Вслѣдъ за каторжанами идутъ поселенцы, одѣтые въ такіе же сѣрые халаты и обутые также въ коты. Солдаты идутъ по бокамъ партіи, можетъ быть, размышляя о приказаніи, полученномъ при выступленіи: — «если арестантъ попытается бѣжать, стрѣляй въ него. Если убьешь — собакѣ собачья смерть, а ты получишь пять рублей награды!» Въ хвостѣ партіи медленно движутся нѣсколько повозокъ, запряженныхъ изнуренными крестьянскими лошаденками. Онѣ завалены арестантскими мѣшками, а на верху ихъ нерѣдко привязаны веревками больные и умирающіе.

Позади повозокъ плетутся жены; немногимъ изъ нихъ удалось найти свободный уголокъ на заваленныхъ арестантскою кладью повозкахъ, чтобы приткнуться и онѣ сидятъ тамъ скорчившись, едва имѣя возможность пошевелиться; но большинство плетется за повозками, ведя дѣтей за руку или неся ихъ на рукахъ. Одѣтыя въ лохмотья, замерзая подъ холодной вьюгой, шагая почти босыми ногами по замерзшимъ колеямъ, вѣроятно, многія изъ нихъ повторяютъ вопросъ жены Аввакума: «Долго ли муки сея будетъ?» Партію замыкаетъ наконецъ второй отрядъ солдатъ, которые подгоняютъ прикладами женщинъ, останавливающихся въ изнеможеніи отдохнуть на минуту среди замерзающей дорожной грязи. Процессія заканчивается экипажемъ, на которомъ возсѣдаетъ конвойный офицеръ[27].

Когда партія вступаетъ въ какое-нибудь большое село, она обыкновенно затягиваетъ «милосердную». «Этотъ стонъ у насъ пѣсней зовется…» Эта, единственная въ своемъ родѣ, пѣсня состоитъ, въ сущности, изъ ряда воплей, единовременно вырывающихся изъ сотенъ грудей; это — скорбный разсказъ, въ которомъ съ дѣтскою простотою выраженій описывается горькая судьба арестанта; это — потрясающій призывъ русскаго ссыльнаго къ милосердію, обращенный къ крестьянамъ, судьба которыхъ нерѣдко мало чѣмъ отличается отъ его собственной. Вѣка страданій, скорбей и нищеты, преслѣдованій, задавливавшихъ самыя могучія силы нашего народа, слышатся въ этой рыдающей пѣснѣ. Ея звуки глубокой скорби напоминаютъ о пыткахъ прошлыхъ вѣковъ, о полузадушенныхъ крикахъ подъ палками и плетями нашего времени, о мракѣ тюремъ, о дикости тайги, о слезахъ стонущей жены. Крестьяне придорожныхъ сибирскихъ деревень понимаютъ эти звуки: они знаютъ ихъ дѣйствительное значеніе по собственному опыту и этотъ призывъ къ милосердію со стороны «несчастныхъ», — какъ нашъ народъ называетъ арестантовъ, — всегда находитъ откликъ въ сердцахъ крестьянской бѣдноты; самая убогая вдова, осѣняя себя крестнымъ знаменіемъ, спѣшитъ подать «несчастнымъ» нѣсколько грошей или кусокъ хлѣба, низко кланяясь передъ ними, благодаря ихъ, что они не пренебрегаютъ ея бѣдной милостыней.

Къ вечеру, сдѣлавъ пѣшкомъ 20 или 30 верстъ, арестантская партія, наконецъ, достигаетъ этапа, на которомъ проводитъ ночь и отдыхаетъ цѣлыя сутки послѣ каждыхъ двухъ дней, проведенныхъ въ пути. Какъ только вдали покажутся высокія пали ограды, за которой помѣщается старое бревенчатое зданіе этапа, наиболѣе крѣпкіе изъ арестантовъ бѣгутъ впередъ, стараясь заблаговременно занять лучшія мѣста на нарахъ. Большинство этаповъ было построено лѣтъ 50 тому назадъ и, благодаря суровому климату и постоянному пребыванію въ нихъ сотенъ тысячъ арестантовъ, они страшно загрязнились и прогнили насквозь. Ветхое бревенчатое зданіе не въ состояніи уже дать защиту закованнымъ постояльцамъ; вѣтеръ и снѣгъ свободно проникаютъ въ зіяющія между бревнами щели; цѣлыя кучи обледенѣвшаго снѣга скопляются по угламъ камеръ. Этапы устроены на 150 человѣкъ; таковъ былъ средній размѣръ арестантскихъ партій лѣтъ 30 тому назадъ. Теперь же партіи доходятъ до 450–500 чел., и всѣ они должны размѣщаться на пространствѣ, скупо разсчитанномъ на 150 челов.[28].

Аристократія тюрьмы — старые бродяги и извѣстные убійцы — занимаютъ всѣ этапныя нары; остальной арестантской массѣ, количествомъ въ 2–3 раза превосходящей «аристократію», приходится размѣщаться на сгнившемъ полу, густо покрытомъ липкой грязью, подъ нарами и въ проходахъ между ними. Легко можно себѣ представить атмосферу камеръ, когда ихъ двери заперты и онѣ переполнены человѣческими существами, лежащими въ обнаженномъ видѣ, имѣя подстилкой грязную одежду насквозь промокшую отъ дождя и снѣга во время пути.

