— Поплывешь ли ты по Марре, или поедешь по дороге — их владений тебе не избежать. Властители не обращают внимания на наши пропуска. Если ты попадешь в замок — лучше бы тебе умереть от жажды посреди пресного озера.

— Не понял тебя, светлейший!

— Ой-май! У достойнейшего Наместника есть палач. Зовут его Ихм (он не конгай). У достойного Тага тоже есть палач. И у меня есть мастер тайных бесед, я привез его из Онгара. Но все трое — сущие дети в сравнении с антассио сонанг.

— Да, я об этом слышал.

— Пусть твои знания о них и впредь питаются только слухами!

— Но если пропуска для них не имеют силы, стоит ли беспокоиться о подорожной?

— О нет! Я сказал «наши пропуска». Открытая подорожная Конга — дело другое. На ней — печать ситанга.

— И что же?

— Для сонангая любой из нас — ниххан, ничтожный. Но не ситанг, ибо ситанг — сонангай. Хотя, если ты спросишь, правит ли он страной, я тебе отвечу: это тайна. Для тебя, впрочем, важно лишь то, что, имея печать ситанга, ты — «собственность» ситанга и табу для любого антассио сонанг.

— Ты полагаешь, высший аргенет Империи ниже конгского людоеда? — процедил Эак.

— Нет, я так не полагаю. Но какая разница для тебя, что полагаю я, если ты сам будешь сидеть в замковой тюрьме? Не забывай, ты идешь один, а не во главе своих торионов. Впрочем, тогда и я говорил бы с тобой мечом. Чту твою честь, светлорожденный Нетона, но без подорожной путь твой будет непрост.

— Понимаю. Ты хочешь мне что-то предложить?

— Иначе не затевал бы этот разговор. Знай, должность, которую я занимаю, можно получить только из рук ситанга. Лично.

— Хочешь сказать, что у тебя есть заслуги перед вашим правителем?

— Не перед ним самим, но перед лицом, очень значительным, одним из трех Исполняющих Волю. И я готов дать тебе эскорт из двух десятков всадников и письмо. Если ты сумеешь убедить Исполняющего Волю, что ты не враг Конга, он даст тебе подорожную.

— А я сумею его убедить?

— Убедил же ты меня. А Исполняющий Волю не всегда был одним из трех правителей. Когда-то он был капитаном флагманского турона, где я служил младшим кормчим. И он доверяет мне. От Ангмара до Тинаанга — десять хор, если не жалеть себя и урров. Завтра утром ты отправишься в Тинаанг, а через день вернешься с подорожной для себя и своих спутников. Особый гонец ситанга и эскорт неприкосновенны. Кстати, этой же дорогой ты отправишься потом к границам Тонгора. Жду твоего решения, светлорожденный!

— Я еду.

— Не сомневался. Окажешь ли ты мне честь переночевать в моем доме? Ужин, аэтона и умелую девушку, чтоб скрасить тебе ночь, я обещаю. Или ты предпочтешь юношу?

— Благодарю тебя, Саннон. Я предпочту девушку.

— Превосходно! Управитель покажет тебе покои. Там будут кисть и бумага: вероятно, ты захочешь предупредить спутников? Бегуна даст домоправитель, его имя — Морон, если ты пожелаешь звать его по имени. А сейчас я должен покинуть тебя, светлейший, прости! Меня ждут в Гавани.

— Он потерял чутье, Этайа! — воскликнул Нил, прочитав письмо.

— Ему грозит опасность?

— Уверен. Не следовало оставлять его одного: он стал слишком доверчив.

— Не веришь Саннону?

— Верю девушке, что была подругой певца. Она обманет, но не предаст. Но я не верю ни одной твари в этой стране, что носит значок Свернувшегося Дракона. Голова этой ящерицы пропитана ядом!

— Может быть. Не вижу опасности, с которой не мог бы справиться Эак.

— Да? Ну, будь по-твоему, Тай!

— Тебе самому надо быть осторожнее, Нил! — сказала женщина, кладя маленькую руку на веслоподобную кисть гиганта.

С нежностью, которую трудно ожидать от человека подобной наружности, Нил коснулся ее щеки.

— Знаю! — сказал он. — Хвала Тору, мне удалось исправить последствия своей ошибки. Прости, я хочу есть.

— Я распоряжусь, чтобы тебе принесли ужин. Ты не переселишься в апартаменты отца?

— Нет, я останусь здесь. Биорк дал о себе знать? Его убежище раскрыто!

— Может быть, он сам раскрыл его? Его планы… Ты знаешь, твой отец непредсказуем. Это — часть его силы. Иди, смой с себя ангмарскую пыль. Ты не слишком изнурил себя упражнениями?

— Спрашиваешь ты! — засмеялся гигант, сбрасывая с себя набедренную повязку. — Я изнурил трех урров — им нелегко было под моей тушей!

Он хлопнул себя кулаком по животу, четко разделенному на выпуклые прямоугольники мышц. Затем медленно втянул воздух, согнул ноги и сильным толчком бросил свое тело сквозь тростниковый полог. Выплеснувшаяся из бассейна вода хлынула в гостиную и лужицей заплескалась на паутинном шелке.

Крохотная эллора, впорхнувшая в комнату с террасы, опустилась в шаге от лужицы и, шурша цепкими лапками, подбежала к воде.

Этайа присела рядом и погладила отливающую золотом спинку. Ящерица сердито дернула маленькой заостренной головкой: не мешай! Этайа тихонько засмеялась и оставила малышку в покое.

— Что ты хочешь съесть? — крикнула она Нилу. — Будешь копченую говядину с ломтиками кассаты под ореховым соусом?

— Добрый кусок плоти иллансана, посыпанный софиром, — я голоден, Этайа! Голоден, а не «хотел бы что-нибудь покушать», — последние слова Нил произнес тонким, жалобным голоском, передразнивая аэльских обольстительниц.

— Мясо тебе дать сырым? — Этайа потянула за шнур, вызывая слугу.

— Нет, зажарь! — Нил ухмыльнулся шутке и бросил в воду горсть ароматической смолы. — Но непременно — на открытом огне!

— Он попался, кенсит! Наживка пришлась по вкусу!

— Ты так уверен в успехе?

— Совершенно, кенсит! Я возьму его двойной петлей.

— Мне приятна твоя твердость. Клянусь молотом Уоланта, я оценю твой пыл.

— Милость твоя выше моей доблести, кенсит!

— Сказано хорошо. Но детали, мой друг…

Теплые сумерки стерли краски с ангмарских предместий. Зато четче, рельефнее обозначились границы вещей, отчеркнутые легшими тенями. Звуки, чье место в нашем сознании обычно сужено зрением, тотчас утратили свою суматошность, наполнились смыслом: тут рокот прибоя, переставший быть шумом, и шум листьев, обретший тысячу голосов, тут потрескивание камней, остывающих, просыпающихся, и тонкий свист ящерицы. Шепоты и шепоты. Скоро вязкая южная тьма освободит и остальное: водопад запахов ударит в ноздри, осязаемым станет ветер, и влажный пар, исходящий от поверхности вод, станет теплым и соленым, какой он и есть на самом деле.

Мужчина смотрел на обнаженную девушку. На темный, нет — черный, потерявший выпуклость силуэт — тень на светлой стене воздушного пространства, поднявшейся над восходящей плоскостью залива. Сильная рука мужчины черпала мелкий песок, приятный сохранившейся в нем теплотой, и, медленно разжимаясь, отдавала его назад, туда, где он переставал быть песком в руке, а становился частью сущности, называемой «берег».

Девушка двигалась. Из-под босых ног вспархивали маленькие песчаные вихри. Она танцевала. Музыкой ей были мерное дыхание волн и собственное пение и еще шорох, с которым ноги ее разбрасывали песок: