Минчин: По тем временам в Канаде тебе заплатили серьезные деньги или – как любому русскому за границей – мизер?

Буре: Они сказали: мы тебе даем меньше денег, чем стоишь, но, если хорошо выступишь в играх, мы контракт с тобой переподпишем.

Минчин: И сколько лет ушло на то, чтобы пробиться в «примы»?

Буре: В первой пятерке я был через две игры.

Минчин: Руководство «Ванкувера» сдержало свое слово?

Буре: Конечно, нет. Первый контракт у меня был около 600 тысяч канадских долларов (500 тысяч американских). И еще такой «пустяк» – налоги в 52 %. Май 92-го. Я прихожу к руководству и говорю: ребята, вы обещали, давайте больше денег, мне жить на что-то в Канаде надо. Они мне отвечают: давай начнем переговоры. Год мы «переговариваемся». В следующий сезон я забиваю 60 голов и становлюсь звездой Лиги!

На третий год я уже прилично говорил по-английски и сам вел с ними переговоры. Это был мой последний год по контракту, я им сообщаю: его доигрываю – и до свидания!

Минчин: Война нервов началась?

Буре: Да, все переговоры закончились, и мы попрощались. За три игры до конца сезона я выхожу на первое место среди нападающих по результативности и по количеству заброшенных шайб. С утра встаю, мне приносят большую ванкуверскую газету, где на первой полосе моя фотография и фотография хозяина клуба, а подпись гласит: «Мы обязаны дать Буре всё, что он захочет, так как он в Лиге номер один и мы даем ему открытую чековую книжку». Оказывается, моему агенту позвонили ночью из клуба и сказали, что готовы дать всё, что мы хотим, – сколько попросим. Агент говорит: давай попросим $5 миллионов за сезон. Я ему: таких контрактов в хоккее не существует. В те времена, для примера, Марк Месье (легендарный хоккеист, капитан команды «Нью-Йорк Рейнджерс». – А. М.) получал в год $2 миллиона. В результате я получил контракт на пять лет и $25 миллионов. Вот тогда я впервые почувствовал себя богатым. После этого играл в «Ванкувере» еще четыре года, а забастовал все-таки на пятый год.

Минчин: Когда они оставались вам должны еще $5 миллионов?

Буре: Пять с половиной. Но кто считает?! Я пошел на принцип. Мне уже было не до денег. Хотя, видит Бог, они мне очень нелегко давались. Жизнь профессионального атлета – далеко не малина, но я и не маленький мальчик, чтобы жаловаться. У меня не сложились отношения с руководством клуба, и я попросил «обмен» (в клуб «Нью-Йорк Рейнджерс». – А. М.). Мне долго врали: хорошо, мы тебя обменяем, доиграй шесть месяцев. Полгода жду, год… Ничего не происходит. Поэтому в сезон 1998/1999 года я забастовал – собрал вещи и уехал в Москву. Судить они меня не могли, но зарплату сразу платить перестали.

Минчин: Как вы попали из холодного Ванкувера в жаркую Флориду, ваш второй профессиональный клуб?

Буре: Январь 99-го, я встречаю Новый год с друзьями и мамой. И бастую! В это время руководство в «Ванкувере» объявляет: «Русский Павел Буре пусть покупает большой телевизор и смотрит хоккей на экране. Мы его никуда не поменяем, а деньги – $5 миллионов за сезон – он все потеряет». Флоридские «Пантеры», которые давно были заинтересованы во мне, продолжают звонить и спрашивать, сколько денег я хочу. Я отвечаю: «Ничего не хочу, хочу играть с Уэйном Гретцки в Нью-Йорке». А «Ванкувер» назло не отдает меня в «Рейнджерс», мстят. «Пантеры» тогда говорят: «Мы дадим вам много денег».

Минчин: Сколько «много», если тебя уже пять потерянных миллионов «не волновали»?

Буре: 10 миллионов долларов в год. Такого в хоккее за всю его историю тоже никогда не было. Они мне предложили контракт на шесть лет. Это стало потом сенсацией во всем мире.

Минчин: Вы самый скоростной хоккеист в мире. Можете объяснить почему?

Буре: Прежде всего, я думаю, это гены. Вторая причина – труд. Еще в юношестве, в ЦСКА, я гонял до 25-го пота и переносил достаточно серьезные нагрузки на тренировках.

