Мне пришла в голову нелепая идея вытянуть из Деррьена дополнительные сведения. Можно посмотреть, права ли была Эвелина, отказываясь от бензотила.

— У вас есть средства, достаточные для того, чтобы заняться тренировочным залом?

— Чудес не бывает, — ответил Альбер.

— А мадам Комбаз…

Он взглядом прервал меня и сказал, наклонившись поближе:

— Вы прекрасно понимаете, что она принимает меры предосторожности. Я не знаю ее секретных дел, но она, хотя и рассчитывает на Жан-Поля, предусматривает и самое худшее. У вас такое положение, что вы знаете это не хуже меня. У нее есть время спасти пожитки.

Я уже задумывался над этим. Естественно, ни одного слова Берте, она вольна распоряжаться деньгами по своему усмотрению. Но она могла бы проконсультироваться со мной, я бы ей тогда посоветовал не забыть об Эвелине. Берте, пока она еще председатель совета директоров, так просто предоставить ей солидный капитал. Бедная Эвелина, она будто дважды сирота! Без сопротивления позволила привезти себя в клинику доктора Блеша, который долго ее осматривал.

— Это не опасно, — заверил он меня. — Ее организм еще не отравлен. Ей просто надо восстановить силы. Через месяц она будет совершенно здорова.

Я ожидал, что она почувствует легкий шок от разлуки, но ошибся. Ни одной слезинки, даже ни одного ласкового движения или просто благодарности. Странная девушка. Она попросила меня расторгнуть договор на аренду ее жилья и убрать квартиру Мареза, так как предполагает жить там после выхода из больницы.

— Но я хочу, чтобы там ничего не меняли, — сказала она. — И еще, пожалуйста, носи цветы на его могилу, пусть он не чувствует себя покинутым. Ну же, Жорж, я не поступаю в монастырь, просто в больницу. Не делай такую физиономию.

Эвелина пожала мне руку, да, она пожала мне руку. Мне кажется, что я брежу, когда вспоминаю эту сцену, а я, увы, вспоминаю ее без конца. Я рассеянно слушал Берту, которая приехала ко мне после фабрики под предлогом, что ее преследует телефон. Но сама она не смущается преследовать меня. Фабричный комитет не успокаивается, требует предъявить счета. Есть счета, которые необходимо срочно оплатить, но на это нужны кредиты, авансы и не знаю что еще. Правда, Поль, в том, что, хоть я и патрон, все эти проблемы превосходят мои возможности. Мои дела идут сами по себе, у меня хороший бухгалтер. И у меня нет сил на все это. Возраст, старина! Пускай банкиры Берты заставляют себя упрашивать, я смываюсь. Я начинаю понимать, что Деррьен прав, Берта не из тех, кто остается ни с чем. У нее есть возможность припрятать маленькую кубышку. А вот и звонок Массомбра. Вот кто не теряет времени зря! Он узнал (и как это он все узнает?), что Лангонь встречался с инженером из «Нефтяной компании Роны».

— Нефтяной, но какая связь?

— Не забывайте, что Лангонь — химик. Нефть, химия, не понимаете?

— Нет.

— Пластики получают из нефти, а качества «велос» обусловлены применением специального пластика для скользящей поверхности. Теперь поняли, Бланкар?

— Вы же не хотите сказать, что эта компания интересуется фабрикой Комбаз?

— Конечно нет. Но Лангонь вполне может пытаться устроиться в исследовательскую лабораторию этой фирмы.

— И предаст мадам Комбаз?

— А почему бы и нет?

— Но он голосовал за испытания Рока. Он думает, что лыжи «велос» сохраняют все шансы.

— Ну и что? Никто ему не запретит приготовить позиции к отступлению на случай провала.

— Скажите, Массомбр, у вас нет впечатления, что крысы начинают бежать с корабля?

— Подождите, — воскликнул Массомбр ликующим тоном следователя, докопавшегося до истины, — есть еще кое-что. Я узнал, что Дебель продавал акции. Не много, чтобы не привлечь внимания, он не сумасшедший, но заметить было можно. Если Рок выиграет, Дебель не потеряет, если Рока постигнет неудача, Дебель выиграет. Он себя обезопасил, чего и вам желает.

— Надеюсь, это все? — спросил я и услышал смешок на том конце провода.

— Может быть, и нет. Вы знаете, что у Деррьена превосходный новенький «гольф»?

— Первый раз слышу, у него был старенький «пежо».

