— Но, кроме этого, вас интересуют и ветры, и температура, и давление.

— Так же как и гидрогеологов движение песков, нагревание почвы и так далее. А практически и нас и их интересует вода. Мы изучаем облака, как гидрогеологи исследуют водоносные пески. Мы берем из различных глубин атмосферы пробы воздуха, а они — породы из недр. Если хотите, мы тоже ставим буровые вышки: луч радиолокатора как бы просверливает толщу неба, и тогда мы видим на экране дождевую тучу, то есть опять-таки скопление воды, движущееся в определенном направлении… Не знаю, сколь убедительны мои примеры, но я себя чувствую представителем одной науки — гидрологии.

Вячеслав Акимович задумался. Он понял, что этот старик с трясущимися руками принадлежит к тем людям, которые настолько влюблены в свой труд, свою профессию, настолько убеждены в ее особой полезности, что пытаются рассматривать ее не как одну из многих отраслей науки, промышленности, культуры, а совсем иначе, с новой, подчас необычной точки зрения. Так художник смотрит на картину прямо и сбоку, издали и вблизи, днем и вечером, при разном освещении. Он подтащит ее к окну, затем спрячет в глубине комнаты, посмотрит из двери. И кажется ему, что видит он в этом творении все новые и новые особенности.

Дерябину далеко за шестьдесят. Он пришел в незнакомую для него область науки и с грузом годов и с теми знаниями, которые, казалось бы, трудно использовать в изучении воздушного океана. В чем сила старого радиоинженера? Нет, конечно, не только в большом опыте и глубоких теоретических познаниях. Кое-какой опыт и вполне приличное знакомство с теорией были и у самого Пичуева. Без ложной скромности он мог в этом признаться.

«Чего же мне не хватает? — спрашивал себя Вячеслав Акимович, слушая своего бывшего преподавателя. — Старик инженер, или, как он себя называет, «потомственный радист», приходит в незнакомый институт, где люди оперируют понятиями, ничего общего не имеющими с радиотехникой: циклон, антициклон, изобары. Приходит гостем, а вскоре чувствует себя как дома. Он придумывает новые радиозонды, буравит небо радиолокаторами, посылает в заоблачные высоты управляемые ракеты. Он, как говорится, «свой человек» в атмосфере, и она для него так же известна, доступна, как земля, по которой он ходит. Геология одна из самых старых наук. Наука об атмосфере родилась недавно. Но Дерябину все равно, он уверен, что метеорологи так же не имеют права ошибаться, как и геологи. Современная техника — это вам не ручной бур, и если человек может достать щепотку породы из глубины в несколько километров, то он достанет и пузыречек воздуха с высоты многих десятков километров».

Дерябин продолжал рассказывать о значении телевидения для исследования атмосферных явлений, говорил о новой ракете с метеоприберами и, наконец, о том, как спорил с ее конструкторами.

— Понимаете, — досадовал он, нервно пощипывая усы, — выбрали совсем не то горючее, пришлось увеличить баки. Мне на всю телемеханику и передатчик совсем чепуховое местечко отвели, не втиснешься. Тут я и говорю: «Мы сами грамотные. Почему взяли смесь не в той пропорции?.. Ах, вес хотели облегчить?» Насчет скорости тоже крупно поговорили…

Понял тогда Вячеслав Акимович, в чем была сила старого радиста. Понял, чего ему самому не хватает, — нет у него широкого технического кругозора, не умеет он подойти к своим работам с другой, непривычной ему стороны, посмотреть свежим взглядом человека иной специальности. Не может он найти решение, не предусмотренное ни справочниками, ни радиожурналами, ни «Основами радиотехники» — толстой истрепанной книгой, оставшейся у него со студенческих лет. Есть множество задач, которые никогда не будут решены, если ты не выйдешь за дверь лаборатории, не увидишь, сколь огромен и многообразен мир. Старый радист, наверное, часами бродил по степям и полям, останавливался у каждого бурового станка, осматривал, как он рассказывал, наконечники, желонки с клапанами, залитые парафином керны, взвешивал, подкидывал их на руках и думал о том, как проще запаивать ампулы с пробами воздуха, взятыми на заданной высоте. Наверное, подолгу он беседовал с геологами-разведчиками, техниками, лаборантами, наблюдал, как исследуется фильтрация грунта, процент поглощения влаги, но мысли его были там, в небе, в облаках. На них он глядел сквозь очки и думал, что все небо должно быть исследовано точно, безошибочно, как почва под ногами, причем тоже каким-нибудь особым методом поглощения, но не влаги, а миллиметровых волн.

