В результате русские люди были отодвинуты на задний план. Все решали фавориты Анны Ивановны: Бирон, Миних, Остерман, Левенвольд. Вот как пишет об этом В.В. Мавродин[16]:
«Вот почему, по образному выражению Ключевского, «немцы посыпались в Россию, точно сор из дырявого мешка, облепили двор, обсели престол, забирались на все доходные места в управлении. Этот сбродный налет состоял из «клеотур» двух сильных патронов, «канальи курляндца», умевшего только разыскивать породистых собак, как отзывались о Бироне, и другого канальи, лифляндца, подмастерья и даже конкурента Бирону в фаворе, графа Левенвольда, обер-шталмейстера, человека лживого, страстного игрока и взяточника. При разгульном дворе, то и дело увеселяемом блестящими празднествами, какие мастерил другой Левенвольд, обер-гофмаршал, перещеголявший злокачественностью и своего брата, вся эта стая кормилась досыта и веселилась до упаду на доимочные деньги, выколачиваемые из народа».
«Вновь созданный Измайловский гвардейский полк, названный так по любимому подмосковному селу императрицы Измайлову, попал под командование не Михаила Михайловича Голицына, навербовавшего в него 2 тыс. солдат из украинской шляхты, а обер-шталмейстера Левенвольда, который стал его полковником. Офицеров набирали «из лифляндцев, эстляндцев и курляндцев и прочих наций иноземцев». Ни один русский дворянин в первое время существования полка не попал даже в его солдаты. Таков был Измайловский гвардейский полк, своими «светлицами» (казармами), домами и службами занявший целый район Петербурга с его Измайловским проспектом и улицами-ротами. То же самое имело место и при создании конной гвардии, в офицерских квартирах и «светлицах» которой, построенных у Смольного, слышалась не столько русская, сколько немецкая речь. В Кадетском корпусе более четверти учеников были все те же вездесущие лифляндские и эстляндские немцы, а учебные занятия характеризовались тем, что русскому языку обучалось 18 человек, а немецкому – 237, многие кадеты знали польскую и всеобщую историю «до короля Магнуса», а русскую историю знал… один кадет (!)».
Вместе с тем, установление господства иноземцев вело к росту насилия над населением страны, сочетающегося с тотальным ограблением русского государства[16]:
«Содержание двора Анны Ивановны обходилось в огромную по тем временам сумму – в 2 млн. рублей золотом в год. Для сравнения отметим, что на содержание Академии наук и Адмиралтейской академии тратилось 47 тыс. рублей в год, а на Медицинскую канцелярию – 16 тыс. Безумная роскошь при дворе, когда балы сменялись маскарадами, маскарады иллюминациями, иллюминации снова балами и т. п., требовала колоссальных затрат от дворян, которые были «приняты ко двору.
Чего стоили одни январско-февральские празднества 1740 г., завершившиеся знаменитой свадьбой шутов – князя Голицына и вдовы Бужениновой в Ледяном доме, построенном академиком Крафтом из льда на Неве между Зимним дворцом и Адмиралтейством. Ледяные палаты и гроты, ледяной слон, извергающий из хобота горящую нефть, изваяния из льда – всюду лед, лед, лед. И среди ярких огней, переливавшихся уральскими самоцветами на льдинах тридцатипятисаженного Ледяного дома, горели костры и жались жалкие фигурки согнанных велением императрицы из разных концов страны самоедов и лопарей, чувашей и татар, черемисов и мордвы и других «инородцев», составлявших свадебный поезд шутов. А где-то на набережной, в стороне, взирали на веселье господ толпы «простонародья».
Казна была непрерывно пуста, хотя и непрерывно пополнялась за счет налогов, выколачиваемых из народа. Снова по русским деревням были расквартированы воинские команды, чаще всего во главе с иноземными офицерами, взыскивающие недоимки неумолимо и жестоко. За неуплату подушной подати крестьян подвергали самым зверским преследованиям. Казнили, ссылали, били плетьми, вырывали ноздри, отрубали руки, отправляли в далекую Сибирь, заживо замораживали, обливая на морозе водой, подвергали пытке огнем. Действия воинских команд поощрялись свыше».
Режим «бироновщины», ощущая все возрастающее неприятие его действий со стороны не только низших слоев населения, но и средних, и части высших слоев общества, предпринимает для своего сохранения все доступные методы воздействия[16]:
«Отчетливо представляя силу шляхетства и в первую очередь гвардии, чувствуя непрочность своего положения в стране, Анна, Остерман и прежде всего Бирон создали целую систему доносов и террора. Доносы были развиты чрезвычайно. Процветало «слово и дело». Без устали работала Тайная канцелярия, где сидел всесильный Андрей Иванович Ушаков. Никто из дворян не был уверен в том, что проснется у себя в постели и сон его не прервет посланник Ушакова. До 20 тыс. человек было отправлено в Сибирь, а в чем были их «вины» – можно судить по указу Сената от 28 марта 1740 г., запрещавшему высылать из Петербурга невинно наказанных, что предполагало широкую практику обратного.
Режим страха и кнута, созданный Бироном, Анной и их окружением, вызвал недовольство дворянства. Наиболее ярким проявлением его было дело Артемия Петровича Волынского. Один из «птенцов гнезда Петрова», умный, образованный, энергичный и способный Артемий Петрович Волынский был настоящим русским вельможей той поры: властным и честолюбивым, алчным и жестоким, крутым и скорым на расправу. Деятель петровской поры, он не мог примириться с тем маразмом и развратом, с той политикой «малых дел», «скудоумием» и «небрежением», которые характеризовали деятельность правительства Анны Ивановны. Русский патриот, он возненавидел бездарных иноземцев, игравших столь большую роль при дворе императрицы, возненавидел «бироновщину». Волынский стал кабинет-министром Анны как «креатура» Бирона, не испытывавшего никакой симпатии к нему, но захотевшего противопоставить Волынского Остерману.
Видя, какой вред приносит государству «бироновщина», Волынский составил свой проект «Об исправлении государственных дел» – один из пяти его проектов. Волынский был сторонником неограниченного самодержавия. Он ставил своей целью положить конец засилью иностранцев в России и создать все свое, «природное», что, несомненно, носило прогрессивный характер. Для того чтобы иметь своих «природных министров» из русских, образованных и сведущих, Волынский предлагал ряд мероприятий в области просвещения. Вопросам просвещения он вообще уделял много внимания, понимая, что засилье иноземцев в России обусловлено укоренившимся мнением, что иноземец «все умеет», а наш, русский, «не обучен».
В этом иноземные властители России увидели угрозу для своей власти. И представители «цивилизованного» Запада начали действовать[16]:
«Бирон и Остерман подали челобитные на Волынского императрице. На этот раз они, соперники, действовали вместе. У них был общий враг – русский вельможа Волынский, ярый противник «бироновщины». 12 апреля 1740 г. Артемий Петрович был арестован. За ним были арестованы «конфиденты», родственники, знакомые, канцеляристы Волынского и т. д. Началось «дело Волынского». Арестованные попали к начальнику Тайной канцелярии Ушакову и были заключены в Петропавловскую крепость. За ходом «дела» следили Остерман и Бирон. Судьи, их ставленники, вели «дело», как им приказывали. Состряпали «обвинение». Волынский оправдывался, но откровенно говорил, что он был против Бирона, Остермана, Миниха, Левенвольда. Этого было достаточно, чтобы пойти на плаху. 20 июля был вынесен приговор. Характерно, что подписать его заставили многих вельмож, посещавших Волынского: Новосильцева, Нарышкина и др. Приговор гласил: Волынскому отрезать язык и посадить на кол, Хрущева, Мусина-Пушкина, Соймонова и Еропкина четвертовать и отсечь головы, Эйхлера колесовать и отсечь голову, Суде – отсечь голову. Анна «смягчила» приговор. 27 июня 1740 г. за Петропавловской крепостью была совершена казнь. Волынский взошел на эшафот с повязкой на губах (накануне ему «урезали» язык). Одна рука висела как плеть, она была вывихнута в застенке. Ему отрубили сперва руку, а потом голову. Затем обезглавили Хрущева и Еропкина. Соймонов, Эйхлер и Суда были биты кнутом и плетьми, Мусину-Пушкину «урезали» язык. Оставшихся в живых «конфидентов» Волынского сослали: Соймонова – в Охотск, Мусина-Пушкина – в Соловки, Эйхлера – в Якутию, Суду – на Камчатку. Волынский, Еропкин и Хрущев были похоронены у церкви Сампсония на Выборгской стороне. Дома и «двор» Волынского на Фонтанке и все его имущество были конфискованы, семья сослана».