Не заходя в дом, пастор оставил чемоданы на крыльце и направился к церкви. Перед дверью храма он остановился в ожидании, пока Хуль отворит ее. Однако причетник так долго возился с ключом, что у пастора хватило времени обойти вокруг церкви и полюбоваться морским видом, открывающимся с высокой скалы, где стояла церковь.

Возглас причетника нарушил созерцательное настроение пастора.

— Небось замок заржавел… — сокрушенно пробормотал Хуль, почесывая затылок. — Ничего не остается, как позвать проклятого нечестивца Нордаля Йенсена. Он единственный толковый слесарь у нас в поселке.

— Грех так дурно отзываться о ближнем, Оле.

— Какой там грех, сударь! Ведь Нордаль — мой приятель. Но по чести-то говоря, ни разу в жизни он не вошел в храм с иной целью, как починка по слесарной части. В прошлом году, когда венчали лодочника Буля, жених спьяна дернул престольный крест и отломил верхушку. Так можете себе представить, берясь за починку столь священного предмета, Нордаль даже не осенил себя крестным знамением. А вот еще помню…

Пастор отошел к краю скалы, спокойно опустился на камень и углубился в созерцание расстилавшейся у его ног панорамы. Рокот прибоя доносился и сюда. Из глубокой расселины слышался неумолчный гомон всполошенных птиц. Ветер шуршал травой. Но эти шумы, казалось, не нарушали царящей вокруг тишины. Несмотря на то, что все вокруг — море, травы, облака в небе, — все находилось в непрестанном движении, ощущение необыкновенного умиротворения охватило пастора.

Просидев некоторое время неподвижно, он вдруг быстро оглянулся и вынул из кармана бинокль. Убедившись в том, что никто за ним не наблюдает, принялся внимательно оглядывать берег и уходящее в туманную голубизну плато острова. Метр за метром рассматривал он все, что попадало в поле линз. Подолгу задерживался на каждой постройке.

Заслышав шаги возвращающегося Хуля, пастор спрятал бинокль.

— Разве этот ваш «нечестивец» живет так далеко? — с усмешкой спросил он причетника.

— Ах, если бы вы знали этих людей, господин пастор! От зари до зари торчат они в кабаке. Сплетничают, пока на языках у них не вырастают мозоли в два пальца. С этим народом нельзя говорить иначе, как за кружкой пива.

По ароматному дыханию причетника можно было догадаться, что и он избрал именно этот способ общения со слесарем.

Пастор снова уселся на камень, терпеливо слушая болтовню причетника. Так прошло довольно много времени. Наскучив ожиданием, пастор решительно поднялся.

— В конце концов Господь не взыщет с нас, дорогой Хуль, если мы вознесем ему молитву под открытым небом.

С этими словами он преклонил колено. Хуль послушно опустился на землю за спиной пастора.

Когда пастор поднялся и направился к своему новому жилищу, он увидел, что со стороны поселка идет плечистый, рослый человек средних лет с энергичными чертами сухого бритого лица. Это и был слесарь Нордаль Йенсен.

Пастор остановился. Слесарь приблизился и почтительно приподнял шляпу.

— Привет вам, господин пастор.

— И вам, господин безбожник, — улыбнувшись, ответил пастор. — Меня зовут Сольнес.

— С именем святого Хакона, — четко произнес Нордаль, — могу приступить к работе.

Священник негромко ответил:

— Во славу матери-родины.

Улыбка пробежала по лицу слесаря, а пастор обернулся к Хулю:

— Идите, друг мой. Оставьте нам ключи, я сам присмотрю за работой господина Йенсена.

Хуль не заставил себя просить дважды и проворно пошел прочь. Когда он удалился на достаточное расстояние, Нордаль сказал:

— Я был предупрежден о вашем приезде, господин Зуденшельд.

Через мгновение после того, как над головой Житкова захлопнулся люк подполья, по полу хижины загремели шаги Тэдди и его спутника.

— Где отец? — спросил Тэдди.

— В море, — ответил Эль.

Житков заметил, что с братом Эль говорил совсем не тем тоном, пожалуй, даже и голосом другим, чем с ним. Не было у Эля прежнего задора, юношеской звонкости. Зато голос Тэдди звучал еще уверенней, чем на корабле.

— Не доведет отца до добра это «море». Пора бы ему бросить свои штуки.

