Минчин: С мамой и папой часто видитесь?

Буре: С мамой – часто. У нас с ней сейчас очень хорошие отношения: она наконец поняла, что я «взрослый мальчик», и воспринимает меня таким, какой я есть, а не таким, каким ей хотелось бы. Она очень долго пыталась перевоспитать меня, но потом сдалась. Мама сегодня – самый близкий мне человек в жизни. С отцом совсем другие отношения… (Родители Павла в разводе. – А. М.)

Минчин: Вы не верите в любовь?

Буре: В любовь… Любил ли? Да. Мне пришлось. Но я всегда умел себя контролировать. Никогда не отдавался этому полностью, потому что знал: меня это не устроит.

Минчин: Девушка, которая играла в теннис и попала в полуфинал на Уимблдонском турнире, – были у вас с ней какие-то отношения?

Буре: Аня (Курникова. – А. М.) была очень хорошая девочка. О ней я могу сказать только приятное, я ее довольно давно знаю, мы дружим.

Минчин: Вопрос в лоб – был маленький роман?

Буре: Мужчина этим не должен хвалиться. Я ничего не скажу…

Минчин: Вы верите, что оно есть – счастье?

Буре: Конечно, есть. Счастье можно испытывать от того, что сидишь и кофе пьешь. Живой.

Минчин: Счастливые моменты какие были в жизни?

Буре: 94-й год, седьмая финальная игра на Кубок Стэнли – я забиваю гол. Счастье было на Олимпийских играх в Нагано, хоть мы выиграли лишь серебряные медали. Игра была сильной и равной. О девушках я тебе все равно не расскажу.

Минчин: Остались еще какие-то несбывшиеся желания или мечты?

Буре: Честно – нет. Я в этой жизни увидел и получил сполна все. Мне 33 года, последние 10 лет для меня – как бонус… Я уже к 23 годам имел все, что хотел: славу, свободу, любимую профессию, удачу и многое другое. Честно, я даже о таком не мечтал. Я говорю о моральном, духовном, а не о материальном. Бог меня периодически спасал, предупреждал, посылал сигналы, чтобы я чего-то не делал. Даже если и были серьезные неприятности, я всегда считал: что Бог ни делает – все к лучшему.

Минчин: Были ли вы в России?

Воннегут (улыбается): Вначале с моим другом мы полетели в Хельсинки, где сели на поезд, пересекающий границу. Пересекли ее мы без проблем. Остановились в отеле «Астория», богатом, для иностранцев… Через сорок восемь часов в этом отеле нам дали билеты назад в Хельсинки. Сказали, что нужна комната. Но мы успели посмотреть «Эрмитаж»…

Итак, нас выслали в Хельсинки. Это было в 1967 году. Несколько лет спустя я встретился в Нью-Йорке с Евтушенко, на банкете в его честь, куда я был приглашен. Он знал меня как писателя и сказал: «Вы должны приехать в мою страну, обязательно». Я сказал: «Последний раз, когда я попытался это сделать, меня вышвырнули из этой страны». На что он сказал, что выяснит почему. Прошла пара лет, и он приехал опять в Америку читать свои поэмы. И я спросил его, выяснил ли он. Он ответил: «Да, да, это очень забавно. Они подумали, что вы педераст!».

Минчин: Несколько слов о вашем детстве?

Воннегут: Я происхожу из среднезажиточной семьи. Мои далекие предки прибыли все из Германии. Но мои родители родились в Америке. Предки приехали в эту страну в 1839 году. До Гражданской войны и задолго до Статуи Свободы. Для многих американцев Статуя Свободы не значит ничего, потому что их предки прибыли сюда до ее установления.

Минчин: Ваше детство повлияло в какой-то мере на вашу прозу?

Воннегут: Наверняка должно было. Но если бы я начал писать о моей семейной жизни в Индианаполисе, посередке этой страны, то это вряд ли вызвало бы какой-нибудь интерес.

Минчин: Я думаю, напротив, что бы вы ни написали сейчас, всё будут читать.