Когда в 15 лет у меня появился новый тренер, он сказал: «Со скоростью у тебя все в порядке, теперь поработаем над техникой катания». Самое лучшее катание, по его мнению, было у Харламова. Сегодня, как это ни парадоксально, 90 % даже самых лучших хоккеистов не умеют правильно кататься. Все это прививается и шлифуется с детства. Я доволен тем, что знаю, как правильно поставить ногу. А дальше – взрыв с места, отрыв – и мы катимся с защитником почти на одинаковой скорости. Только догнать тебя он не может… Но всему этому я учился сам, никого не копировал. У меня до сих пор нет хоккейных кумиров. Но среди лучших игроков всех времен я бы отметил Харламова, Михайлова, Петрова, Лутченко, Васильева, естественно, Гретцки, Лемье и еще два десятка великих хоккеистов.

Минчин: Хоккей – это кровь, пот и слезы…

Буре: Мои тренеры всегда говорили: чтобы добиться чего-нибудь, нужен «талант, помноженный на труд». Я никогда никому не жаловался по поводу моих травм и болячек. Я знал, что они будут, хоккей – очень жесткий вид спорта. Но коли выбрал и решил, не плачь. Ты выходишь на авансцену, а что за кулисами и чего тебе этот выход стоит, простому человеку знать не нужно. Главное, чтобы он получал радость – в театре, в кино, в спорте.

Возьми простого шахтера: он отработал смену в забое, устал, пришел домой и включил телевизор. А там хоккей. Он посмотрел игру час-два, расслабился, получил положительные эмоции. Ему стало легче. Когда у меня самого что-то не ладилось, я приходил домой, ставил кассету с каким-нибудь фильмом и отвлекал свои мозги. Талант актеров и режиссеров переносил меня в другой мир, заставляя забывать свои проблемы. Кстати, когда голливудские актеры приходили на наши игры, они потом нам говорили: спасибо, что дали расслабиться и забыть про съемочную площадку. Мы – публичные люди, работаем на зрителя. Для меня самым большим комплиментом были простые люди, которые после матча подходили за автографом и говорили: из-за тебя я стал смотреть хоккей.

Минчин: Попадаете ли вы в легендарную дюжину символической сборной мира за всю историю хоккея?

Буре: Не знаю. Я к себе отношусь всегда очень объективно. То, что сделал я, никто больше не сделал. У меня есть рекорды мира, которые никто не побьет.

Минчин: Почему вы не выходили на лед в сезоне 2003/2004 года?

Буре: Для того чтобы играть, нужна была еще одна операция – на колене, но никто не мог гарантировать, что она будет успешной. Так что сезон я пропустил, живя в Москве и Майами. Но всему есть предел. И моей «физике» тоже. Я профессионально играл в хоккей 16 лет, а это всегда травмы, операции, физиотерапия, реабилитация.

Минчин: Есть что-то, что заставит вас вернуться на лед: партнеры, деньги, слава, клюшка?

Буре: Пока хочется только одного – покоя. Была раньше поговорка: «Всех денег не заработаешь, всей славы не получишь». Чисто гипотетически я бы поиграл под началом таких великих тренеров, как Пат Квин, Майк Кинан. Но в реальности вряд ли я скоро снова возьму в руки клюшку. И вообще, сегодня я не хочу думать о дальнейшей карьере, будь то «генеральный менеджер» клуба или еще кто-то. Пока я хочу просто наслаждаться жизнью и отдыхать, общаться с теми, кто мне приятен. Вернусь ли я на лед? Не знаю.

Что касается личной жизни: до 40 лет я точно не женюсь – свобода есть осознанная необходимость. В 41–42, может, женюсь, и всё – буду дома сидеть, смотреть на жену, она – на меня, детей воспитывать.

Минчин: Где ваш настоящий дом? Вы себя кем ощущаете – русским американцем или американским русским?

Буре: Раньше я думал, что мой дом в Москве. А сейчас, как бы это странно ни звучало, считаю себя человеком планеты. У меня дом не только в Москве, но и в Америке, очень может быть, появится и в Европе. Дом – это то место, где ты себя чувствуешь комфортно. А на сегодняшний день я чувствую себя так везде, по всей планете. Но если в Америке меня спрашивают, русский ли я, отвечаю утвердительно, даже несмотря на то, что прожил там уже 13 лет. Но как только не мог выходить на лед из-за травм, сразу уезжал в Москву (клубы не требовали в такие моменты моего пребывания там). Были еще и каникулы, так что 7 из последних 13 лет я все же прожил в Москве.