— Хватит, прошу тебя.

Эвелина забыла свое горе, по крайней мере, так казалось.

— Ты, конечно, хочешь, чтобы я рассказала, почему поссорилась с Андре. Да, не спорь. Я ворвалась к тебе без предупреждения и еще отказалась бы объяснить причину — это низко. Прикури мне сигарету. Спасибо.

У нее снова жесткое и напряженное выражение лица, словно я пытаюсь силой выпытать у нее признание.

— Во-первых, это не он меня бросил, а я его. Он иногда меня забавлял, но чем бы это кончилось? Имей в виду, он готовился сдавать экзамены на архитектора, в тридцать лет еще только искал себе занятие. Нужно было жить на мамочкины деньги, спасибо! Я уже видела на примере папы, к чему это ведет. Короче, лучше было порвать.

Я чувствовал, Эвелине больно, но меня поразила ее холодная расчетливость. Какой горький опыт ее научил? Она это почувствовала.

— Я тебя шокирую, Жорж? Ты человек своего времени. Хорошо, я скажу тебе, мне не нужен мужчина, при котором я буду считать каждую копейку. Я унаследовала от Комбазов любовь к деньгам. Ты не можешь этого понять, ты всегда был богат.

— Девочка моя, ты меня пугаешь. Не будем больше об этом. Мне немного жаль этого несчастного Андре, но я не осуждаю тебя. Ты его любила?

— Не уверена.

— А если когда-нибудь ты в этом убедишься?

— Нет, это сложнее. Желание все бросить, все поломать, покончить с проклятой жизнью между вечно пьяным отцом и матерью, записывающей в блокнот, сколько она мне дала денег, пристающие парни… Жорж, с меня хватит.

— Ты подумываешь начать работать?

— Возможно. — Эвелина грустно улыбнулась. — Несчастье в том, что я ничего не умею делать. Я зря бросила факультет, не проучившись и года.

Я взял ее за плечи и помог подняться. Какая худенькая и какие тоненькие косточки!

— Пошли есть, что до остального, можешь рассчитывать на меня. А твоя грандиозная ссора с матерью не продлится долго, я Берту знаю.

Эвелина быстро посмотрела на меня.

— Да, да, успокойся, — продолжал я, — я тебя буду охранять. Выше голову. А вот и слезы.

Я нежно вытер ей глаза своим платком.

— Кто рассердил такую девочку? Откуда это горе, эти страсти? Потому, что ты хочешь есть, вот и все. Ты завтракала?

— Нет.

— А в полдень?

— Нет.

— Тогда за стол и ешь хорошенько, ты здесь не для того, чтобы голодать.

Невозможно описать радость, с которой я смотрел, как ест Эвелина. Эвелина, мало-помалу ставшая неуловимой, сидела здесь и уплетала сосиски, а я после докладов Массомбра думал, что совсем ее потерял. Иногда наши взгляды встречались, и она улыбалась, а веснушки придавали ей такой дерзкий вид, что я млел от счастья. Утолив первый голод, она сказала, когда я подливал ей вина:

— Видишь, Жорж, все свалилось на меня сразу. Разрыв с Андре, скандал с матерью, ссора с отцом… Да, и еще одна вещь, про которую я забыла.

— Совпадение?

— Увидишь, я тебе сейчас покажу.

С присущей ей живостью Эвелина взяла с кресла брошенную по приходе сумочку, открыла ее, вытащила смятый листок бумаги и разгладила его на ладони.

— Читай.

Корявым детским почерком было написано:

«Цепочка святого Антония. Мне прислали, и я посылаю. Эта цепочка началась в Венесуэле. Она основана миссионером. Если вы не верите, обратите внимание на нижеследующее. Пуже получил послание, сделал двадцать четыре копии и через девять дней выиграл девять миллионов в Национальную лотерею. Мсье Бенуа его получил, сделал двадцать четыре копии, и условия его жизни быстро улучшились. Мьсе Гардель его получил, сжег, и его дом разрушился, а сам он в больнице в Байонне. Мсье Бурдель его получил, бросил и три дня спустя покончил жизнь самоубийством. Эта цепочка не должна порваться. Сделайте двадцать четыре копии и разошлите их. Через девять дней с вами произойдет счастливое событие».

— Я нашла это письмо в почтовом ящике на прошлой неделе, скомкала, но не решилась выбросить. Ты, конечно, не суеверен.

— О нет!

Я взял бумажку и поджег зажигалкой. Обгоревшие кусочки упали в мою тарелку, и я растер пепел вилкой.

— Кто знает, ты, может быть, не прав. До того, как получить это письмо, я ладила со всем миром, и вдруг… трах! Это все же любопытно.

— Выбрось из головы. Мадлена, пожалуйста, подавайте рыбу. Ты попробуешь морского языка?.. И оставь в покое пачку сигарет. Спокуха! Так, кажется, надо говорить? Гоп, мы забыли миссионера из Венесуэлы. Спокуха.

Счастье длилось три дня, я не могу спокойно вспоминать об этом. О, это было не только мирное течение радости, временами бывали моменты полного душевного покоя, но порой налетали короткие бури. Я вспоминаю мои непреодолимые порывы назад, к холостяцкой жизни, когда она, например, надолго оккупировала ванную или при виде ее чулок и трусиков на сушилке для полотенец. Разбросанные повсюду гигиенические салфетки «Клинекс» заставляли меня грызть удила. Кто я был для нее? Симпатичное старое бесполое существо, черный раб из романов про американский юг. Я немного ворчал, но говорил себе: «Если ты разозлишься, она уедет» — и снова надевал маску всепрощения. Я чувствовал себя, как солдат в кратком увольнении, которому вскоре возвращаться на передовую, и остро ощущал быстротечность жизни. Мне пришла идея отправиться с Эвелиной в Пор-Гримо, там мы будем с ней только вдвоем, ее сердце выздоровеет и обновится, и несколько его ударов достанутся и мне. Когда я изложил Эвелине проект, она захлопала в ладоши и потребовала ехать туда сразу же. Перед этим мне надо было позвонить в несколько мест, в том числе, конечно, Берте.

— Я увожу ее в Пор-Гримо. Перемена обстановки пойдет ей на пользу… после разрыва. Да, она мне все рассказала. Но ты еще не знаешь, что она в курсе дел с твоими новыми лыжами.

— Как?

— Да, по крайней мере отчасти. Слухи исходят с фабрики. «Комбаз-торпедо». Ты видишь, она кое-что знает. Алло! Ты слушаешь?

— Это катастрофа, — прошептала Берта.

— Пока нет, не будем преувеличивать. Но очевидно, что за Лангонем следят в оба. Это, конечно, не означает, что уже известны характеристики лыж, не стоит драматизировать ситуацию.

— А что именно она сказала?

— Ничего существенного, ей просто не нравится, как ты фанатично к ним относишься. Послезавтра едешь в Изола?

— Я бы с удовольствием, но у меня нет времени. А кроме того, я предпочитаю, чтобы Лангонь сам разбирался с Галуа. Он симпатичный, этот парень. Заверил меня, что полностью вылечился.

— Полностью, он нас еще удивит.

— Да услышат тебя Небеса.

— Я приеду в Изола в четверг.

— Надеюсь, без Эвелины.

— Само собой, она будет караулить дом. До скорого, Берта.

Симпатичный звук поцелуя в трубке. Мне легко, как школьнику, закончившему уроки, никаких угрызений совести. Мы уезжаем, девочка.

…Эвелине захотелось осмотреть все заново. Сначала пешком, не спеша, останавливаясь перед голубыми, красными или охровыми фасадами, свежими, словно они только что появились на свет.

— Ты обратил внимание на балконы, нет и двух похожих, а амуры, фонари — совсем как у Мопассана. — Она оперлась на мою руку. — Дался тебе этот Гренобль, Жорж, надо жить здесь. А весной цветы, как это должно быть красиво!

Мосты, Эвелина совсем забыла о мостах, каменных, деревянных, переброшенных изящными арками над голубой водой. И еще церковь, настоящая прочная деревенская церковь с маленькой колоколенкой, качающей колокол в колыбели из кованого железа.

— Хочешь посмотреть на витражи Вазарели?

— Нет, я просто хочу бродить, как кошка, повсюду, потереться о стены, свернуться клубочком под сосной… А еще хочу знаешь чего? Выйти ненадолго на яхте, чтобы лучше рассмотреть все эти картинки, сложить их вместе в голове одну к одной. Ну, ты понимаешь.

— Нет ничего проще, моя крошка. Пойдем, я предупрежу капитана.

— Ого, у тебя есть капитан?

— Конечно нет. Нет даже и матроса. Только бравый старик, балующийся анисовой водкой.