Воннегут: Конечно. Но начать с того, что если бы я стал писать о семейной жизни в буржуазной семье в Индианаполисе… (Смеется.) я бы и сам не счел подобное чтение интересным.

Минчин: Когда впервые вы сказали, что хотите быть писателем?

Воннегут: Еще ребенком я великолепно читал, и все воздавали мне комплименты. Происходя из семьи, добывающей свой хлеб насущный в искусстве (отец и дедушка были архитектор и художник), я и все считали, что это нормально, что я пойду в искусство, а не во что-нибудь другое. К тому же я учился в замечательной школе, где даже издавалась ежедневная газета. В нее я и писал постоянно. Потом Корнельский университет (в котором преподавал ваш и мой великий соотечественник) – я поступил на факультет биохимии, к которой не имел никакой склонности и дара совершенно.

Минчин: Почему же тогда пошли?

Воннегут: Потому что мой отец сказал мне. Я был очень послушный сын.

После войны я попал в Чикагский университет, куда принимали отвоевавших солдат по одному простому экзамену – на основе знания окружающего мира. В этот раз я избрал специальностью антропологию.

Минчин: Ваша первая книга, сколько лет вам было? Вы писали тогда полицейские репортажи для городской газеты?

Воннегут: И одновременно учился в университете. «Механическое пианино» была моя первая книга. Сколько времени заняла публикация, читаю вопрос в ваших глазах. Я сдал рукопись в 51-м, а опубликована она была в 52-м году. Так что мне было тридцать лет.

Минчин: Были ли у вас сомнения, что ее опубликуют?

Воннегут: До этого я продал в журналы много коротких рассказов, так что я был профессиональный писатель.

Минчин: Ваша первая книга, принесла ли она вам ожидаемое?

Воннегут: О, да! Абсолютно!

Минчин: Был ли это самый возвышенный момент в вашей жизни?

Воннегут: Как я уже упомянул, я публиковал свои рассказы в течение трех лет, до того как вышла моя книга. Так что я уже пережил восторг быть опубликованным в очень популярных в то время журналах. Они не существуют больше. Это было до ТВ. Это были великолепные большие журналы, очень процветающие, они платили невероятно много за рассказы.

Минчин: Как они назывались?

Воннегут: «Сатэрдей Ивнинг Пост», «Коллиерс Журнал». Они платили столько за короткие рассказы, что даже сейчас это казалось бы много.

Минчин: Значит, это была как бы прелюдия? Вы не возражаете публиковаться в «Плейбое»?

Воннегут: Нет, не возражаю. Хотя я не так много там публиковался.

Минчин: «Плейбой» стал парадоксом. Все знаменитые писатели публикуют свои произведения в журнале…

Воннегут: Это то, как они зарабатывают себе на жизнь…

Минчин: Я не знаю, намеренно или нет, но, похоже, что мистер Хеффнер собрал лучшую коллекцию авторов только потому, что он много платит.

Воннегут: Он коллекционирует наши имена. И только. Ему начхать, что мы пишем. И, кстати, если сделать антологию того, что под нашими знаменитыми именами было опубликовано в этом журнале, это была бы очень плохая книга! Единственное, что волнует его, – вынести наши имена на обложку.

Минчин: Может, это все-таки принесет пользу и девочки на блестящих страницах, ошибившись ненароком, скользнут взглядом по опубликованному?

Воннегут: Я очень сомневаюсь!

Минчин: «Колыбель для кошки» сделала вас всемирно известным писателем; что изменилось в вашей жизни?

Воннегут: Писатели обычно не показываются публично и не мозолят глаза своим читателям. Я начинал до телевидения, хотя «Колыбель для кошки» и стала культовой книгой на протяжении 60-х, перемешанная с вьетнамской войной и музыкой рок-н-ролла. Но я так и не показался на глаза своим последователям. Мои книги опубликовались, разошлись и переживали какие-то опыты, а не я. В плане бизнеса книга принесла достаточно дохода, чтобы я мог жить безбедно и продолжать писать. Впрочем, я и до этого умудрялся, живя скромно, существовать с семьей на мои литературные заработки.