Однимъ словомъ, несомнѣнно, что, описывая въ романѣ «Воскресеніе» англичанина, посѣщавшаго наскокомъ сибирскія тюрьмы, Л. Н. Толстой имѣлъ въ виду Лансделля.

Забавно было также отмѣтить, что, цитируя источники, просмотрѣнные имъ для изученія русскихъ тюремъ, Лансделль упоминалъ не только побѣгъ Піотрковскаго, совершенный въ сороковыхъ годахъ, но даже второй томъ «Робинзона Крузо»!

Но всего интереснѣе то, что мы вскорѣ узнали, что сущность отвѣта г. Лансделля мою критику была написана въ Петербургѣ, въ тюремномъ вѣдомствѣ, подчиненномъ тогда г. Галкину-Врасскому. Въ этихъ видахъ, г. Лансделлю дали даже позволеніе пройтись по корридорамъ Трубецкого бастіона, Петропавловской крѣпости и заглянуть въ два каземата, черезъ прорѣзи въ дверяхъ. Послѣ чего Лансделль поспѣшилъ возгласить міру, подъ диктовку русскихъ агентовъ въ Лондонѣ, что все то, что мы печатали объ ужасахъ заключенія въ Алексѣевскомъ равелинѣ — чистѣйшая ложь! Воспоминанія Поливанова и другія, напечатанныя за послѣдніе годы, показываютъ теперь, до чего доходила тогда наглость петербургскихъ чиновниковъ.

Все это, теперь, стало давно прошедшимъ, и объ этомъ не стоило бы упоминать, если бы русская тюремная администрація, поощрявшая Лансделля, не попалась сама на удочку. Кеннана и художника Фроста, посланныхъ однимъ американскимъ иллюстрированнымъ журналомъ, приняли, какъ извѣстно, въ Петербургѣ съ распростертыми объятіями. Имъ дали всѣ полномочія, надѣясь на то, что они, подобно Лансделлю, прокатятся по Сибири и напишутъ о сибирскихъ тюрьмахъ все, что будетъ угодно петербургскимъ бюрократамъ. Но, какъ извѣстно, Кеннанъ и Фростъ выучились по-русски, особенно Кеннанъ, они перезнакомились съ массою ссыльныхъ, и въ концѣ концовъ Кеннанъ написалъ книгу о Сибири, раскрывшую всю ужасную картину ссылки.

Съ тѣхъ поръ, моя полемика съ Лансделлемъ — т.-е., въ сущности съ г. Галкинымъ-Врасскимъ — утратила такимъ образомъ всякій интересъ, а потому я выкидываю ее и изъ этой книги и сохраняю только нижеслѣдующія данныя о русскихъ тюрьмахъ, почерпнутыя изъ оффиціальныхъ данныхъ и изъ источниковъ того времени.

Вотъ, напримѣръ, что писалъ о Литовскомъ замкѣ, въ Петербургѣ, изслѣдователь петербургскихъ тюремъ, г. Никитинъ:

«Въ этой тюрьмѣ 103 камеры, въ которыхъ помѣщается 801 арестантъ… Камеры страшно грязны; уже на лѣстницѣ васъ встрѣчаетъ удушающій смрадъ. Карцеры производятъ потрясающее впечатлѣніе; они почти совершенно лишены свѣта; до нихъ надо добраться черезъ какіе-то темные лабиринты и сами карцеры страшно сыры: въ нихъ нѣтъ ничего, кромѣ сгнившаго пола и мокрыхъ стѣнъ. Человѣку, входящему со сзѣжаго воздуха въ такой карцеръ, приходится немедленно убѣгать, изъ боязни задохнуться… Спеціалисты говорятъ, что самый здоровый человѣкъ долженъ умереть, если его продержатъ въ такомъ карцерѣ три или четыре недѣли. Заключенные, пробывшіе въ нихъ нѣкоторое время, выходили оттуда совершенно изнеможенными; нѣкоторые едва могли держаться на ногахъ. Лишь немногимъ, принадлежащимъ къ менѣе важнымъ категоріямъ, позволяется работать. Остальные сидятъ, сложа руки, по мѣсяцамъ, иногда по годамъ». Когда г. Никитинъ полюбопытствовалъ посмотрѣть отчеты о деньгахъ, приносимыхъ арестантамъ ихъ родными, или заработанныхъ ими въ тюрьмѣ, онъ встрѣтилъ самый рѣшительный отказъ, какъ со стороны высшаго, такъ и низшаго тюремнаго начальства.

Тотъ же авторъ слѣдующимъ образомъ описываетъ мѣста заключенія при полицейскихъ участкахъ столицы:

«Въ камерахъ для простонародья — грязь ужасная; арестантамъ приходится спать на голыхъ деревянныхъ нарахъ, или же, за недостаткомъ мѣста, нерѣдко половина ихъ спитъ подъ нарами на полу. При каждой такой тюрьмѣ имѣются карцеры; это — просто очень маленькія каморки, куда совершенно свободно проникаютъ снѣгъ и дождь. Въ нихъ нѣтъ ничего, спать приходится на полу; стѣны и полъ совершенно мокры. Привиллегированные арестанты, которыхъ держатъ въ одиночныхъ камерахъ, вскорѣ впадаютъ въ меланхолію; нѣкоторые изъ нихъ были близки къ помѣшательству… Въ общихъ камерахъ не даютъ никакихъ книгъ для чтенія, кромѣ религіозныхъ, которыя употребляются для свертыванія папиросъ» (Участковыя тюрьмы въ Петербургѣ).

Оффиціальный отчетъ С.-Петербургскаго комитета «Общества для помощи заключеннымъ въ тюрьмахъ», напечатанный въ Петербургѣ въ 1880 г., слѣдующимъ образомъ описываетъ тюрьмы русской столицы:

«Литовскій Замокъ былъ построенъ на 700 арестантовъ, а пересыльная тюрьма — на 200 чел., но въ нихъ часто находятся: въ Замкѣ отъ 900 до 1000 арест., а въ пересыльной — отъ 350 до 400, и даже болѣе. Кромѣ этого, съ давняго времени зданія этихъ тюремъ не отвѣчаютъ ни санитарнымъ требованіямъ, ни своему назначенію, какъ мѣста заключенія».

Журналъ Каткова. «Русскій Вѣстникъ», также далекъ отъ похвалы русскимъ тюрьмамъ. Послѣ описанія мѣстъ заключенія при полицейскихъ участкахъ, г. Муравьевъ (авторъ статей, помѣщенныхъ въ «Русскомъ Вѣстникѣ») замѣчаетъ, что остроги — не лучше; обыкновенно, это — ветхое, грязное зданіе или рядъ такихъ зданій, окруженныхъ стѣной. Неприглядные снаружи, остроги не лучше и внутри: сырость, грязь, переполненіе, и смрадъ — таковы типическія черты остроговъ, какъ въ столицахъ, такъ и въ провинціи.

«Одежда въ острогахъ, — говоритъ г. Муравьевъ, — имѣется двухъ сортовъ: старая, недостаточная одежда, обычно носимая арестантами и лучшая, раздаваемая послѣднимъ, когда тюрьму должно посѣтить начальство; въ другое время эта одежда хранится въ кладовыхъ… Ни школъ, ни библіотекъ не имѣется… Пересыльныя тюрьмы — еще хуже… Остановимся на нѣсколько минутъ въ одной изъ камеръ. Это — обширная комната, съ нарами по стѣнамъ и узкими проходами между ними. Сотни женщинъ и дѣтей собраны здѣсь. Это — такъ называемая „семейная камера“, для семей арестантовъ. Въ этой удушающей атмосферѣ вы находите дѣтей всѣхъ возрастовъ, въ самой отчаянной нищетѣ; казенной одежды имъ не дается, и поэтому они одѣты въ тряпье, висящее на нихъ лохмотьями и не защищающее ихъ ни отъ холода, ни отъ сырости; а, между тѣмъ, одѣтыми въ это тряпье, дѣти пойдутъ въ ссылку въ Сибирь» («Русскій Вѣстникъ», 1878 г.).

Говоря о сибирскихъ тюрьмахъ, Ядринцевъ пишетъ слѣдующее: (я сокращаю его разсказъ): — «Почти въ каждомъ острогѣ имѣется нѣчто вродѣ подземнаго корридора, сырого и смраднаго; — чистая могила; въ немъ имѣется нѣсколько камеръ, куда сажаютъ наиболѣе опасныхъ подслѣдственныхъ арестантовъ. Камеры эти — наполовину подъ землею. Полы въ нихъ всегда мокры и гнилы, плѣсень и грибки покрываютъ стѣны; вода постоянно просачивается изъ-подъ пола. Маленькое закрашенное окно почти совершенно не пропускаетъ свѣта. Арестанты содержатся тамъ въ кандалахъ. Ни кроватей, ни постелей не полагается; спятъ на полу, покрытомъ червями и миріадами блохъ; вмѣсто постели имъ служитъ подстилка изъ гнилой соломы, а одѣяла замѣняются арестантскими халатами, изорванными въ клочки. Сырость и холодъ бросаютъ въ ознобъ даже лѣтомъ. Часовымъ приходится выбѣгать отъ времени до времени, чтобы подышать свѣжимъ воздухомъ. И въ подобныхъ камерахъ арестанты проводятъ цѣлые годы въ ожиданіи суда! Не мудрено, что даже наиболѣе здоровые изъ нихъ впадаютъ въ безуміе. „Я слыхалъ однажды ночью страшные крики“, — говоритъ одинъ изъ арестантовъ въ своихъ воспоминаніяхъ, — „это были крики гиганта, сошедшаго съ ума“».

И т. д., и т. д. Я могъ бы наполнить десятки страницъ подобными описаніями. Были ли показаны эти помѣщенія иностранцамъ, посѣщавшимъ русскія тюрьмы? — Конечно нѣтъ.

Что касается до переполненія русскихъ тюремъ, то вотъ еще нѣсколько характерныхъ данныхъ:

«Томская пересыльная тюрьма (сообщаетъ корреспондентъ „Сибирской газеты“) переполнена. Къ имѣвшимся уже 1520 заключеннымъ прибавилось 700 человѣкъ, и такимъ образомъ въ тюрьмѣ, построенной на 900 человѣкъ, въ настоящее время содержится 2220; изъ нихъ 207 больныхъ» («Сибирская газета» и «Московскій Телеграфъ», 28 августа, 1881 г.).

Въ Самарѣ: «Среднее число арестантовъ въ нашихъ тюрьмахъ къ 1 числу каждаго мѣсяца текущаго года было — 1147 чел.; совокупная кубическая вмѣстимость всѣхъ нашихъ тюремъ разсчитана на 552». («Голосъ», 13 мая, 1882 г.).