Но вот он как-то странно осел на пятки, качнулся взад и вперед и, наконец, с тупым стуком, как манекен, как набитый опилками боксерский мешок, свалился навзничь.

Машинально, действуя по привычке, а вовсе не из желания порисоваться, я продул ствол «питона» от порохового дыма.

29

Вперял он любопытный взор

На отдаленные громады

Седых, румяных, синих гор.

А.Пушкин

– Пижон, ну и пижон! – Оказывается, Гриша успел прийти в себя, но все еще сидел у той самой стены, куда отбросил его толчок негра. – Лучше заряди, а то вдруг оживет и встанет…

Невольно я бросил взгляд на лежавшего навзничь врага, как будто на мгновение поверил, что человек, получивший две пули сорок четвертого калибра в голову, может встать. Но, к своему облегчению, увидал лишь неподвижную черную массу.

Тем не менее, я последовал разумному совету и зарядил револьвер. На это у меня ушло секунд десять, во время которых Гриша успел, цепляясь за стену и столик, подняться на ноги. И даже пистолет, его любимый "Орел пустыни", снова был у него в руке.

– Ты как, цел? – задал я несколько запоздавший вопрос.

– Вроде бы да, – неуверенным тоном ответил он. – Немного кружится голова, а так – все в порядке. Но какая силища! Отшвырнул меня, как паршивого котенка.

Мы склонились над неподвижно лежавшей на полу грудой мышц и костей, совсем недавно приводимых в движение неизвестно откуда исходившими приказами. Расстегнув черную кожаную куртку, я обнаружил под ней кавларовый бронежилет. Отчасти этим, конечно, объяснялась "неуязвимость нашего противника. Думаю, что если бы я зарядил свой «питон» мощными патронами «магнум», как в тот вечер, когда уложил Ларри, пули в твердой томпаковой оболочке пробили бы бронежилет, тем более, что я стрелял почти в упор. Но выстрелы в голову сделали свое дело.

Одна пуля вошла под глаз, вырвав часть затылочной кости, другая действительно лишь скользнула по куполу черепа, вспоров кожу – у меня все-таки дрогнула рука.

– Что это? – Гриша показал на какой-то странный нарост на левом ухе негра. Телесного цвета, он слегка отличался по оттенку от розовой ушной раковины, уже начавшей бледнеть.

Протянув руку, я пощупал нарост. Он легко отделился, и тогда я обнаружил тонкий проводок, идущий от него вниз, за воротник рубахи. Я поднес эту штуку к своему уху и услыхал хрипловатый голос, монотонно повторявший: – Убей его… убей его… убей его…

– Так вот в чем дело! Это пластиковая оболочка миниатюрного наушника, замаскированного под выступ уха. Наш друг получал приказы по радио. А я уж было совсем поверил в существование телепатии!

– Наверное, он был глуховат, и Адамс изобрел такой способ общения с ним. Со стороны, вероятно, выглядело очень впечатляюще – слуга исполняет беззвучные приказы. А на самом деле хозяин просто тихо шептал нужные слова в замаскированный где-то в одежде микрофон. У негра, видимо, он тоже где-нибудь есть. – Гриша пощупал край куртки, обтягивавшей выпуклую грудь лежавшего навзничь гиганта.

– Все равно, поведение его было довольно странным. – С этими словами я оторвал наушник и спрятал к себе в карман. – Он как бы находился под гипнозом, двигался, будто в трансе. Думаю, что над ним здорово поработал этот старый бандит-вегетарианец, доктор Ашборн. Он совершенно лишил негра воли, превратив его, по сути дела, в робота, послушный механизм, управляемый голосом хозяина.

– Ты что, оторвал наушник? – Гриша, заметив, что в руках у меня ничего нет, укоризненно покачал головой. – Ну и зря. Мы могли бы послушать, о чем говорит твой друг Адамс. Может быть, негром управлял не он, а кто-нибудь другой?

Замечание показалось мне справедливым, но исправить сделанное было уже нельзя. Мы допустили еще одну ошибку – не осмотрели тут же окрестности парка. Радиус действия маленькой приемо-передающей рации, при помощи которой осуществлялась связь между этим "живым танком" из могучих мышц и массивных костей, обтянутых коричневой кожей, и его «водителем», не мог быть слишком большим. Поторопись мы, и машина, в которой, возможно, находился сам Адамс или кто-то из его помощников, оказалась бы в поле нашего зрения. А тогда «порше» настиг бы ее за считанные секунды. Впрочем, жалеть об упущенных возможностях никогда не поздно, но всегда бесполезно.

Тщательно обыскав труп и не обнаружив ничего для нас интересного, кроме маленькой рации японского производства, которую я тут же спрятал в сейф, мы решили вызвать полицию. Была быстро подготовлена версия вторжение в частное жилище с попыткой покуситься на жизнь и здоровье мирных его обитателей. Состояние входной двери, двери спальни, а также многочисленные ссадины и ушибы Гриши могли убедить самого недоверчивого представителя закона. Таким путем мы избавлялись от хлопотного дела сокрытия тела погибшего, а также и от возможных неприятностей, если кто-нибудь услыхал выстрелы моего «питона» среди ночной тишины и позвонил в ближайший участок.

Когда полицейские ушли, записав наши показания и забрав с собой труп негра, наступил уже рассвет.

– Теперь не миновать нам любопытства прессы, – заметил Гриша, когда мы пили свой утренний кофе. – Боюсь, что здесь скоро появится целая куча газетчиков и телерепортеров.

– Ну и что? Мы тут живем вполне легально и должны участвовать в общественной жизни. Твой портрет на фоне красной спортивной машины будет выглядеть очень импозантно. Ты же хотел получить премию за поимку маньяка?

– Далась тебе моя машина! Ей-богу, ты завидуешь, что у тебя всего лишь жалкий «ситроен»!

– Я и не скрываю. Всегда питал страсть к хорошим маркам автомобилей. Помнишь мой «мустанг»?

– Тот, что ты сбросил в пропасть где-то на Кавказе? Конечно, помню. Он до сих пор числится за тобой у наших хозяйственников, ты же за него не отчитался, придется тебе попотеть, подписывая обходной, если захочешь уволиться.

– Серьезно? Неужели еще не списали?

– Как же, дождешься от этих жмотов. Они только для начальства списывают новенькие «мерседесы» по цене металлолома. Ты для них – мелкая сошка.

Слова Гриши настроили меня на философский лад, и я спросил его о том, о чем сам все чаще задумывался в последнее время.

– Ты не пытался понять, хотя бы для себя самого, так сказать, "для внутреннего употребления", ради чего мы стараемся, рискуем жизнью? Чего мы вообще добиваемся?

– Разве ты не знаешь? – Гриша деланно-покровительственно взглянул на меня. – Выполняем свой долг перед Родиной.

Последнее слово он произнес так, чтобы оно прозвучало с большой буквы. Но я не принял игры, не захотел перевести все в шутку.

– Какой «родины»? "Мы в той отчизне родились, которой больше нет." Ты что, не видишь, что творится? "Все на продажу" – так, кажется, называлась одна статья в «Литературке» о нашем ведомстве.

– Брось, старик, а то съедешь с катушек. Такие вещи не обсуждают за кофе, тут без поллитры не разберешься. – Гриша алчно ухмыльнулся и потер руки, как будто был заправским выпивохой.

– Нет, ты все-таки скажи…

– Ладно, раз уж ты так настаиваешь. – Лицо моего приятеля стало серьезным. – Лично я хочу воспользоваться своим служебным положением и разобраться с теми гадами, которые воруют наших детей и делают гонконгскими проститутками наших девушек. Глобальные задачи мне не по плечу, но с этой я надеюсь справиться. Если тебя не отпугивает такое «мелкотемье», присоединяйся.

Кровь бросилась мне в лицо, я почувствовал, что краснею. Как случалось со мной и прежде, привычка к постоянной рефлексии, самокопанию, "интеллигентские штучки", как говорил мой приятель, заставили меня на минуту забыть о Веронике, об «интернате». Я вспомнил о своей клятве мстить мафии, которую когда-то дал – без свидетелей, самому себе, – на булатном клинке кавказского кинжала… Где сейчас этот кинжал? Наверное, его, как и прочее мое имущество, оставшееся на конспиративной квартире в Городе, кто-нибудь «приватизировал». Но ведь клятва осталась! Правда, тогда я рассчитался кое с кем из главарей Организации, они заплатили за все крупной монетой. Но небольшой должок за ними еще был, а с тех пор набежали солидные проценты.