Нѣтъ ничего легче, какъ писать въ газетахъ о необходимости держать тюремныхъ надзирателей подъ строгимъ контролемъ, о необходимости назначать начальниками тюремъ самыхъ достойныхъ людей. Вообще нѣтъ ничего легче, какъ строить административныя утопіи! Но люди остаются людьми — будутъ ли это надзиратели или арестанты. А когда люди осуждены на всю жизнь поддерживать фальшивыя отношенія къ другимъ людямъ, они сами дѣлаются фальшивыми. Находясь сами до извѣстной степени на положеніи арестантовъ, надзиратели проявляютъ всѣ пороки рабовъ. Нигдѣ, за исключеніемъ развѣ монастырей, я не наблюдалъ такихъ проявленій мелкаго интригантства, какъ среди надзирателей и вообще тюремной администраціи въ Клэрво. Закупоренные въ узенькомъ міркѣ мелочныхъ интересовъ, тюремные чиновники скоро подпадаютъ подъ ихъ вліяніе. Сплетничество, слово, сказанное такимъ-то, жестъ, сдѣланный другимъ, — таково обычное содержаніе ихъ разговоровъ.

Люди остаются людьми, — и вы не можете облечь одного человѣка непререкаемой властью надъ другимъ, не испортивъ этого человѣка. Люди станутъ злоупотреблять этой властью и эти злоупотребленія будутъ тѣмъ болѣе безсовѣстны и тѣмъ болѣе чувствительны для тѣхъ, кому отъ нихъ приходится терпѣть, чѣмъ болѣе ограниченъ и узокъ мірокъ, въ которомъ они вращаются. Принужденные жить среди враждебно настроенныхъ къ нимъ арестантовъ, надзиратели не могутъ быть образцами доброты и человѣчности. Союзу арестантовъ противопоставляется союзъ надзирателей, и такъ какъ въ рукахъ надзирателей — сила, они злоупотребляютъ ею, какъ всѣ имѣющіе власть. Тюрьма оказываетъ свое пагубное вліяніе и на надзирателей, дѣлая ихъ мелочными, придирчивыми преслѣдователями арестантовъ. Поставьте Песталоцци на ихъ мѣсто (если только предположить, что Песталоцци принялъ бы подобный постъ), и онъ скоро превратился бы въ типичнаго тюремнаго надзирателя. И, когда я думаю объ этомъ и принимаю въ соображеніе всѣ обстоятельства, я склоненъ сказать, что все-таки люди — лучше учрежденій.

Злобное чувство противъ общества, бывшаго всегда мачихой для заключеннаго, постепенно растетъ въ немъ. Онъ пріучается ненавидѣть — отъ всего сердца ненавидѣть — всѣхъ этихъ «честныхъ» людей, которые съ такой злобной энергіей убиваютъ въ немъ всѣ лучшія чувства. Арестантъ начинаетъ дѣлить міръ на двѣ части: къ одной изъ нихъ принадлежитъ онъ самъ и его товарищи, къ другой — директоръ тюрьмы, надзиратели, подрядчики. Чувство товарищества быстро растетъ среди всѣхъ обитателей тюрьмы, причемъ всѣ, не носящіе арестантской одежды, разсматриваются какъ враги арестантовъ. Всякій обманъ по отношенію къ этимъ врагамъ — дозволителенъ. Эти «враги» глядятъ на арестанта, какъ на отверженнаго, и сами, въ свою очередь, дѣлаются отверженными въ глазахъ арестантовъ. И какъ только арестантъ освобождается изъ тюрьмы, онъ начинаетъ примѣнять тюремную мораль къ обществу. До входа въ тюрьму онъ могъ совершать проступки, не обдумывая ихъ. Тюремное образованіе научитъ его разсматривать общество, какъ врага, теперь онъ обладаетъ своеобразной философіей, которую Золя суммировалъ въ слѣдующихъ словахъ: «Quels gredins les honnêtes gens!» («Какіе подлецы эти честные люди!»)[72].

Тюрьма развиваетъ въ своихъ обитателяхъ не только ненависть къ обществу; она не только систематически убиваетъ въ нихъ всякое чувство самоуваженія, человѣческаго достоинства, состраданія и любви, развивая въ то же время противоположныя чувства, — она прививаетъ арестанту самые гнусные пороки. Хорошо извѣстно, въ какой ужасающей пропорціи растутъ преступленія, имѣющія характеръ нарушенія половой нравственности, какъ на континентѣ Европы, такъ и въ Англіи. Ростъ этого рода преступности объясняется многими причинами, но среди нихъ одной изъ главныхъ является — заразительное вліяніе тюремъ. Въ этомъ отношеніи зловредное вліяніе тюремъ на общество чувствуется съ особенной силой.

