Ощущение жара в теле было вызвано куском жесткой шерстяной ткани в руках юноши, которой он усиленно растирал окоченевшего Житкова. Грудь его побагровела, и даже капли крови выступили на ней под действием этого беспощадного массажа.

Житков лежал на широкой скамье. Порывы ветра гнали мимо окна последние хлопья тумана. Ветер со свистом и шипением ударял в толстые бревна дома.

Приподнявшись на локте, Житков увидел седые гребни прибоя, бившие в мостки маленькой пристани, совсем рядом с домом.

— Крепко, — сказал он и снова откинулся на скамью.

— Скажи спасибо, что я помешал тебе отправиться в ад, — с напускной грубостью сказал юноша. Сначала это было сказано по-норвежски. Но видя, что Житков не все понял, юноша повторил по-английски. — На! — И протянул Житкову большую кружку горячего кофе. — Еще немного, и ты наверняка пошел бы на корм рыбам. Я заметил твой чурбак над водой, когда тебя несло прибоем на скалы.

— Кто ты?

— Рыбак. И отец мой тоже рыбак.

— Как его имя?

— Ивар Глан.

— А твое?

Юноша на минуту смутился. Откинув голову, он с какой-то особенной ясностью, отдающей хвастовством, ответил все на той же смеси норвежского языка с английским:

— Меня зовут… Эль.

— Это же женское имя.

— А я мужчина! — И как бы в доказательство этого юноша с шиком вытащил из кармана пачку дешевых сигарет. — Кури.

Житков протянул руку.

— Откуда ты взялся? — спросил Эль.

— Откуда? — Житков огляделся. Он лежал в просто обставленной комнате с развешанными по стенам принадлежностями рыбной ловли. — Я с «Марты», — сказал он наконец.

Юноша протяжно свистнул.

— Вон ты из каких!

Он встал и молча поглядел на Житкова; потом, скомкав сигарету, швырнул ее в угол. Туда же полетела суконка, которой он перед тем растирал моряка.

— Уходи… Уходи, пока не вернулся отец, — сказал он, распахнув входную дверь, и сквозь зубы тихо прибавил: — Немецкая тварь!

— Так вот в чем дело! — Житков рассмеялся. — Ты принял меня за немца?

Эль стоял со сжатыми кулаками.

— Тем хуже, если ты продался им, не будучи немцем!

— Тише, мальчик, — сказал Житков. — Мы просто не поняли друг друга.

— Что тут понимать? Ты с «Марты», а мы здесь слишком хорошо знаем, что это значит.

— Да, я с «Марты». Но если бы ты знал, как я на ней оказался!

Житков вкратце описал Элю свое путешествие на паруснике.

— Ну, так тебе несдобровать! — с тревогой воскликнул Эль. — Вольф отыщет тебя. Перевернет вверх дном весь остров.

— О каком Вольфе ты говоришь? — спросил Житков.

— А разве ты не знаешь? Имя капитана «Марты» — Вольф.

— Прежде чем он догадается, что я не утонул, — сказал Житков, — меня здесь уже не будет.

— Ну и чудак! С тех пор как сюда пришли немцы, наш остров стал настоящей тюрьмой. Без разрешения немецкого коменданта не сядешь ни на один пароход.

— Кроме пароходов существуют средства…

— Не пойдешь же ты на материк в рыбачьей лодке?

— Почему нет?

— Но кто же ты? Ты не гунн и не наш. Англичанин? Нет, ты и не из них.

— Я русский.

— Ты?.. — Эль запнулся, словно у него захватило дыхание. — Не врешь?

— Зачем?

Эль порывисто протянул было руку, но тотчас спрятал ее за спину.

— Поклянись, что не врешь.

— Всем, чем хочешь.

— У нас никто никогда не лгал, пока не пришли гунны. А с тех пор люди стали другими. Нашлись изменники. Когда-нибудь мы рассчитаемся с ними, но пока… пока ни один из них не должен тебя видеть. Когда вернется Адмирал, он найдет такое местечко, что ты никому не попадешься на глаза.

— Адмирал?

— Да, так люди называют моего отца…

— Это кличка?

— Разумеется. Но мой отец заслуженно получил ее: он был настоящим адмиралом рыбачьего флота. Впрочем, он мог бы кое в чем поспорить и с теми адмиралами, что обшиты золотом с ног до головы, хоть и сидят всю жизнь на берегу.

