Имя, фамилия, образование, профессия, адрес.

Петер Алеенге, неоконченное высшее, шаман. Ингесольский район, Тауркан, о. Чигир.

Бессмысленно упоминать, что именно тебе я ни словом не обмолвилась о «Сказаниях земли Ингесольской». Повода не было.

О да, ты заманил меня сюда сам.

Легко сказать — не ходи в лес по темноте, когда на дворе уже декабрь и темнеет рано? Ирена честно собиралась за хворостом с утра, но провозилась и только около полудня забежала к Хелене за санками и ножовкой. Немного потеплело, небо было пасмурно. Надо успеть до снегопада — похоже, без него не обойдется.

Пошла на старую просеку, заросшую кустарником и тонкими деревцами, едва ли старше двух десятков лет. Ноги проваливались в рыхлый снег по колено, хорошо — унты сверху плотно завязаны, а то бы уже набрала полные голенища. Пока забралась поглубже в заросли, пока высмотрела подходящие сухие стволы, пока спилила несколько сучьев — воздух помутнел, сверху посыпались, кружа, редкие белые хлопья. Заторопилась. Еще вон ту сосенку обкорнаю — и пойду домой.

Нога зацепилась за что-то невидимое, Ирену дернуло, повело — и она с размаху нырнула в сугроб с головой, хорошо, не напоролась лицом на острую ветку, вон какая торчит возле самой щеки. А щиколотку больно… за что ж я запнулась-то? И не разглядишь под снегом, сесть бы, да лежу неловко… Завозилась, пытаясь перевернуться — зажатую ногу прострелила резкая боль. В глазах потемнело, в ушах повис противный зудящий звон. Вот же глупо-то…

Когда в голове прояснилось, снега вокруг не было, только сухие иголки да старые растрепанные шишки. И, видимо, корни — что-то твердое чувствительно впивалось в правый бок. Вздымались ввысь непроглядно-темные очертания деревьев, совершенно неподвижные в неподвижном душном воздухе. Где-то далеко в черно-фиолетовом ясном небе висела круглая луна. Возле самого уха разговаривали.

— Съесть, съесть, — предвкушающе присвистывал неприятный шепоток. — Съесть!

— Не спеши, нельзя без спросу, — цыкал сиплый, низкий голос.

— Съесть! Варак в лесу, вкусное мясо, свежатинка… Съесть!

Невидимые холодные пальцы легко пробежались по Ирениной щеке.

— Свежатинка, — согласился низкий. — Но нельзя спешить. Пусть Хозяин скажет.

— Меня нельзя есть, — испуганно сказала Ирена.

— Ой, оно понимает нас! — шепоток скачком отдалился. — Лучше съесть. Давай съедим и скажем, что оно уже было мертвое?

— Я живое… живая, — возразила Ирена громче. — Меня нельзя есть. Варака можно только через семь лет есть, я знаю!

— Глупосссти, — хихикнул шепоток. — Семь, шесть, через весну, сегодня… Какая разница, я лет не считаю. А есть хочется.

Ирена потянулась рукой за пазуху, мысленно проклиная крючки на оннегирском полушубке. Рука двигалась медленно-медленно, тяжелая, как не своя.

— Смотри, еще и вертится, — шепоток сунулся ближе. — Что оно там ищет?

— Принюхайся, глупая башка, — презрительно сказал низкий. — Оно пахнет Чигирским Волком. А ты — съесть, съесть… Хлопот не оберешься.

— Зачем же вслух? — упрекнул шепоток. — Услышит, явится, и уже не съедим…

Ирена наконец добралась до кожаного шнурка и вытянула амулет. Стиснула в кулаке. Круглая деревяшка, казалось, пульсировала в руке, ощутимо нагреваясь. Потом неясное движение воздуха коснулось лица, качнуло еловую лапу у головы, и рядом возникло большое и теплое. Зажглись желтые глаза.

— Ну вот, — разочарованно шепнула темнота. — Явился.

Ирена уперлась ладонями в сухую жесткую землю, села. Шевелиться, оказывается, стало куда легче. И ногу не дергало, хотя в щиколотке противно ныло.

Луна явственно моргнула и засветила ярче. Блеснула шерсть на загривке здоровенного зверя, он повернул остроухую башку, внимательно посмотрел на Ирену, придвинулся ближе, ткнулся носом в плечо. Слева что-то зашуршало, отдаляясь. Волчара оглянулся в ту сторону и демонстративно зевнул во всю пасть.

— Ну и ешь сам, — прошелестел издали, затихая, шепоток.

— Прости ему дурость, Чигирский Волк, — осторожно сказал низкий голос. — Он раскаивается.

Луна медленно моргнула снова, опустилось и поднялось выпуклое фиолетово-дымчатое веко, и теперь стал виден узкий вертикальный зрачок. По вершинам елей рванул ветер.

— Много себе позволяешь, Волк, — свистнул ветер. — Не забывай — по моим лесам ходишь.

Издалека плеснула волна, зазвенел, трескаясь, лед, полетели белые снежные птицы, рассыпаясь хлопьями.

— Леса твои, вода моя, — хлестнул снег. — Поговорим, брат?

Закружил белый вихрь, заскрипели, раскачиваясь, вековые стволы, буран хлестнул по лунному оку, раздалось злобное шипение и в ответ — торжествующий вой. Ирена зажмурилась от ужаса и вслепую вцепилась в густую шкуру зверя, обхватила его за шею, сказала: «мама…» — рот залепило снегом. Волк оттолкнулся от земли и прыгнул. В ушах засвистело, ледяная крупа ударила в лицо, зарокотал далекий барабан, громче, громче, снизу, слева, справа, заполнил собой весь мир, кажется, земля и небо закувыркались, меняясь местами, но смотреть было слишком страшно, и Ирена жмурилась и крепче стискивала пальцы.

Потом стало тихо, и сквозь тишину проступили шорох волны и шелест ветвей, и под руками была не жесткая волчья шкура, а тонкий свитер. Ирена вздрогнула и открыла глаза. Вокруг была летняя ночь, на нижней ветке огромной ели висела, покачиваясь на проводе, голая электрическая лампочка, и за пределами золотистого шара, очерченного ее светом, угадывался прошедший июль — или будущий, кто знает.

— Я схожу с ума, шаман? — прошептала Ирена, не разжимая объятий, не поднимая головы с его плеча…

Смешок.

— Нет, глупая. Ты спишь.

Мир качнулся снова, лампа погасла, июль всплеснул волной и растаял. Кош мазнул по щеке хвостом, щелкнул и рассыпался в печи прогоревший уголек. Села на постели, моргая. За окном валил снег, на полу у печки были сложены аккуратно напиленные сухие сучья. Ныла, отзываясь на каждое движение, распухшая растянутая щиколотка.

Встала, дошла, прихрамывая, до стола, глотнула воды из чайника. Вернулась под одеяло. Закрыла глаза.

Уж если ты решил мне сниться, валяй…

«Здравствуй, мама!

Я живу хорошо. Люди тут интересные, работа тоже. С хозяйством справляюсь, не волнуйся. Научилась доить козу. Своей у меня нет, но, может, к лету заведу, еще не решила.

Теперь у меня есть кот! Такой умница, такой красавец, и мышелов отменный, и все понимает. Я ему сказала, что пишу письмо маме, — замурчал. По-моему, он передает тебе привет.

У нас уже вовсю зима, снегу по пояс, и озеро замерзло. Но печка греет замечательно, не беспокойся.

Сейчас весь поселок готовится к Долгой ночи — это один из самых больших праздников в году. Я пока не поняла, насколько тут распространена традиция дарить друг другу подарки, как у нас на Рождество, но решила, что свой подарок подарю обязательно. Завтра отправляюсь в Нижнесольск, заодно и это письмо в ящик опущу, быстрее до тебя дойдет. Полечу вертолетом. Ни разу еще не летала, побаиваюсь, но это совсем не опасно, честное слово, тут на вертолете летают, как на грузовике ездят. Погода ясная, ветра нет. Вот будет интересно поглядеть на Тауркан с высоты!

Знаешь, какой я задумала подарок? Это будет для всего поселка. Пойду в отдел культуры, постучу, если понадобится, кулаком по столу. Я хочу привезти в библиотеку видеоплеер и фильмы — лучше всего про дальние страны, помнишь, есть такая научно-популярная серия: „Этот огромный мир“? Телевидения тут нет, Михаэль пытался наладить для школы, но антенна не тянет, сигнал слишком слабый. Будет зато маленький видеоклуб.

Если мне не пойдет навстречу мое начальство, куплю, в конце концов, на свои деньги. В Тауркане их почти негде тратить, я за четыре месяца с хвостиком едва спустила то, что мне вернули за проезд сюда. Как раз с завтрашним вертолетом должны привезти и мою зарплату за осень. Разбогатею.

Еще я учусь печь пироги, пока пробовала — с ягодами и с рыбой. С рыбой хорошо получился, Хелена, которая мной руководила, похвалила. А из ягодного начинка с одной стороны вытекла, пришлось потом долго драить сковороду, но он все равно был вкусный.