При этомъ я имѣю въ виду не только тѣ несчастныя созданія, о которыхъ я говорилъ выше, — мальчиковъ, которыхъ я видѣлъ въ Ліонской тюрьмѣ. Меня увѣряли, что днемъ и ночью вся атмосфера ихъ жизни насыщена тѣми же мыслями, и я глубоко убѣжденъ, что юристамъ, пишущимъ о ростѣ такъ называемыхъ «преступныхъ классовъ», слѣдовало бы заняться, прежде всего, такими разсадниками испорченности, какъ отдѣленіе для мальчиковъ въ Сенъ-Польской тюрьмѣ, а вовсе не законами наслѣдственности. Но то же самое можно сказать и относительно тюремъ, въ которыхъ содержатся взрослые. Факты, которые сдѣлались намъ извѣстны во время нашего пребыванія въ Клэрво, превосходятъ все, что можетъ себѣ представить самое распущенное воображеніе. Нужно, чтобы человѣкъ пробылъ долгіе годы въ тюрьмѣ, внѣ всякихъ облагораживающихъ вліяній, предоставленный своему собственному воображенію и работѣ воображенія всѣхъ своихъ товарищей, тогда только можетъ онъ дойти до того невѣроятнаго умственнаго состоянія, какое приходится наблюдать у нѣкоторыхъ арестантовъ. И я думаю, что всѣ интеллигентные и правдивые директоры тюремъ будутъ на моей сторонѣ, если я скажу что тюрьмы являются истинными разсадниками наиболѣе отвратительныхъ видовъ преступленій противъ половой нравственности[73].

Я не могу входить въ детали по этому предмету, къ которому слишкомъ поверхностно отнеслись недавно въ извѣстнаго рода литературѣ. Я только замѣчу, что тѣ, кто воображаетъ, что помѣхою и уздою можетъ послужить полное раздѣленіе арестантовъ и одиночное заключеніе, впадаютъ въ очень большую ошибку. Извращенность воображенія является дѣйствительной причиной всѣхъ явленій этого порядка, и заключеніе въ одиночной камерѣ служитъ самымъ вѣрнымъ средствомъ, чтобы дать воображенію болѣзненное направленіе. Какъ далеко можетъ доработаться воображеніе въ этомъ направленіи, едва ли даже извѣстно главнымъ спеціалистамъ по душевнымъ болѣзнямъ: для этого необходимо пробыть нѣсколько мѣсяцевъ въ одиночкахъ и пользоваться полнымъ довѣріемъ арестантовъ, сосѣдей по камерѣ, какъ это было съ однимъ изъ нашихъ товарищей.

Вообще, одиночное заключеніе, имѣющее теперь столькихъ сторонниковъ, если бы оно было введено повсемѣстно, было бы безполезнымъ мучительствомъ и повело бы только къ еще большему ослабленію тѣлесной и умственной энергіи арестантовъ. Опытъ всей Европы и громадная пропорція случаевъ умственнаго разстройства, наблюдаемая вездѣ, среди арестантовъ содержимыхъ въ одиночномъ заключеніи болѣе или менѣе продолжительное время, ясно доказываетъ справедливость сказаннаго и остается только удивляться тому, какъ мало люди интересуются указаніями опыта. Для человѣка, занятаго дѣломъ, которое доставляетъ ему нѣкоторое удовольствіе, и умъ котораго самъ по себѣ служитъ богатымъ источникомъ впечатлѣній; для человѣка, который не тревожится о томъ, что происходитъ за стѣнами тюрьмы, котораго семейная жизнь счастлива, котораго не тревожатъ мысли, являющіяся источникомъ постояннаго умственнаго страданія, — для такого человѣка отлученіе отъ общества людей можетъ не имѣть фатальнаго исхода, если оно продолжается всего нѣсколько мѣсяцевъ. Это для людей, которые не могут жить въ обществѣ однѣхъ собственныхъ мыслей и особенно для тѣхъ, сношенія которыхъ съ внѣшнимъ міромъ не отличаются особенной гладкостью и которые вслѣдствіе этого постоянно обуреваемы мрачными мыслями, — даже нѣсколько мѣсяцевъ одиночнаго заключенія являются чрезвычайно опаснымъ испытаніемъ.

Если мы примемъ во вниманіе всѣ вліянія, бѣгло указанныя въ предыдущей главѣ, то придется признать, что каждое изъ нихъ въ отдѣльности и всѣ они взятыя въ совокупности, дѣйствуютъ въ направленіи, дѣлающемъ людей, отбывшихъ нѣсколько лѣтъ тюремнаго заключенія, все менѣе и менѣе пригодными для жизни въ обществѣ. Съ другой стороны, ни одно, — буквально ни одно — изъ вышеуказанныхъ вліяній не ведетъ къ росту интеллектуальныхъ и нравственныхъ качествъ, не возвышаетъ человѣка до болѣе идеальнаго пониманія жизни и ея обязанностей, не дѣлаетъ его лучшимъ, болѣе человѣчнымъ, по сравненію съ тѣмъ, чѣмъ онъ былъ до входа въ тюрьму.