И тут на помощь приготовившимся погибать гадхарцам пришел один деревенский дурачок. Известно, дурачкам все как с гуся вода, и страх им редко ведом. Мать отправила его отнести отцу рисовых лепешек, юнец заблудился и просидел ночь в кустах возле самого пожелайдерева.

— Это все проделки большого свирепого тигра, — сказал он людям, когда нашелся. — Ночью он приходит и зализывает раны на дереве. Он хочет сохранить пальму, потому что под ней темно, а в темноте ему ловчее охотиться.

Удивляясь столь складным речам дурня, его накормили сладкими рисовыми шариками и стали думать, как отвадить тигра. Нашелся человек, предложивший вогнать в ствол несколько ножей, лезвиями наружу. Так и поступили. Когда тигр ночью стал лизать дерево, острая сталь впилась ему в язык и разрезала его на куски. Тигр взвыл от боли и, обливаясь кровью, с ревом кинулся прочь. Больше он там никогда не появлялся.

Кальпаврикша же начала сохнуть, плоды ее сморщились и упали наземь, и вскоре пальма превратилась в обычное дерево, невзрачное и нестрашное. От ее прежних огромных корней осталась только котловина в склоне горы Дейгин. Над княжеством Гадхара вновь засияло солнце, заколосились поля, налились соком луговые травы. И жители вернулись к повседневным трудам и заботам, славя Индру, Асура и Катара.

Заканчивая свою повесть, баронский сын едва ворочал языком — три меха крепчайшего лианового настоя опустели к тому времени.

— Вендийцы глупы, — заключил Рогар, грозя кулаком в пространство, — такое дерево загубили… А могли бы владеть миром!

— Глупы, — согласился киммериец, в глазах которого уже плясали зеленые эльфы, — надо было сожрать орехи и возжелать могущества.

— И еще вендийцы трусливы, — разливая вино по бороде возгласил баронский сын, — что бы сделали мы, тауранцы, с тем тигром? Мы бы пошли и разрубили его на куски.

— А мы, киммерийцы, вырезали бы ему печень и скормили собакам, — добавил Конан.

Страж кальпаврикши уставился на северянина немигающим взглядом, в бороде его блеснули оскаленные зубы.

— А знаешь ли, варвар, кем был тот тигр? — спросил он.

— Он был хищным полосатым зверем, — предположил Конан и потянулся через стол за мехом.

— Он был самой Хали, принявшей образ хищного полосатого зверя, — возгласил Рогар. — Она умеет обращаться в разных тварей. В кобру, например. На кого эта кобра глянет, тому, точно, конец. Но в тот раз Хали приняла облик тигра, чтобы лизать дерево. Потому Богиню Смерти изображают иногда с разрезанным языком.

— Выпьем за ее язык, — сказал Конан.

— Ты святотатствуешь, — сказал сын барона, — я буду с тобой биться. Ты меня убьешь. Мне надоела эта дыра. Хочу в Сады Индры, к небесным девам.

— Я не стану тебя убивать ради какого-то недозрелого ореха, — запротестовал киммериец. — Потом, мы еще не все допили.

— Святотатствуешь, — повторил Рогар. — Золотой Плод, хоть и невзрачен с виду и вызревает раз в десять лет, желание исполнить может. Правда, не сразу. Его надобно съесть, а через три дня встать лицом к статуе Богини Смерти и громко что-нибудь возжелать.

— Почему через три дня? — спросил Конан, оторвавшись от меха.

— Ну, можно через один или пять, но не более седьмицы. На восьмой день действие плода заканчивается.

— А жрецы чего же им не воспользуются? Или желаний нет?

— Да кто их знает, — хохотнул тауранец, — сдается мне, у них давно все отсохло, кроме носов горбатых.

Он помрачнел, прикончил содержимое четвертого меха, потом сказал:

— Не люблю я их. Знаешь что, киммериец, давай сорвем Золотой Плод и попробуем унести ноги — может, вдвоем получится. Подаришь его своей Жазмине, будете жить счастливо и умрете в один день. А я отправлюсь в Тауран с наследством разбираться — пусть Сады Индры провалятся в Нижний Мир вместе со всеми своими девами…

Предложение пришлось Конану по душе.

— Ты говоришь, как муж чести, — сказал он, поднимаясь из-за стола. — А то наплел чепухи всякой… Что же касается Деви — говорят, боги сомневаются в двух вещах: охотничьих рассказах и верности женщины. Не затем ли она отправила меня на гору Дейгин, чтобы навсегда избавиться от ненужного соперника своей власти? Мне расхотелось возвращаться в Айодхью. И зачем тебе Тауран? Отправимся в Коф: дошли до меня слухи, принц Альмурик отчаянных парней набирает. А сейчас пошли за орехом, хвост Нергала в задницу твоим горбоносым!

В небе кружили большие черные птицы. Они то взмывали вверх, то снова опускались, широко распластав острые крылья.

Конан тряхнул головой и увидел дырявую тень пальмового листа на пыльном щебне. Он сидел, прислонившись спиной к дереву, а на его коленях поблескивал бугристой кожурой Золотой Плод. Сильно болело плечо.

Из мутных глубин памяти неохотно всплывали воспоминания. Они рубились с Рогаром, рубились жестоко и яростно. Меч киммерийца лежал рядом, клинок его был зазубрен. О боги, чем же закончилась эта схватка?

Проклятое лиановое вино!

Варвар огляделся: котловина была пуста, дом Хранителя чернел провалами окон, дверь открыта. Тишина.

Горбоносые унесли безжизненное тело баронского сына, это он помнил. Был ли Рогар убит? На мече нет крови, в голове бухает тупое било…

Плохое вино, плохое место.

Варвар сунул оказавшийся неожиданно тяжелым орех в кожаную сумку на поясе, поднялся и размял затекшие мускулы. Птицы висели над головой, внимательно наблюдая за человеком.

Да, он теперь Хранитель! О том объявил тощий жрец, после того как Рогар ударился головой о ствол кальпаврикши и рухнул возле корней дерева. Приложился он мощно: ствол содрогнулся, и Плод Желаний золотистой искрой сорвался вниз.

Конан глянул на свой кулак. Костяшки пальцев были сбиты в кровь. Барон припечатался затылком к стволу с его помощью.

Но что сталось с ним самим, отчего он оказался сидящим возле кальпаврикши?

И тут вспомнилось, как они с Рогаром Безголовым брели к пальме, пошатываясь, похлопывая друг друга по плечам, похохатывая и сыто рыгая. Довольные друг другом, почти друзья. Тауранец поглядывал вверх и грозил кулаком пустому небу. Птиц тогда еще не было.

— Вот! — возгласил младший сын Гайварда Толстого, останавливаясь возле дерева, — Вот семя, упавшее из Небесных садов, чтоб им пусто было! Kru singh omm-olu! Сорвем же плод сей и уйдем, предоставив горбоносым самим поливать гнилые корни.

— Сорвем, — согласился киммериец, — подсади меня.

— Нет, — замахал руками бородач, — я сделаю это сам! Или ты мне не доверяешь?

— Я тебе не доверяю, — сказал Конан, — потому что пришла мне в голову одна мысль.

— Ты меня обидел, — сказал барон упавшим голосом, — но мысль твою я послушаю.

— А мысль такая, — объяснил варвар, поглядывая на черные точки, появившиеся в безоблачном небе, — ты можешь сожрать орех и возжелать освобождения.

— Чего возжелать?! — уставился на него Рогар маленькими мутными глазками. Конан пожал плечами, удивляясь его тупости.

— Мог бы и раньше сообразить: если отсюда нельзя уйти с плодом, можно уйти без него. Предварительно проглотив и попросив у той вон бабы отпустить тебя восвояси. — Он кивнул на грудастую статую Хали, молча взиравшую на них из-под откоса.

Барон растерянно пошевелил пальцами, немного подумал и сказал:

— Умный ты, северянин. Я так и сделаю.

И треснул кулачищем по стволу. Кальпаврикша жалобно заскрипела и закачалась, однако Золотой Плод удержался на своем месте.

— Ты обещал отдать орех мне, — напомнил киммериец.

— Обещал, — согласился Рогар, — но твоя мысль нравится мне больше. Надо было самому догадаться. Глупо надеяться, что мы сможем уйти отсюда просто так, это вино замутило мне голову.

— Тогда ты отправишься в Сады Индры, — сказал варвар. — Я пришел сюда за Плодом Желаний, и я его возьму.

Тауранец молча на него посмотрел и побежал на тяжелых ногах к своим мечам.

Крылатые соглядатаи жрецов, слетевшиеся к тому времени, могли быть довольны: Хранитель защищал вверенное ему священное растение яростно и ожесточенно. Надежда обрести свободу, опрометчиво подсказанная северянином, придала ему силу и неустрашимость. Правда, недоставало картинного изящества, подобающего битве пред очами самой Богини Смерти: нанося удары, бойцы часто промахивались, спотыкались о камни, а клинки их лишь со свистом рассекали знойный воздух, не достигая цели. Что и говорить: лиановая настойка была достаточно крепкой.