Въ четыре часа заключенные получаютъ обѣдъ; онъ занимаетъ полчаса, послѣ чего начинается прогулка по двору. Арестантовъ опять выстраиваютъ гуськомъ и они медленно маршируютъ кругомъ двора, подъ неизмѣнный крикъ надзирателя: „разъ, два!“ Эти прогулки называютъ на тюремномъ языкѣ: „faire la gucue de saucissons“. Въ 5 часовъ опять начинается работа и продолжается до 8 часовъ вечера лѣтомъ, и до наступленія ночи въ другія времена года.

Какъ только машины останавливаютъ — обыкновенно въ шесть часовъ вечера, и даже раньше, отъ сентября до марта, — арестантовъ запираютъ въ спальни. Имъ приходится тогда лежать въ кроватяхъ отъ половины седьмого вечеромъ до шести часовъ утра и я думаю, что эти часы насильственнаго отдыха являются для арестанта наиболѣе тяжелымъ временемъ. Правда, имъ позволяется читать въ кроватяхъ до двухъ часовъ, но этимъ позволеніемъ могутъ пользоваться лишь тѣ, которыхъ кровати стоятъ вблизи газовыхъ рожковъ. Въ девять часовъ вечера свѣтъ уменьшается. Въ теченіе ночи каждая спальня остается подъ наблюденіемъ privôts, назначаемыхъ изъ числа самихъ арестантовъ и получающихъ тѣмъ больше красныхъ нашивокъ на рукава куртокъ, чѣмъ усерднѣе они шпіонятъ и доносятъ на своихъ товарищей.

По воскресеньямъ работа прекращается. Арестанты проводятъ весь день во дворахъ тюрьмы, если позволяетъ погода, или въ мастерскихъ, гдѣ они могутъ читать и разговаривать — только не громко, — или въ школьныхъ комнатахъ, гдѣ они пишутъ письма. Оркестръ, составленный изъ тридцати человѣкъ, играетъ во дворѣ и на полчаса выходитъ изъ-за тюремной ограды въ cour d'honneur, т.-е. дворъ, занятый зданіями администраціи; въ это же время пожарная команда производитъ ученіе. Въ 6 часовъ всѣ должны быть въ кровати.

Помимо заключенныхъ, занятыхъ работами въ мастерскихъ, имѣется еще такъ наз. вольная бригада, т.-е. арестанты, производящіе различныя работы за стѣнами самой тюрьмы, но все же внутри главнаго огражденія; они занимаются починками, малярной работой, пилкой дровъ и т. д. Они же обрабатываютъ огороды тюрьмы и надзирателей, получая за это плату, не превышающую франка въ день. Нѣкоторыхъ изъ нихъ посылаютъ также въ лѣсъ для рубки дровъ, или же на очистку канала и тому подобныя работы. Въ этихъ случаяхъ не опасаются побѣговъ, такъ какъ во внѣшнюю бригаду назначаютъ только тѣхъ, кому остается пробыть въ Клэрво всего одинъ или два мѣсяца.

Такова обычная жизнь тюрьмы, тянущаяся годами, безъ малѣйшаго измѣненія и дѣйствующая удручающе на заключенныхъ, именно своей монотонностью и отсутствіемъ новыхъ впечатлѣній; жизнь, которую человѣкъ можетъ выносить цѣлые годы, но которая, если у него нѣтъ другой цѣли, кромѣ самого процесса жизни, превращаетъ его въ покорную машину, лишенную своей воли; жизнь, которая заканчивается притупленіемъ лучшихъ качествъ человѣческой природы и развитіемъ наихудшихъ ея сторонъ; жизнь, которая, если она продлится долгіе годы, дѣлаетъ бывшаго заключеннаго совершенно неспособнымъ къ сожительству въ обществѣ вольныхъ людей.

Что же касается насъ, политическихъ, то мы были подчинены спеціальнымъ правиламъ: мы были поставлены въ положеніе арестантовъ, находящихся въ предварительномъ заключеніи, и съ тѣхъ поръ этотъ порядокъ примѣнялся къ попадавшимъ въ Клерво анархистамъ изъ процесса тридцати, Герцогу Орлеанскому и соціалистамъ, приговореннымъ за противувоенную пропаганду. Мы ходили въ собственной одеждѣ; насъ не принуждали бриться, и намъ разрѣшено было курить. Намъ было отведено три помѣстительныхъ залы и одна отдѣльная комната, поменьше, для меня; въ наше распоряженіе былъ также предоставленъ маленькій садикъ, саженъ въ двадцать длины и сажени четыре ширины, въ которомъ мы занимались огородничествомъ на узкой полоскѣ земли вдоль стѣны и, на собственномъ опытѣ, могли убѣдиться въ благодѣяніяхъ усиленной обработки почвы. Если бы я перечислилъ все количество овощей, которыя мы выращивали изъ года въ годъ, въ нашемъ огородѣ, занимавшемъ менѣе 60-ти квадратныхъ аршинъ, меня, вѣроятно, упрекнули бы въ преувеличеніи.

Насъ не заставляли работать, но мои товарищи — всѣ рабочіе, оставившіе дома семьи безъ всякихъ средствъ, очень рады были всякой ручной работѣ. Они пробовали шить дамскіе корсеты, для одного подрядчика въ Клэрво, но вскорѣ бросили эту работу, видя, что, за вычетомъ 3/10 изъ ихъ заработка въ пользу казны, они не смогутъ зарабатывать болѣе десяти-двѣнадцати копѣекъ въ день. Вслѣдъ за тѣмъ они принялись за работы изъ перламутра, хотя онѣ оплачивались немногимъ лучше предыдущей, но заказы были случайные, и ихъ обыкновенно хватало всего на нѣсколько дней — въ недѣлю. Перепроизводство вызвало затишье въ этомъ ремеслѣ, а другими работами нельзя было заниматься въ нашихъ камерахъ, такъ какъ какое-либо сношеніе съ уголовными было строго запрещено.

Такимъ образомъ, главными занятіями моихъ товарищей было чтеніе и изученіе иностранныхъ языковъ. Рабочіе могутъ учиться лишь тогда, когда они попадаютъ въ тюрьму, и мои товарищи учились очень серьезно. Изученіе языковъ сопровождалось большимъ успѣхомъ, и я съ радостью убѣдился въ Клэрво на практическомъ примѣрѣ, въ справедливости моего утвержденія, основаннаго ранѣе на теоретическихъ выводахъ, — а именно, что русскіе вовсе не являются единственнымъ народомъ, который съ легкостью можетъ научиться иностраннымъ языкамъ. Мои французскіе товарищи съ большой легкостью изучали англійскій, нѣмецкій, итальянскій и испанскій языки; нѣкоторые изъ нихъ успѣли овладѣть во время двухлѣтняго заключенія въ Клэрво двумя иностранными языками. Переплетничество было нашимъ любимымъ занятіемъ. Въ началѣ мы употребляли инструменты, сдѣланные нами самими изъ кусковъ желѣза и дерева, а вмѣсто прессовъ пользовались тяжелыми камнями и маленькими столярными зажимами. Когда же, въ концѣ второго года заключенія, мы позволили наконецъ завести настоящіе инструменты, всѣ товарищи научились переплету съ той легкостью, съ какой вообще интеллигентные рабочіе обучаются новому ремеслу, и большинство изъ насъ достигло совершенства въ этомъ искусствѣ.

Въ нашихъ помѣщеніяхъ всегда находился спеціальный надзиратель и, какъ только мы выходили во дворъ, онъ неизмѣнно усаживался на ступеняхъ у двери. Ночью насъ запирали по меньшей мѣрѣ на шесть или семь замковъ, и все же каждые два часа являлась къ намъ кучка надзирателей и они подходили къ каждой кровати, освѣщая спящаго фонаремъ въ лицо, дабы убѣдиться, что никто изъ насъ не исчезъ. Самый строгій, никогда не ослабляемый надзоръ, возможный лишь потому, что всѣ надзиратели стоятъ другъ за друга, практикуется надъ заключенными, какъ только они выходятъ изъ спаленъ. Въ теченіе двухъ лѣтъ я встрѣчалъ мою жену въ маленькой комнаткѣ, въ стѣнахъ тюрьмы, возлѣ караулки, и, захвативъ съ собой какого-либо изъ болѣвшихъ товарищей, мы выходили втроемъ на прогулку въ уединенный маленькій садикъ директора или въ большой огородъ; и никогда, въ теченіи этихъ двухъ лѣтъ, надзиратель, сопровождавшій насъ въ этихъ прогулкахъ, не упустилъ меня изъ виду, хотя бы только на пять минутъ. Такъ смотрѣли за всѣми въ этой громадной тюрьмѣ.

Газеты не допускались въ наше помѣщеніе, за исключеніемъ научныхъ періодическихъ изданій и иллюстрированныхъ еженедѣльниковъ. Лишь на второй годъ нашего заключенія, намъ разрѣшили получать безцвѣтный „Petit Journal“ и правительственную газету, издававшуюся въ Ліонѣ. Соціалистическая литература, конечно, не допускалась, и я не могъ получить даже одну изъ книгъ, написанныхъ мною самимъ. Что же касается литературныхъ работъ, то всѣ рукописи, которыя я посылалъ изъ тюрьмы, подвергались строжайшему контролю. Статьи, посвященныя соціальнымъ вопросамъ, и въ особенности касавшіяся русскихъ дѣлъ, не выпускались за тюремныя стѣны. Уголовнымъ преступникамъ разрѣшается писать письма разъ въ мѣсяцъ и то лишь къ ближайшимъ роднымъ, но намъ разрѣшалось корреспондировать съ нашими друзьями, сколько намъ было угодно, однако, всѣ письма, какъ посылаемыя такъ и получаемыя, подвергались самой придирчивой цензурѣ, что вызывало постоянныя столкновенія съ тюремной администраціей.