Кто не видалъ, какъ этотъ безпутный людъ, съ крикомъ и гамомъ, махая краснымъ платкомъ, обнявшись съ дешевыми красавицами, окруженный не сродниками, не пріятелями, а караульщиками, ѣздилъ по улицамъ? Разъ только въ Мценскѣ увидали охотника, гуляющаго съ сродниками.

Просто на всѣхъ ужасъ нагналъ, говорилъ одинъ изъ очевидцевъ этого безобразія. — Пьяный самъ, а тутъ сестра родная пляшетъ… и тутъ мать, пьяная! Просто неподобно!

А должно быть и между этими безпутными, безобразными бывали люди, да и хорошіе люди.

— Надо охотника искать! говорилъ мнѣ настоящій мужикъ, мужикъ стоющій, т. е. мужикъ зажиточный; а почетность въ деревняхъ даромъ не достается, и ежели мужикъ пользуется почетностью, то эта почетность — вполнѣ заслуженная.

— Мнѣ не случалось слышать, чтобъ хорошій человѣкъ пошелъ своей охотой за чужую семью наемщикомъ въ солдаты.

— Бываетъ и хорошій человѣкъ: не нанялся бы въ солдаты, а нужда какая пришибетъ — не самъ онъ нанимается, нанимаетъ нужда его.

— А тебѣ и такихъ случалось видѣть?

— Да не знаю, какъ тебѣ и сказать: и видѣлъ, и нѣтъ. Возили мы барскую рожь во Мценскъ; заѣхали ночевать, а у нашего хозяина гость, тоже мужикъ. Пиръ такой идетъ!.. Во! Вдвоемъ за ночь четверть выдули: послали въ кабакъ взять четверть, а къ утру хоть бы опохмѣлиться осталось! Хорошо! Только видимъ: съ ними парень, такъ, лѣтъ двадцати пяти; онъ то и есть охотникъ. Чтожь ты думаешь? Не только, чтобы онъ за столъ сѣлъ, а въ избѣ то почесть не сидѣлъ; все на дворѣ стоялъ, а водки хоть бы тебѣ каплю въ ротъ взялъ! А лицо то такое жалостливое, да такое смутливое… За этимъ и присмотру никакого: — «Этотъ говоритъ хозяинъ, — не уйдетъ. Этотъ у меня не гуляетъ»! Стало быть этотъ былъ и путный, а вотъ нанялся же охотникомъ.

Вотъ единственный случай, въ которомъ наемщикъ былъ, по подозрѣнію, хорошимъ человѣкомъ. Повторяю, что о наемщикахъ я не знаю ни одной пѣсни, но добрыхъ молодцовъ народъ провожаетъ пѣсней до гробовой доски.

Поймаютъ молодца, скуютъ и станутъ чествовать. Никто на него не сердится, за нимъ нѣтъ никакой вины, а ежели и была — ему всякая вина отпустится; но куютъ не изъ сердцовъ, а изъ предосторожности, чтобъ не убѣжалъ. По этому отдатчикамъ въ обязанность становилось обычаемъ ублажать гожихъ: отдатчики должны хорошо кормить гожихъ, и почти всегда поить водкой. Но эти люди не предавались такому развратному разгулу, какъ наемщики, потому что не имѣли воли, а главное — у нихъ оставалась семья, родина, отъ которыхъ охотникъ добровольно отказывался.

Гожаго, сковавъ, сажали на пару лошадей и везли къ пріему въ городъ, въ которомъ находится рекрутское присутствіе. А на парѣ лошадей мужикъ ѣздитъ только въ одномъ еще случаѣ — на свадьбахъ. Это обстоятельство не упущено пѣснею:

Все, что поражаетъ человѣка при пріемѣ въ рекруты, высказано въ пѣснѣ со всѣми подробностями:

Забрили лобъ — все еще не солдатъ, все еще онъ можетъ убѣжать, — съ бѣглеца взыску нѣту, пока присягу не принялъ на царскую службу. Народъ думалъ, что рекрутъ принималъ присягу на царскую службу только на 25 лѣтъ, а что послѣ 25 лѣтъ солдатъ воленъ идти на всѣ четыре стороны.

Пока не пригоняли молодаго рекрута къ присягѣ, всякій крестьянинъ помогалъ ему, когда тотъ задумывалъ бѣжать.

Забрили лобъ, пригнали къ присягѣ, и вотъ гонятъ молодыхъ солдатъ, —

А болѣе забубенныя головы прощались со своими разлапушками-сударушками:

Посмотримъ, какъ народъ смотрѣлъ на солдатское житье-бытье. Для этого я опятъ обращаюсь преимущественно къ народнымъ же пѣснямъ. Но при этомъ я долженъ оговориться. Есть два рода солдатскихъ пѣсенъ: однѣ, даже при поверхностномъ взглядѣ въ саномъ дѣлѣ, оказываются поддѣльными подъ народныя пѣсни; другія — чисто народныя.

Эти пѣсни почти не поются народомъ, а ежели и поются, то какъ пѣсни модныя и, разумѣется, болѣе полированнымъ людомъ, напр. фабричными.

Есть другія пѣсни, въ которыхъ говорятъ совершенно другое.

Мужикъ, поступая въ солдаты, начиналъ совершенно иную жизнь; все мѣнялось: образъ жизни, занятія, одежда, прическа. И надо сказать, что тогда многое было, какъ намъ кажется, не только лишнее, но иногда и вредное.

— Ныньче какая служба! говорилъ мнѣ отставной солдатъ еще до 1855 года. — Ныньче что за служба! Нѣтъ, послужили-бы по нашему! Это взять теперь хоть солдатскую одежду…

Въ эдакой то одеждѣ, да еще ученье, въ которыхъ рекрутъ не видалъ цѣли, да и какъ растолковать рекруту пользу учебнаго шага, пунктиковъ?

Пѣсенъ мало, разсказовъ же про прежнія ученія вы можете иного слышать, — лишь бы была у васъ охота. Старики солдаты, — разумѣется, отставные, — поразскажутъ вамъ.

Въ войнамъ до-Петровскаго времени народъ прилегалъ всей душой; простая цѣль тѣхъ войнъ была понятна народу. Надо бы было указать на самую старинную русскую военную пѣсню, на пѣсни про владиміровыхъ богатырей, и въ особенности, на пѣсню о Полку Егоровѣ, но я думаю, что и безъ этого можно обойтись. Мы возьмемъ лучше пѣсни про войны Московскаго царства. Какъ видно по этимъ пѣснямъ сердечное участіе народа въ этихъ войнахъ! По сборнику пѣсенъ И. В. Кирѣевскаго, а полагаю, что самая старинная пѣсня солдатская про куликовскую битву. Но этой пѣсни у меня нѣтъ подъ рукой, а ежели бы и была, я не имѣлъ бы права ее приводить. Не буду также ссылаться на пѣсню, записанную Желѣзновымъ про Рыжечку, хотя эти пѣсни и помогли бы мнѣ. Начнемъ съ пѣсенъ временъ Іоанна Грознаго. Пѣсня про взятіе Казани-города сохранилась въ народѣ во многихъ варіантахъ и но всѣмъ варіантамъ видно, что народъ съ участіемъ смотрѣлъ на эту войну, да и видѣлъ народъ достаточную причину самаго гнѣва Грознаго на Казань-городъ.