— Теперь «пежо» у него нет, он купил этот «фольксваген» десять дней назад.

— Но «гольф» стоит дорого.

— Он, возможно, получил наследство, — веселился Массомбр, — или подарок.

— Или у него были сбережения. Что вы копаете? Слушайте, Массомбр, я чувствую, у вас есть какая-то задняя мысль. Приходите ко мне во второй половине дня, и попытаемся разобраться во всех этих шахер-махерах.

Начиная отсюда буду писать короче. Подозрения Массомбра стали для меня пыткой. Я его ждал, раздираемый гневом, злобой, сомнениями, отчаянием, готовый все загнать, мои залы, Пор-Гримо — все — и уехать далеко, куда глаза глядят. Меня бесили скрытые маневры, творившиеся за моей спиной. Массомбр даже удивился, увидев меня в таком сильном волнении.

— Успокойтесь, дорогой Бланкар. Это «гольф» Деррьена привел вас в такое волнение?

Я отключил телефон, чтобы мы могли поговорить абсолютно спокойно, и усадил Массомбра в кресло с бутылкой и стаканом под рукой.

— Ну, давайте выкладывайте! Что вы еще узнали?

— Ничего нового про Лангоня, кроме того, что он уехал в Санкт-Мориц, присоединился к Року. А вот из- за Деррьена мне пришлось повозиться. К счастью, у меня есть знакомые повсюду. Существует много способов найти источник денег. Вы правы в одном: у Деррьена есть сбережения. Не так много, около тридцати тысяч франков. Однако Деррьен недавно получил крупный чек, и его счет заметно округлился.

— Сколько?

— Сто тысяч.

Сумма меня оглушила.

— Чек был ему послан до поездки в Изола, — продолжал Массомбр, — то есть до несчастного случая.

— Кем?

— Мадам Комбаз, конечно.

— Вы в этом уверены?

— Я не имею права раскрывать вам мои источники, они не совсем законны, но абсолютно надежны. И все это означает, что мы имеем дело не с компенсацией за убытки, а с вознаграждением. Мадам Комбаз, чтобы уговорить Деррьена, заранее выплатила ему хорошую сумму.

— Но такая сумма нелепа. Не платят чемпиону сто тысяч, чтобы он за несколько секунд прошел спуск в три километра.

— Именно, мой друг. Но вы забываете об угрозах и анонимных письмах. Мы рассмотрели все возможности, кроме одной. Деррьен знал, откуда они исходят, и, несмотря на свой беззаботный вид, боялся. Я сейчас копаю с этой стороны. Вы не представляете себе, как трудно проникнуть в мир спортсменов-профессионалов, завидующих друг другу, погруженных в денежные вопросы. О, это лучшие парни в мире, и Альбер один из них! Но за тем, что рассказывают, стоит то, о чем не говорят никогда.

— Хорошо, допускаю, Деррьен испугался. Ему дали понять, если он будет испытывать «комбаз», то пожалеет об этом. Не так ли? Но, однако… Почему же Альбер уговорил Рока провести новое испытание, полное риска? Чтобы Рок тоже получил свои сто тысяч? Нет, Массомбр, ваша гипотеза остроумна, но я в нее не верю.

— Тем не менее, — сказал Массомбр, грея в руке стакан, — чек это не гипотеза. Почему бы вам не спросить у мадам Комбаз?

— Чтобы она меня обвинила, что я учинил за ней слежку? Спасибо. Она уже зла на официальную полицию.

— Из-за своей жалобы?

— Да, комиссар ее вежливо выслушал, и все осталось по-прежнему.

Он встал, нервно шевеля скрещенными за спиной руками, на мгновение остановился около моего маленького Утрилло[14], не обратив на него внимания, повернулся на каблуках и наставил палец мне в грудь.

— Давайте рассуждать, — сказал он. — Если Деррьен получил такую высокую плату, значит, он реально осознавал опасность. И я не отступлюсь от этой мысли, она все меняет. Лангонь доказал: лыжи повредить нельзя. Но если их нельзя ни в чем упрекнуть, откуда же неудачи, а? Конечно, только от человека. Уберите лыжи, останется лыжник. А как можно заставить упасть лыжника? Есть только один способ: наркотик. И я утверждаю, хоть я и не Шерлок Холмс: один и один — два, что Деррьен понимал, что его одурманят перед испытаниями и он разобьет себе нос. Это вполне стоит ста тысяч. Доказательство: смертельное падение Галуа.