Знакомясь с историей физики, мы постоянно остаёмся внутри одной науки, её понятий, представлений, законов, методов мышления. И рассказ выходит похожим на ткань, сплошь выработанную из одного вида пряжи, на этикетках таких тканей выставляется весьма любимая современным человеком помета — «100%».

У нас же с вами нечто вроде лоскутного одеяла. Лоскуток одной науки, лоскуток другой, лоскуток третьей. Все несхожи, у всех разная фактура. Глаз утомляется зрительной какофонией. Внимание рассеивается от этих постоянных скачков из геофизики в палеоклиматологию, оттуда в зоогеографию, потом в чистую геологию. А при последнем повороте сюжета прихватили мы ещё лоскут из магнитных исследований. Казалось бы, хватит. Так нет, реальные события снова гонят из одного раздела науки в другой.

Я к тому все это пишу, мой терпеливый друг, чтобы честно предупредить вас: не ожидайте и дальше ровного и гладкого хода событий. Лоскутной будет наша история и впредь, может, только пестроты поубавится. А всё равно играют здесь роль факты, внешне друг с другом мало связанные. И количество их постоянно растёт.

Тут и в том сложность, что события, о которых пойдёт речь, происходили в последние десятилетия и было их великое множество: новые сведения одновременно добывались в разных частях земного шара представителями разных узких специальностей. И в том ещё, что они осмысливались и сцеплялись весьма причудливо, словно стёклышки в детском калейдоскопе, создавая то один орнамент, то другой, то третий. И все они были красивы (то есть в нашем случае — убедительны), все претендовали на право дать последний ответ. Но ещё одно движение (ещё одна обойма фактов) — и прежние орнаменты рассыпаны, а на свет родился новый, более совершенный.

Знаю заранее: всех этих метаморфоз, каждая из которых была по-своему замечательна, была несомненным достижением в развитии знаний о том, как формировался лик Земли, сжатый объём этой книги рассказать не позволит. Впрочем, может, и нет в том большой беды, ибо наша задача, определённая самим названием серии, состоит прежде всего в том, чтобы проследить жизнь замечательной идеи. И факты нас интересуют лишь в той степени, в какой они идею развивали. А ещё потому не вижу в этом беды, что весьма основательно, с множеством подробностей описал недавно события последних десятилетий, относящиеся к становлению мобилизма, многоопытный популяризатор науки Лев Юдасин в солидном труде «Уйти, чтобы вернуться», выпущенном издательством «Советская Россия» в 1982 году. Отсылаю самых любознательных читателей к этой книге.

А теперь вернёмся к очередным превратностям из биографии мобилизма. Напомню: в конце предыдущей главы нобелевский лауреат Патрик Блэкетт высказал мысль, что в дальнейшем в развитии познания важную роль должны сыграть две ветви науки — родной его палеомагнетизм и океанография.

Насчёт ископаемых магнитов, думаю, сомнений нет. Но почему океанография? Ведь мы-то ведём речь о дрейфе материков. И хотя, конечно, их движение должно было обязательно менять контуры океанских бассейнов, однако до сих пор во всём нашем изложении дело изображалось так, что сами океаны (скажем точнее: их дно) — пассивные участники этого процесса. Недаром же Вегенер сравнивал перемещение континентов с плаванием айсбергов столовой формы по воде. Роль воды в этом случае отводилась как раз базальтовой океанической коре. Помните? Вегенер был убеждён: дно океанов более ровное, чем поверхность континентов, вздыбленная горами, иссечённая разломами. И делал из этого вывод: раз базальтовая кора более ровная, значит, она более пластичная.

Так вот, в начале второй половины нашего столетия весь этот круг представлений буквально в одночасье, в краткий (не по геологическим, но по самым обыденным, людским, понятиям) период времени был полностью отвергнут под напором новых, совершенно неопровержимых фактов, полученных с океанского дна.