Тридцатилетний инженер, начальник лаборатории столичного института, способный ученый, который за последние годы опубликовал несколько интересных работ, Вячеслав Акимович Пичуев сейчас искренне завидовал человеку вдвое старше его, когда-то известному инженеру Дерябину, бывшему своему преподавателю, а теперь скромному сотруднику лаборатории метеоприборов.

Зависть была настоящей, глубокой и благородной. Молодой исследователь не завидовал ни славе, ни положению. Все это рано пришло к нему. Кроме того, в отличие от Дерябина, он обладал и молодостью и здоровьем. Впереди, как ему казалось, длинный ряд нескончаемых лет жизни. Всем был доволен Пичуев. Созидающий труд, уважение друзей и старших товарищей, полная обеспеченность, квартира с балконом на седьмом этаже, библиотека, своя «Победа»… Правда, Пичуев был одиноким, не приходила к нему настоящая любовь. Он ждал ее, но не очень мучился ожиданием, считая, что в жизни это далеко не самое важное.

Чего еще желать? Чему завидовать? Если бы Пичуев мог перенять у скучного, сухого лектора, каким в аудитории тогда казался Дерябин, его особое умение видеть — изнутри, издалека, с любой, даже зыбкой площадки, с чужих балконов двадцатого, тридцатого этажа, — видеть решение не только со своего привычного места, то счастье было бы полным.

«А если подняться так высоко в своей науке — например, радиотехнике, чтоб всюду видеть горизонт? — подумал Пичуев. — Нет, скроются из глаз детали, не заметишь нужных мелочей. К ним надо подходить поближе, постоянно выбирать иные точки обзора. Возможно, лишь тогда и найдется смелое решение?»

Вячеслав Акимович дождался, когда гость заговорил о конкретном задании, и спросил:

— Значит, повышение дальности телевидения вы предлагаете решать не обычным радиотехническим путем, а по-новому? Какая же наука нам поможет?

— Комплексная. — Дерябин, помолчав, пригладил редкие седые волосы над ушами. — Мы с детства напичканы разными легендами о неожиданных открытиях. Падающее яблоко Ньютона, ванна Архимеда… Мы знаем, что в старину изобретатели учились у природы. Она им подсказывала конструкции машин, самолетов, подводных лодок. Не так уж давно Жуковский изучал полет птиц. Но сейчас трудно себе представить инженера, который, получив задание разработать принципиально новый транспортер, вдруг побежит в ближайший сквер искать сороконожку.

Борис Захарович заметил протестующий жест Пичуева и сказал, что природа может иногда подсказать — бывают такие случайности, — «о смелые изобретения чаще всего рождаются в результате постоянного общения вдумчивого исследователя, конструктора с самой разнообразной техникой и благодаря систематическому знакомству с успехами советской и зарубежной науки.

Пичуев, подавив вздох, положил потухшую трубку на пепельницу.

— Выходит так, — сказал он, — в наше время инженер должен быть универсалом.

— Избави бог, чудак вы этакий! — Дерябин замахал на него руками. — Должен быть просто образованным человеком… Как говорится: «Надо знать все об одном и понемногу обо всем». А самое главное — воспитывать в себе нетерпеливое любопытство.

— Любознательность? — уточнил Пичуев.

— О нет! Именно любопытство! От слова «пытать», «испытывать». Действенная форма. Советский ученый, инженер не может быть только «кладезем премудрости». Он активно пользуется своими знаниями. А любопытство у нас хорошее. Показалась на улице новая марка советской машины — сотни глаз провожают ее. Остановилась — сборище. Вы думаете, это автомобилисты?