Эти этапы, однако, являются дворцами, по сравненію съ полуэтапами, гдѣ арестантскія партіи останавливаются лишь для ночевки. Зданія полуэтаповъ еще меньше по размѣрамъ и, вообще, находятся въ еще болѣе ветхомъ и антисанитарномъ состояніи. Грязь, вонь и духота въ нихъ иногда доходятъ до такихъ размѣровъ, что арестантская партія предпочитаетъ проводить холодныя сибирскія ночи въ легкихъ лѣтнихъ баракахъ, построенныхъ на дворѣ, въ которыхъ нельзя разводить огонь. Полуэтапы почти никогда не имѣютъ отдѣльнаго помѣщенія для женщинъ и послѣднимъ приходится помѣщаться въ караульной комнатѣ съ солдатами (см. Максимова «Сибирь и Каторга»). Съ покорностью, свойственной «всевыносящимъ» русскимъ матерямъ, онѣ забиваются съ своими дѣтьми, завернутыми въ тряпки, куда-нибудь въ самый отдаленный уголъ подъ нарами или ютятся у дверей, гдѣ стоятъ ружья конвойныхъ.

Неудивительно, что, согласно оффиціальной статистикѣ, изъ 2.561 дѣтей моложе пятнадцати лѣтъ, отправившихся въ 1881 г. въ Сибирь съ родителями, «выжило лишь очень незначительное количество». «Большинство дѣтей», — говоритъ «Голосъ», — «не могло перенести очень тяжелыхъ условій пути и умерли или не дойдя до мѣста назначенія или немедленно по прибытіи въ Сибирь». «Безъ всякаго преувеличенія транспортировка въ Сибирь въ той формѣ, въ какой она практикуется теперь, воистину является „избіеніемъ младенцевъ“»[29].

Нужно ли прибавлять, что на этапахъ и полуэтапахъ не имѣется спеціальныхъ помѣщеній для заболѣвающихъ и что лишь люди, обладающіе исключительно крѣпкимъ тѣлосложеніемъ, могутъ остаться въ живыхъ, если заболѣютъ въ пути? На всемъ пространствѣ между Томскомъ и Иркутскомъ, занимающемъ около 4 мѣсяцевъ пути, имѣется всего лишь пять маленькихъ госпиталей, причемъ во всѣхъ ихъ въ совокупности не больше 100 кроватей. Судьба тѣхъ больныхъ, которымъ не удалось добраться до госпиталя, слѣдующимъ образомъ описывается въ «Голосѣ» (5-го января 1881 г.): «ихъ бросаютъ на этапахъ безъ какой-либо медицинской помощи. Въ камерахъ нѣтъ ни кроватей, ни тюфяковъ, ни одѣялъ и, конечно, никакого постельнаго бѣлья. Сорокъ одна съ половиною копейка, отпускаемыя ежедневно казной на каждаго больного арестанта, почти цѣликомъ попадаетъ въ карманы тюремнаго начальства».

Нужно ли упоминать о тѣхъ вымогательствахъ, со стороны этапныхъ сторожей, которымъ подвергаются ссыльные, не смотря на ихъ ужасающую нищету. Достаточно, впрочемъ, указать, что казна выдаетъ этимъ этапнымъ сторожамъ, кромѣ пайка, всего только 3 руб. въ годъ. — «Печка развалилась, нельзя топить», — говоритъ сторожъ, когда партія, иззябшая отъ дождя или снѣга, является на этапъ и арестантамъ приходится платить за разрѣшеніе — ростопить печку. — «Рама въ починкѣ» говоритъ другой и партія опять платитъ за тряпки, чтобы заткнуть дыры, сквозь которыя дуетъ леденящій вѣтеръ. — «Вымойте полъ передъ уходомъ», говоритъ третій, «а не хотите мыть — заплатите» и партія опять платитъ, и т. д., и т. д. Наконецъ, нужно ли упоминать о томъ, какъ обращаются съ арестантами и ихъ семьями во время пути? Даже политическимъ ссыльнымъ пришлось въ 1881 г. бунтоваться противъ офицера, осмѣлившагося въ темномъ корридорѣ оскорбить одну изъ политическихъ ссыльныхъ. Съ уголовными же, конечно, церемонятся еще менѣе…

И все это относится не къ области отдаленнаго прошлаго. Увы, аналогичныя сцены происходятъ теперь, можетъ быть, въ тотъ моментъ, когда я пишу эти строки. Н. Лопатинъ, который совершилъ подобное путешествіе въ 80-мъ году и которому я показывалъ эти страницы, съ своей стороны вполнѣ подтверждаетъ точность моихъ описаній и сообщаетъ много другихъ подробностей, столь же возмутительнаго характера. Уничтожена — и то очень недавно — лишь одна мѣра, о которой я упоминалъ выше, а именно — сковка на одной цѣпи нѣсколькихъ арестантовъ. Эта ужасная мѣра отмѣнена въ январѣ, 1881 г. Теперь, на каждаго арестанта надѣвается отдѣльная пара ручныхъ кандаловъ. Но все же цѣпь, соединяющая эти кандалы настолько коротка, что кисти рукъ, вслѣдствіе ненормальнаго положенія, чрезвычайно устаютъ во время 10–12-ти часоваго пути, не говоря уже о томъ, что, благодаря страшнымъ сибирскимъ морозамъ, кандалы неизбѣжно вызываютъ ревматическія боли. Эти боли, какъ мнѣ говорили, отличаются необыкновенной остротой и превращаютъ жизнь арестанта въ сплошное мученіе.