— Кажется, мы будем друзьями! — Житков протянул руку. Эль несмело вложил в нее свою. Это была маленькая нежная рука. Хотя на ее ладони чувствовались жесткие бугорки мозолей, Житкова поразило, что у юноши такие тонкие длинные пальцы и такая удивительно правильная форма продолговатой кисти.

Эль, кажется, заметил удивление Житкова и поспешил отдернуть руку.

— Адмирал непременно сведет тебя с Нордалем, — сказал он.

— Кто такой Нордаль?

— О, Нордаль Йенсен — самый сильный человек на острове. Он — замечательный человек! Я уверен, если когда-нибудь нам придется снова выйти в море, чтобы драться, отец никому другому не отдаст своей адмиральской шапки — только Нордалю!

— Рад буду познакомиться с ним…

Не договорив, Житков заметил, что глаза юноши испуганно устремлены сквозь окно на двор. Глянув через его плечо, Житков увидел идущего к домику Тэдди. Рядом с юнгой шагал высокий сутулый человек с неприятными рыжими баками. Угодливо заглядывая в глаза юнге, рыжий нес его новенький чемодан.

Эль испуганно шепнул Житкову:

— Брат не должен тебя видеть.

А Тэдди уже дернул дверь.

— Эй! Кому пришло в голову запираться среди бела дня? — весело крикнул он.

— Погоди, погоди минутку, — ответил Эль, — сейчас отопру!

Взгляд Житкова лихорадочно блуждал по комнате в поисках угла, куда можно было бы спрятаться. К стеклу приникло лицо рыжего. Мутные серые глаза, прикрытые дряблыми воспаленными веками, встретились с глазами Житкова.

Ветер усиливался. Оле Хуль, причетник церкви Св. Олафа, снял шапку и сунул ее в карман, чтобы не унесло. Он не боялся, что ветер испортит ему прическу: череп его был гол, как колено.

Хуль плотнее закутался в плащ. Ветер дергал его за полы, ударял в грудь, бросал в лицо пригоршни соленой воды. Хуль только щурился и продолжал с любопытством глядеть, как пристает пароход. Хотя погоня за куском легкого хлеба и сделала его церковной крысой, но, как всякий житель этого острова, в душе он оставался моряком.

Оле сразу узнал среди пассажиров нового пастора, хотя никогда не видел его, как и никто другой на острове. Черный глухой сюртук и котелок бросались в глаза на фоне туристских костюмов и зеленых шляп немцев, толпившихся на палубе. Если что и удивило причетника в облике нового пастора, так это его молодость. Но ведь на то херре Сольнес и был скандинавом, чтобы иметь право на здоровый цвет лица, веселый блеск умных глаз и твердую поступь, — даже в пасторском платье.

Оле хорошо знал, чего стоило добиться от немецких властей разрешения прислать сюда нового пастора на смену умершему полгода назад старику Никольсену. Если прибавить к этому полугоду несколько месяцев болезни господина Никольсена, то, пожалуй, скоро исполнится год, как в церкви Св. Олафа не было справлено ни одной службы. Может быть, жители острова и не испытывали большого ущерба от такого перерыва в сношениях с небом, но зато он, Оле Хуль, как нельзя более остро ощущал досадные пробелы в своем бюджете. Поэтому вдвойне радостно приветствовал он нового пастора, когда тот, без всякого видимого усилия неся два больших чемодана, ступил на каменистую почву острова Туманов.

— Во имя отца и сына, — почтительно произнес Хуль. — Со счастливым окончанием путешествия, господин пастор! — Заметив удивленный взгляд пастора, Хуль представился: — Я здешний причетник, сударь, — Оле Хуль.

— Меня зовут Сольнес, — просто сказал пастор.

— Как же! Мы уже знаем о вашем приезде, — сказал Хуль и взялся было за пасторские чемоданы, но сразу почувствовал, что этот груз ему не по плечу.

— Однако! — воскликнул он. — Видать, вы не из слабеньких.

Пастор прервал его:

— Не проводите ли вы меня в церковь, чтобы воздать Всевышнему хвалу за счастливое окончание путешествия его слуги к этому острову?

— Охотно, охотно, господин пастор. — Хуль с кряхтением взвалил себе на плечи один из чемоданов, что был полегче. Второй чемодан одной рукой легко поднял пастор. Причетник шел впереди, показывая дорогу к церкви, по соседству с которой стоял и дом пастора.