Поиск

Въ другихъ варіантахъ это обстоятельство разсказываетъ проза:

   Что татары же по городу похаживали,
   Что грозна-царя Ивана Васильевича поддразнивали[1].
   Что и тутъ-то нашъ грозенъ царь прикручинился.

Царь Грозный велѣлъ подкопы подкопать подъ казанскія стѣны, велѣлъ пушкарямъ въ тѣ подкопы бочки зелья — пороху накласть и поставить двѣ зажженныя свѣчи, одну въ порохъ, чтобы произвести взрывъ, другую у царя, чтобъ видѣть, какъ скоро произойдетъ взрывъ. Сгорѣла свѣчка, стоявшая передъ царскимъ шатромъ, — а взрыва еще нѣтъ! Царь Грозный распалился на пушкарей:

   Приказалъ грозный царь тѣхъ пушкарей казнить.

На счастье случился тутъ молодой пушкарь, что годами еще молодъ былъ, а разумомъ можетъ и постарше всѣхъ.

Этотъ пушкарь сказалъ царю:

   Не прикажи казнить, прикажи слово вымолвить!
   Въ тиши, въ погребу долго свѣчи теплятся,
   На бую на вѣтру скоро свѣчи горятъ.

Не успѣлъ молодой пушкарь слово вымолвить, какъ взорвало всѣ стѣны Казанъ-города.

Этотъ пѣсенный разсказъ совершенно согласенъ съ офиціальнымъ разсказомъ лѣтописей. Стало быть всѣ знали, какъ шла осада, за что понадобилось такое скорое наказаніе, всѣ подробности этого дѣла. Къ самому царю, къ Грозному, да еще въ ту минуту, когда этотъ Грозный царь распалился, разгнѣвался, обратился молодой пушкарь съ совѣтомъ. Въ этой пѣснѣ видно участіе, которое принималъ въ дѣлѣ всякъ, даже молодой пушкарь.

Въ пѣснѣ про осаду Пскова Баторіемъ разсказано все, съ начала до конца; какъ началась война, отчего, какими путями шелъ король-собака на батюшку, на Опсковъ городъ; однимъ словомъ, вся псковская компанія эта разсказана одною пѣснею.

   Копилъ то, копилъ король силушку,
   Копилъ то онъ, собака, двѣнадцать лѣтъ;
   Накопилъ то онъ силушки — смѣта нѣтъ.
   Мало, смѣты нѣтъ, сорокъ тысячъ полковъ.
   Накопимши онъ силы — на Русь пошелъ;
   Онъ на Русь пошелъ, на три города,
   На три города, на три стольные:
   На первый на городъ на Полоцкій,
   На другой то городъ — Велики-Луки,
   На третій, на батюшку на Опсковъ градъ.
   Онъ и Полоцкій городъ мимоходомъ взялъ,
   А Велики-Луки онъ насквозь прошелъ;
   Подходитъ онъ подъ батюшку, подъ Опсковъ градъ,
   Становился, собака, въ зеленыхъ лугахъ,
   Садился онъ, собака, на золотъ стулъ,
   Смекалъ то онъ силушку по три дня,
   По три дня и по четыре:
   Много ли силушка убыла,
   А много ли силушки прибыло?
   Убыло силушки сорокъ ротъ,
   А прибыло силушки сорокъ полковъ.
   Тутъ же онъ, собака, возрадуется:
   — Охъ, вы гой еси, мои скорые хожатели,
   Скорые хожатели и скорые поспѣшатели!
   Мечитесь скоро въ зелевые луга,
   Въ зеленые луга государевы… [2]
   Бери свово коня Бахмута,
   Поѣзжай во батюшку во Опсковъ-градъ:
   Во городъ въѣзжай, не спрашивай,
   Ко двору подъѣзжай, — не докладывай,
   Во палата входи — не бей челомъ;
   Клади ярлыки на дубовы столы,
   За столами сидитъ воевода царевъ
   Карамышевъ, Семенъ Константиновичъ.
   — Охъ, ти гой еси воевода царевъ,
   Карамышевъ, Семенъ Константиновичъ!
   Отдай городъ Опсковъ безъ бою,
   Безъ бою и безъ драки великія,
   Безъ того угодовія смертнаго!
   Я на первомъ часу возьму Опскопъ градъ,
   На другіемъ часу стану чнстити,
   На третьемъ часу стану столъ становнть,
   Стану пить, веселиться, прохладиться,
   Князей твоихъ бояръ всѣхъ въ половъ поберу,
   Донскихъ казаковъ всѣхъ подъ мечъ преклоню,
   Я тебя, воевода, казнить буду! —
   Возговоритъ воевода царевъ
   Карамышевъ, Семенъ Константиновичъ:
             — Блуденъ сынъ король съ королевичемъ,
             Съ паномъ гетманомъ Ходкевичемъ,
             И съ воинскимъ конемъ Вороновичемъ!
             Не отдамъ я тебѣ города безъ боя,
             Безъ боя и безъ драки великія,
             И безъ того уголовія смертнаго!
   Какъ съ вечера солдаты причащалися,
   Со полуночи ружья чистили.
   По бѣлой зорѣ, какъ куры пропѣли,
   Не туча съ тучей соходилася,
   Не зоря съ зорей сомыкалася,
   Соходилася два войска, два великія,
   Бѣлаго царя съ королевскимъ.
   Тутъ ѣздитъ разъѣзжаетъ удалой добрый молодецъ,
   Еще то ли воевода царевъ,
   Карамышевъ, Семенъ Константиновичъ:
   Кому у насъ на бою, братцы, божья помощь?
   Помогъ богъ воеводѣ Московскому,
   Карамышеву, Семену Константиновичу,
   Добилъ силу королевскую:
   Всѣхъ латничковъ, сиповщичковъ,
   Кольчухничковъ, барабанщичковъ;
   Насилу король самтретей убѣжалъ.
   Бѣгучи онъ, собака, заклинается:
   — Не дай, боже, мнѣ въ Руси бывать!
   Ни дѣтямъ моихъ и не внучатамъ!
   И ни внучатамъ, и ни правнучатахъ!

Про пѣсни временъ самозванщины, про Скопина-Шуйскаго, должно тоже сказать: и въ этихъ пѣсняхъ видно народное участіе во всѣхъ дѣлахъ; они всякому были извѣстны, всякъ стоялъ за ту сторону, гдѣ омъ видѣлъ, по своему, сторону правую.

Теперь, какъ мной уже сказано въ началѣ, военная служба совершенно измѣнила характеръ; лучшимъ доказательствомъ тому служитъ добровольное поступленіе на службу многихъ охотниковъ. Въ самомъ дѣлѣ, народъ уже хорошо сознаетъ преимущества нынѣшней службы, но не можетъ вдругъ отдѣлаться отъ прежнихъ своихъ воззрѣній; ему все кажется еще, что это хорошее случайно можетъ измѣниться. Но придетъ время, даже можетъ быть скоро, когда онъ убѣдится, что улучшенія въ военной службѣ прочны, и что довѣрять имъ онъ можетъ вполнѣ. Мнѣ случалось слышать не мало солдатскихъ бесѣдъ, изъ которыхъ видно, что сдѣланныя въ ихъ быту улучшенія они хорошо сознаютъ.

1864

вернуться

1

Этому стиху есть ж еще варіантъ, неудобный для печати. Авт.

вернуться

2

Здѣсь долженъ быть пропускъ. Авт.

Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: