Вислоусый ничего не успел сказать в свое оправдание: страшная парочка стрелой ринулась вниз, раздался треск разрываемой ткани, повозку тряхнуло так, что стражники кубарем покатились с козел. Две старые клячи, впряженные в арестантскую колесницу, присели на задние ноги, испуганно заржали, но, ввиду полной немощности, остались стоять на месте.

— Вот те на! — раздался из-под обрывков матерчатого навеса веселый женский голос. — Стоит только отпустить поводья, и греха не оберешься. Вы живы ли, месьор рыцарь?

— Жив, — отвечал неведомый месьор. — Но, кажется, здесь имеется узник. И он в беспамятстве.

— Узник! Гонимый и униженный, беспомощный и сирый… Теперь я понимаю, отчего вас понесло вниз. Долг рыцаря помогать страждущим. Я, признаться, намеревалась приземлиться поближе к центру.

— Вы намеревались также оставить в покое несчастную Абегальду и меня по прибытии в Тарантию. Можно ли доверять вашему слову, госпожа Ишшу?

Ответ прозвучал обиженно:

— Значит, месьор Дагеклан, если я элементал, так мне уж и верить необязательно? Где, хвост нергалий, ваша галантность? Не забывайте, что я все же дама!

Стражники сидели на мостовой, вылупив глаза и не в силах ни закричать, ни пуститься наутек. Младший судорожно икал, десятский кусал ус, собирая остатки мужества.

— Я обещала оставить вас в покое, когда подыщу достойную замену, — сказал женский голос в повозке. — А в кого прикажете вселяться, в этих олухов?

Тут дверь ближайшего дома отворилась, и на улице показалась толстушка в шуршащих юбках, державшая за недоуздок маленького и весьма потертого серого ослика. Девица сия торопилась на праздник и опрометчиво решила скостить дорогу, пройдя через улицу Роз, на которую в иное время ее не заманили бы и горстью золотых. Порешив, что на время торжеств улица Роз, как водится, будет свободна от страшных черных повозок, она открыла всегда запертую парадную дверь своего жилища и оказалась посреди событий удивительных и весьма жутких.

— Ага! — вскричала госпожа Ишшу голосом Абегальды. — Вот эта мне нравится!

Месьор Железная Рука едва успел подхватить обмякшее тело дочери Эзра: огненная искра вылетала из ее полуоткрытого рта и устремилась к застывшей на месте тарантийке. Миг — и толстушка пустилась в пляс, высоко подкидывая юбки и обнажая розовый и весьма аппетитный зад.

— Измена! — прохрипел усатый десятский, поднимаясь на ноги. — Измена! К оружию!

Его подчиненный остался сидеть, пренебрегая воинским долгом и все еще икая. Розовые ягодицы нежданной плясуньи мелькали у него перед глазами, вызывая тягостное головокружение.

Вислоусый, выставив вперед алебарду, побежал к владелице ослика, явно намереваясь зарубить ее на месте.

Он был уже в двух шагах от толстухи, когда вихрь ослепительных искр пронесся снизу по улице Роз. Стражник разинул рот, позабыв о своем оружии, и застыл на месте.

— О! — завопила толстуха тонким голосам. — О, други мои и подружки! Сюда, бестелесные! Вот осел, вот второй, с усами, вот юноша бледный с безумным взором! Располагайтесь, любезные!

Сноп искр распался: две влетели в разинутые рты стражников, одна исчезла в ослином ухе, остальные поднялись смерчем и исчезли в свете разгорающегося утра.

И начался танец, столь же невиданный, сколь и пугающий. Толстая тарантийка, одержимая госпожой Ишшу, закинула юбки на голову и выделывала умопомрачительные кренделя. Стражники отплясывали срамной народный танец нак-нак, за который сами же еще вчера хватали игрецов на рыночной площади. Не отставал от общего веселья и длинноухий ослик: встав на задние ноги, он выбивал копытами дробь, которой позавидовали бы и королевские барабанщики.

— Ах, месьор, — прошептала освобожденная дама Абегальда, — наконец я в ваших объятиях!

Не разделяя ее восторгов, рыцарь поплотнее укутал немедийку в попону. Он мучительно размышлял, что же следует предпринять в сложившемся положении.

Сомнения его быстро разрешились: хохоча и тыча друг дружку под ребра, стражники полезли на козлы. Толстуха уместилась между ними, во все горло распевая какую-то бодрую песню без слов. Ослик, приняв положение, более подобающее четвероногому, засеменил вниз по улице, то и дело заговорщицки оглядываясь на сивых лошадок через плечо.

— Агей-агу, веселись, народ! — завопил десятский, нахлестывая упряжку. — Покажем плотникам, что такое стропила!

— Покажем кузнецам, как гуся подковать! — вторил ему востроносый.

— Что нам, красоткам, стоит сплясать тартанеллу с самим светлейшим да жирнейшим, — изрекла госпожа Ишшу устами одержимой тарантийки. — А ну, дохлятины, несите нас на праздник!

Повозка полетела к центру города, выбивая из мостовой искры железными ободьями. Лошадки, то ли с испугу, то ли за компанию, явили невиданную прежде резвость и мчали экипаж, распугивая густеющую толпу. Многие шарахались, прижимаясь к стенам домов, другие, принявшие с утра изрядную дозу горячительного по случаю праздника, кричали вслед: «Ряженые! Гляди-ко, в стражников обрядились!» Сие мнение быстро распространилось, и на площадь Красных Цветов черная повозка въехала под всеобщее рукоплескание.

Тут дорогу ей заступила процессия жрецов в шафранных хитонах, величественно шествовавших по направлению к Храму Митры. Впереди выступал бритый старик с витой высокой свечой в руках. Вздернув острый подбородок, он вышагивал с таким видом, словно вел своих сподвижников прямиком в Небесные Сады. Толпа преклоняла колени, вздымала над головами лес рук; тягучее песнопение сопровождало процессию.

Поравнявшись с повозкой, шествие остановилось. Старый жрец уставился на осла, словно это было не обычное вьючное животное, а некий весьма странный и непонятный предмет.

— Мой взор оскорблен, — вымолвил жрец и в знак доказательства своего оскорбления слегка помахал свечой. — Кто сей дерзкий хозяин, забывший об указе, запрещающем выводить домашних животных во время прохода священных процессий?

— Я это, — на сей раз басом молвила госпожа Ишшу, скрывшаяся в теле толстой тарантийки, — ничтожная и недостойная дочь твоя.

— Ты заслуживаешь наказания, — строго сказал служитель Митры. — Стражники, отвезите ее в Железную Башню.

— Но я не виновата, и это не стражники.

— Все мы виновны пред взором Подателя Жизни. И как это — не стражники? Я вижу арестантскую повозку и двух слуг закона.

— Да ведь ты слеп, как же можешь что-либо видеть?

Челюсть жреца поехала вниз. Подобной дерзости он никак не ожидал.

— Ничтожная! — вскричал он дребезжащим старческим голосом. — Ты осмелилась оскорбить служителя Верховного Бога!

— Если позволишь, отче, мой защитник скажет несколько слов в оправдание.

— Защитник? Это еще кто?

— Месьор Длинноух Серый.

Осел, заслышав такие речи госпожи Ишшу, выступил вперед и, подняв трубой хвост, произвел громовой залп непотребных звуков, вызвавших в толпе хохот. Ситуация была столь комичной, что горожане ненадолго позабыли о всегдашнем страхе перед надменными служителями Митры.

Тем временем осел, опустив хвост и обнажив желтые зубы, молвил вполне отчетливым человеческим голосом:

— Старость — не радость. От геморроя хорошо помогает свинцовая вода и толченые тараканы. По столовой ложке три раза после еды.

— О, Пресветлый, спаси меня! — вскричал жрец, роняя свечу. — Наваждение! Наваждение!

— Порошком Черного Лотоса не следует злоупотреблять, — нравоучительно произнес осел, — от этого случаются навязчивые галлюцинации.

Жрецы, все как один, рухнули на колени и принялись творить охранные, отгоняющие демонов и избавляющие от морока молитвы. Толпа безмолвствовала, ожидая, чем окончится сие нежданное противостояние светлых и темных сил.

Темные силы победили: пока старый жрец осенял осла круговыми движениями рук, стремительное облако желтых огней упало на площадь; искры, в коих скрывались бестелесные сущности веселых духов, быстро нашли пристанище — те, кто не успел закрыть рта (и все жрецы оказались в их числе), стали легкой добычей беснующихся элементалов. После чего среди святых мужей случился следующий весьма примечательный разговор: