Впрочемъ, упоминая объ этой причинѣ деморализаціи, я не стану очень подчеркивать ее; не потому, что я не признаю ея чрезвычайно вреднаго вліянія, но просто потому, что если бы вышеуказанная причина совершенно исчезла изъ тюремной жизни, то и тогда въ нашихъ карательныхъ учрежденіяхъ осталось бы множество другихъ развращающихъ причинъ, отъ которыхъ нельзя избавиться, покуда тюрьма останется тюрьмою. Къ нимъ я и перейду.

Много было написано объ оздоровляющемъ вліяніи труда — особливо физическаго труда — и я, конечно, менѣе всего стану отрицать это вліяніе. Не давать арестантамъ никакого занятія, какъ это практикуется въ Россіи, значитъ — совершенно деморализовать ихъ, налагать на нихъ безполезное наказаніе и убивать въ нихъ послѣднюю искру энергіи, дѣлая ихъ совершенно неспособными къ трудовой жизни послѣ тюрьмы. Но есть трудъ и трудъ. Существуетъ свободный трудъ, возвышающій человѣка, освобождающій его мозгъ отъ скорбныхъ мыслей и болѣзненныхъ идей, — трудъ, заставляющій человѣка чувствовать себя частицею міровой жизни. Но есть также и вынужденный трудъ, трудъ раба, унижающій человѣка, — трудъ, которымъ занимаются съ отвращеніемъ, изъ страха наказанія, и таковъ тюремный трудъ. При этомъ я, конечно, не имѣю въ виду такого гнуснаго изобрѣтенія, какъ вертящееся колесо англійскихъ тюремъ, которое приходится вертѣть человѣку, подобно бѣлкѣ, хотя двигательную силу можно было бы получить и другимъ образомъ, гораздо болѣе дешевымъ. Я не имѣю также въ виду щипанія конопати, при которомъ человѣкъ производитъ въ день ровно на одну копейку[67]. Арестанты вправѣ разсматривать подобнаго рода трудъ, какъ низкую месть со стороны общества, которое не позаботилось, въ дни ихъ дѣтства, указать имъ лучшихъ путей къ высшей, болѣе достойной человѣка, жизни, а теперь мститъ имъ за это. Я думаю, нѣтъ ничего болѣе возмутительнаго, какъ чувствовать, что тебя принуждаютъ работать не потому, что твой трудъ кому-либо нуженъ, а въ видѣ наказанія. Въ то время какъ все человѣчество работаетъ для поддержанія жизни, арестантъ, щиплющій конопать или разбирающій нитки, занимается работой, которая никому не нужна. Онъ — отверженъ. И если онъ по выходѣ изъ тюрьмы будетъ обращаться съ обществомъ, какъ отверженецъ, мы не можемъ обвинять никого, кромѣ самихъ себя.

Но не лучше обстоитъ дѣло и съ продуктивнымъ трудомъ въ тюрьмахъ. Государство рѣдко можетъ выступить въ роли удачливаго конкуррента на рынкѣ, гдѣ продукты покупаются и продаются ради тѣхъ выгодъ, которыя могутъ быть реализованы при покупкѣ и продажѣ. Вслѣдствіе этого, оно бываетъ вынуждено, съ цѣлью дать работу арестантамъ, прибѣгать къ помощи подрядчиковъ. Но, чтобы привлечь этихъ подрядчиковъ и побудить ихъ затратить деньги на постройку мастерскихъ, — въ то же время гарантируя опредѣленное количество работы для извѣстнаго числа арестантовъ, не смотря на колебаніе рыночныхъ цѣнъ (при чемъ необходимо имѣть въ виду неблагопріятную обстановку тюрьмы и работу необученныхъ ремеслу рабочихъ-арестантовъ), — чтобы привлечь такихъ подрядчиковъ, государству приходится продавать арестантскій трудъ за безцѣнокъ, не говоря уже о взяткахъ, которыя тоже способствуютъ пониженію цѣнъ за трудъ. Такимъ образомъ, на кого бы ни работали арестанты, для казны или для подрядчиковъ, — ихъ заработки ничтожны.

Мы видѣли въ предыдущей главѣ, что наивысшая заработная плата, платимая подрядчиками въ Клэрво, рѣдко превышаетъ 80 копѣекъ въ день, а въ большинствѣ случаевъ она ниже 40 копѣекъ, за 12-ти часовый трудъ, при чемъ половину этого заработка, а иногда и болѣе, удерживаетъ въ свою пользу казна. Въ Пуасси (Poissy) арестанты зарабатываютъ у подрядчика по 12 копѣекъ въ день, и менѣе 8 копѣекъ, когда работаютъ для казны[68].

Въ Англіи, съ тѣхъ поръ какъ тюремная коммиссія 1863 г. сдѣлала открытіе, что арестанты зарабатываютъ черезчуръ много, ихъ заработокъ свелся почти къ нулю, если не считать небольшого уменьшенія срока наказанія для прилежно работающихъ арестантовъ. Въ англійскихъ тюрьмахъ заключенныхъ занимаютъ такого рода ремеслами, что лишь искуссные рабочіе могутъ заработать свыше 50 копѣекъ въ день (сапожники, портные и занимающіеся плетеніемъ корзинъ)[69]. Въ другихъ же областяхъ труда, арестантская работа, переведенная на рыночную цѣнность, колеблется между 12 и 40 копѣйками въ день.