Если задуматься всерьёз, ничего удивительного здесь не обнаружишь. Ведь ясно: когда наука приступает к изучению совершенно неведомого ей прежде объекта, она добывает сразу в огромном количестве новые сведения. А дно океана было именно таким объектом. Причём объектом гигантского размера. Мы помним: Мировой океан занимает более двух третей поверхности планеты. Между тем геология в течение всей своей истории, вплоть до середины пятидесятых годов нашего века, была наукой почти исключительно «сухопутной». Оттого волей-неволей океан воспринимался ею как частный случай суши, хотя по логике всё должно быть как раз наоборот: многократно, замечено, что инопланетный наблюдатель скорее всего должен бы именовать Землю «планетой Океан».

Понимать-то, конечно, люди науки это понимали. Но изменить ситуацию не могли. Американские океанологи, авторы книги «Океан сам по себе и для нас», на мой взгляд, очень ясно и по-житейски просто объяснили, почему так вышло. «В годы становления геологии, да и много позднее, всё „вооружение“ геолога составляли молоток, блокнот, пара прочных ботинок и, конечно, острая наблюдательность… Но в океане такими средствами не обойдёшься, так как его геология скрыта под огромной толщей воды. Поэтому для изучения пород и отложений морского дна было необходимо разработать дистанционные методы наблюдений».

Ещё столетие назад учёные о том, что представляет собой ложе океана, каков, скажем, его рельеф, могли только догадываться. Первые промеры в открытом океане были проведены во время экспедиции на «Челленджере» обычным тогдашним методом, то есть тонким пеньковым тросом с грузиком на конце. И сразу получились результаты, над которыми, казалось бы, следовало задуматься: выяснилось, что Атлантический океан в средней части вдвое мельче, чем на окраинах. Правда, очень трудоёмкие, а потому редкие промеры не давали возможности установить, каков характер этого странного возвышения, какую площадь оно занимает. Его, не мудрствуя, назвали Атлантическим валом и посчитали исключением из общего правила. Основания для этого были — за всё своё долгое плавание «Челленджер» нашёл лишь ещё один довольно резкий перепад глубины в Тихом океане, обнаруженное поднятие получило имя плато Альбатрос. Результаты остальных измерений нигде не показывали каких-либо заметных возвышенностей на дне.

Впрочем, сообщение об Атлантическом вале не прошло совсем не замеченным. Одни учёные высказали догадку, что английская экспедиция нащупала основание разрушившегося некогда легендарного острова Атлантида, обетованной земли, красочно описанной Платоном. Другие увидели в поднятии остатки «моста суши», соединявшего некогда берега Атлантики. Были, правда, и такие, кто заподозрил, что по дну океана проходит подводный горный хребет. Но мало-мальски основательными аргументами они не располагали, а потому их мнение никто не воспринял всерьёз.

Промеры глубины стали более частыми с конца прошлого века, когда был изобретён телеграф и возникла нужда прокладывать по дну морей и океанов кабели. Однако так вышло, что как раз в районах прокладки на близком расстоянии не были зафиксированы значительные перепады дойного рельефа. Как мы помним, на эти данные и опирался Вегенер, утверждая, что ложе океана по большей части имеет равнинный характер. И тут с ним легко согласились даже самые ярые противники дрейфа. Это мнение было в науке общепринятым до середины нашего века.

Лишь Северный Ледовитый океан вызывал у некоторых специалистов подозрение. Характер перемещения водных масс подсказывал, что в его центральной части глубинные потоки натыкаются на какую-то неведомую преграду. Между тем поиски континента в районе полюса или хотя бы архипелага, состоящего из крупных островов, постоянно ни к чему не приводили. Тогда и возникла мысль, что, по всей видимости, дно океана перегорожено какой-то подводной возвышенностью.

Однако результаты полярных экспедиций говорили об обратном. Фритьоф Нансен во время своего исторического дрейфа на «Фраме» вёл постоянные промеры. Иногда на его лоте не хватало троса, чтобы достать дна, столь оказался глубок здесь океан, но резкого падения глубин на всём маршруте обнаружено не было.