣло въ томъ, что лишь половина ссыльныхъ, переваливающихъ за Уралъ, высылаются въ Сибирь по приговорамъ судовъ. Остальная половина ссылается безъ всякаго суда, по административному распоряженію или по приговору волостного схода, почти всегда подъ давленіемъ всемогущихъ мѣстныхъ властей. Изъ 151,184 ссыльныхъ, перевалившихъ черезъ Уралъ въ теченіи 1867–1876 годовъ, не менѣе 78,676 принадлежало къ послѣдней категоріи. Остальные шли по приговорамъ судовъ: 18,582 на каторгу, и 54,316 на поселеніе въ Сибирь, въ большинствѣ случаевъ на всю жизнь, съ лишеніемъ нѣкоторыхъ или всѣхъ гражданскихъ правъ[26].

Въ 60-хъ годахъ ссыльнымъ приходилось совершать пѣшкомъ весь путь отъ Москвы до мѣста ихъ назначенія. Такимъ образомъ, имъ надо было пройти около 7000 верстъ, чтобы достигнуть каторжныхъ тюремъ Забайкалья и около 8000 верстъ, чтобы попасть въ Якутскую область, два года въ первомъ случаѣ и 2 1/2 года — во второмъ. Съ того времени, въ способѣ транспортировки введены нѣкоторыя улучшенія. Теперь ссыльныхъ собираютъ со всѣхъ концовъ Россіи въ Москву или Нижній-Новгородъ, откуда ихъ препровождаютъ на пароходѣ до Перми, оттуда желѣзной дорогой до Екатеринбурга, затѣмъ на лошадяхъ до Тюмени и, наконецъ, опять на параходѣ до Томска. Такимъ образомъ, ссыльнымъ приходится идти пѣшкомъ, какъ выражается авторъ одной англійской книжки о ссылкѣ въ Сибирь, — «лишь пространство за Томскомъ». Но, переводя на языкъ цыфръ, это пустячное «пространство», напр. отъ Томска до Кары, будетъ равняться 3100 верстамъ, т.-е. около девяти мѣсяцевъ пути пѣшкомъ. А если арестантъ посылается въ Якутскъ, то ему придется идти только 4400 верстъ. Но русское правительство открыло, что даже Якутскъ является мѣстомъ черезчуръ близкимъ отъ Петербурга для высылки туда политическихъ ссыльныхъ и оно посылаетъ ихъ теперь въ Верхоянскъ и Нижне-Колымскъ (по сосѣдству съ зимней стоянкой Норденшильда), — значитъ, къ вышеуказанному «пустячному» разстоянію надо прибавить еще около 2 1/2 тысячъ верстъ и мы опять получаемъ магическую цыфру 7000 верстъ, или, другими словами, два года пѣшей ходьбы.