— Ты говоришь об отце! — сердито напомнил Эль.

— Ах, брось ты эти нежности. Он мне только до тех пор отец, пока «синие куртки» не накрыли его. Уходить на лов без разрешения властей! Вот поймают, тогда уж быть его сыном не доставит мне никакого удовольствия.

— Наверно, ему давно уже не доставляет удовольствия быть твоим отцом, — огрызнулся Эль.

— Ого! Смотри-ка, Вилли, как здесь тявкают щенята!

— Можно подумать, что вы кровные враги, — проскрипел тот, кого Тэдди назвал Вилли — сутулый рыжий человек, чей пристальный взгляд до сих пор стоял перед Житковым.

После нескольких минут препирательств Тэдди собрался уходить.

— Ты со мной, Вилли? — спросил юноша рыжего.

— Нет, дождусь Адмирала.

— Поговори с ним серьезно, Вилли. Нужно бросить бессмысленное сопротивление. До добра это не доведет…

Весело насвистывая, Тэдди вышел из комнаты. Воцарилось молчание. Оно казалось Житкову бесконечным. Он старался разгадать значение различных звуков: вот характерный стук, — по-видимому, рыжий выколачивал трубку о каблук; вот чиркнула спичка; теперь Житков слышит, как мягкие крадущиеся шаги рыжего шуршат в разных направлениях, словно обшаривая все углы хижины.

Молчание продолжалось.

Житкову казалось, будто рыжий тянет носом, как ищейка, пытаясь по запаху обнаружить его присутствие.

Раздался скрипучий голос:

— Послушай, перестань играть в прятки.

— Что ты хочешь сказать? — спросил Эль.

— Я видел здесь человека.

— Ты опять пьян, Вилли!

— Не хитри… Когда я заглянул в окошко, здесь был человек…

Остальное заглушили удары волн. Временами Житкову казалось, что домик над его головой скрипит всеми бревнами, как корпус парусника. Вот-вот ветер развалит постройку.

Как ни старался он разглядеть помещение, где очутился, это ему не удавалось: в подполье царила тьма, а коробок спичек, обнаруженный Житковым в кармане, совершенно размок. Житкова преследовал густой запах рыбы. Он исходил решительно ото всего, и скоро его лицо, одежда — все было пропитано тяжелым запахом лежалой трески.

Житков снова услышал голос наверху. Рыжий сказал:

— Штормяга наползает. Как бы не накрыл Адмирала!

— Отец не даст себя поймать морю. Он вернется вовремя. И как всегда, с уловом, — ответил Эль.

— На этот раз рыба не протухнет. Пусть только Адмирал сразу свалит ее в погреб. Через два-три часа она будет там плавать, как в садке. Сегодня вашему подвалу не избежать потопа.

— Пожалуй, ты прав! — В голосе юноши послышалось беспокойство.

— Не приготовить ли подвал? — сказал рыжий, останавливаясь над люком.

— Нет, нет! — воскликнул Эль, и Житков услышал его торопливые шаги. Юноша встал на крышку люка. — Там все в порядке… Ты бы очень хорошо сделал, Вилли, если бы вышел на пристань. Помоги Адмиралу пристать и выгрузить рыбу. Я тоже сейчас приду.

— Так идем же, — настойчиво сказал рыжий.

— Как хочешь, вместе так вместе, — согласился Эль.

Хлопнула дверь. Переждав несколько минут, Житков поднял крышку люка и вылез из подполья. Только тогда он понял, как разыгралось море. Волны прибоя катились непрерывной чередой. Они образовали сплошной пояс клокочущей пены вокруг плоской скалы, где стоял домик Глана. Над пеной едва возвышался помост маленькой пристани, соединенной с берегом дощатым настилом. В бушевании набегающих и откатывающихся валов это сооружение казалось таким зыбким, что было удивительно, как оно выдерживает удары моря. И еще удивительнее было то, что, несмотря на могучие волны прибоя, к этой пристани уверенно приближался небольшой моторно-парусный бот. Житков был моряком, он знал море, не боялся его и все же с беспокойством глядел на маневры судна.

Он так увлекся этим зрелищем, что не сразу обратил внимание на людей на пристани, помогавших судну пристать. Скоро они повернули к домику, нагруженные корзинами с рыбой. Кроме коренастого седобородого рыбака, — по-видимому, самого Глана, — с Элем шли еще двое: все тот же рыжий и…