Несомнѣнно, что работа, при такихъ обстоятельствахъ, лишенная сама по себѣ привлекательности, такъ какъ она не даетъ упражненія умственнымъ способностямъ рабочаго и оплачиваемая такъ скверно, можетъ быть разсматриваема лишь, какъ форма наказанія. Когда я глядѣлъ на моихъ друзей-анархистовъ въ Клэрво, выдѣлывавшихъ дамскіе корсеты или перламутровыя пуговицы и зарабатывавшихъ при этомъ 24 копѣйки за десяти-часовой трудъ, причемъ 8 копѣекъ удерживалось казною (у уголовныхъ преступниковъ удерживалось 12 копѣекъ, или даже болѣе), — я вполнѣ понялъ, какого рода отвращеніе должна вызывать подобнаго рода работа въ людяхъ, принужденныхъ заниматься ею цѣлые годы. Какое удовольствіе можетъ дать подобная работа? Какое моральное вліяніе можетъ она оказать, если арестантъ постоянно повторяетъ самъ себѣ, что онъ работаетъ лишь для обогащенія подрядчика? Получивши 72 копѣйки за цѣлую недѣлю труда, онъ и его товарищи могутъ только воскликнуть: «и подлинно, настоящіе-то воры — не мы, а тѣ, кто держитъ насъ здѣсь».

Но все же мои товарищи, которыхъ не принуждали заниматься этой работой, занимались ею добровольно, и иногда, путемъ тяжелыхъ усилій, нѣкоторые изъ нихъ ухитрялись заработать до 40 копѣекъ въ день, особенно, когда въ работѣ требовалось нѣкоторое искусство или артистическій вкусъ. Но они занимались этой работой потому, что въ нихъ поддерживался интересъ къ работѣ. Тѣ изъ нихъ, которые были женаты, вели постоянную переписку съ женами, переживавшими тяжелое время, пока ихъ мужья находились въ тюрьмѣ. До нихъ доходили письма изъ дому, и они могли отвѣчать на нихъ. Такимъ образомъ узы, связывающія арестантовъ съ семьею, не порывались. У холостыхъ же и у неимѣвшихъ семьи, которую надо было поддерживать, была другая страсть — любовь къ наукѣ и они гнули спину надъ выдѣлкой перламутровыхъ пуговицъ и брошекъ, въ надеждѣ выписать въ концѣ мѣсяца какую-нибудь давно желанную книгу.

У нихъ была страсть. Но какая благородная страсть можетъ владѣть уголовнымъ арестантомъ, оторваннымъ отъ дома и лишеннымъ всякихъ связей съ внѣшнимъ міромъ? Люди, изобрѣтавшіе нашу тюремную систему, постарались съ утонченною жестокостью обрѣзать всѣ нити, такъ или иначе связывающія арестанта съ обществомъ. Они растоптали всѣ лучшія чувства, которыя имѣются у арестанта, также какъ у всякаго другого человѣка. Такъ, напримѣръ, въ Англіи, жена и дѣти не могутъ видѣть заключеннаго чаще одного раза въ три мѣсяца; письма же, которыя ему разрѣшаютъ писать, являются издѣвательствомъ надъ человѣческими чувствами. Филантропы, изобрѣтшіе англійскую тюремную дисциплину, дошли до такого холоднаго презрѣнія къ человѣческой природѣ, что разрѣшаютъ заключеннымъ только подписывать заранѣе заготовленные печатные листы! Мѣра эта тѣмъ болѣе возмутительна, что каждый арестантъ, какъ бы низко ни было его умственное развитіе, прекрасно понимаетъ мелочную мстительность, которой продиктованы подобныя мѣры, — сколько бы ни говорили въ извиненіе о необходимости помѣшать сношеніямъ съ внѣшнимъ міромъ.

Во французскихъ тюрьмахъ — по крайней мѣрѣ, въ центральныхъ — посѣщенія родственниковъ допускаются чаще, и директоръ тюрьмы, въ исключительныхъ случаяхъ, имѣетъ право разрѣшать свиданія въ комнатахъ, безъ тѣхъ рѣшетокъ, которыя обыкновенно отдѣляютъ арестанта отъ пришедшихъ къ нему на свиданіе. Но центральныя тюрьмы находятся вдали отъ большихъ городовъ, а между тѣмъ именно эти послѣдніе поставляютъ наибольшее количество заключенныхъ, причемъ осужденные принадлежатъ, главнымъ образомъ, къ бѣднѣйшимъ классамъ населенія и лишь немногія изъ женъ обладаютъ нужными средствами для поѣздки въ Клэрво, съ цѣлью получить нѣсколько свиданій съ арестованнымъ мужемъ.