— А что входит в обязанности вашего секретаря?

— Наша фирма «Харвестер интернэшнл» — одна из крупнейших в США. Мы занимаемся в основном переработкой кукурузы. Мы организуем здесь производство, поэтому сюда будет приезжать много людей из Штатов. Вашей обязанностью будет встречать их в аэропорту, устраивать в отеле, сопровождать при посещении правительственных учреждений и прочее. Машину мы даем свою. Микроавтобус. Ваша предполагаемая зарплата будет семьсот долларов в месяц. Вас это устраивает?

— Вполне. (Семьсот долларов в месяц! В условиях жесточайшей инфляции в стране! Это же целое состояние!)

— Приходите завтра. Мы изучим ваши данные, и я представлю вас шефу.

«Интересно, — думал я, возвращаясь домой, — а не попадет ли моя фотография сразу же в досье ФБР? Вряд ли. Частные компании редко прибегают к услугам ФБР. У них есть свои возможности проверить кандидата в служащие. Да и особыми секретами эта фирма, по-видимому, не располагает, но выход на Штаты я, несомненно, буду иметь».

Я пришел на следующий день.

Шеф — сухощавый, бледный, невысокого роста человечек в очках, был настроен не столь дружелюбно, как его подчиненный. В его вопросах я усмотрел некоторое недоверие и, пожалуй, недоброжелательность.

Он, правда, не слишком глубоко интересовался фактами моей биографии, но высказал явное недовольство тем обстоятельством, что я занят на службе. Я понял, что я им не подхожу, и поэтому не слишком удивился, когда через неделю, позвонив по телефону в контору, получил вежливый отказ.

Кстати, о языке. С самого начала мои однополчане взялись обучать меня испанскому языку. Начали мы с того, что в мой словарик я записал все наиболее популярные в солдатской среде ругательные слова и выражения, коих в испанском языке немало. Но вскоре выяснилось, что записал я далеко не все. Как-то за ужином я спросил у сеньоры Кармен значение одного вспомнившегося мне вдруг слова из солдатского лексикона, значения которого я не знал. Бедная старушка зашлась от хохота, трясясь всем своим тучным телом. Пустив из сифона струю в бокал с вермутом и немного отдышавшись, она сказала мне, что это слово нехорошее, но если меня все же интересует его значение, то пусть уж лучше мучачос на службе мне его и объяснят. Придя на службу, я спросил у ребят значение этого слова, сказав при этом, что у моей хозяйки не хватило слов, чтобы его объяснить. Слово это, кстати, здесь столь популярное, что когда через несколько лет мы ехали на машине с пятилетней дочуркой и нам навстречу из переулка, нарушая правила движения, выскочил шальной «фиат», моя дочка, яростно погрозив ему кулачком, крикнула вдогонку: «Boludo!» Дружно посмеявшись, парни популярно, с соответствующей жестикуляцией объяснили мне значение этого слова. И слово-то было немудреное, но популярное: «boludo», то есть м…дак.

Вскоре после поступления на службу, по объявлению в газете я нашел себе преподавательницу испанского языка, с которой занимался два-три раза в неделю. Она поставила мне правильное произношение, дала основы грамматики, ввела в секреты разговорной речи, характерной именно для столицы. Язык я изучал, как говорится, в аварийном порядке, считая это делом чрезвычайной важности. Какой же я аргентинец, если испанский у меня через пень колоду! Купил магнитофон, слушал записи местных артистов, смотрел телепередачи, новости, просмотрел все аргентинские довольно неплохие фильмы: «Моя бедная мать» с Уго дель-Каррилем в главной роли, фильмы Лолиты Торрес, «Три раза Анна» и множество других. Просмотрел все премьеры американских фильмов в сопровождении титров. Тут были и «Спартак», и «Бен-Гур», и «Десять заповедей Моисея», и другие. В больших дорогих кинотеатрах на авениде Кориентес, куда без галстука в вечернее время не пускали, перед началом фильма давалась музыкальная программа. Обычно исполнялись танго под рояль, бандонеон (подобие нашей гармоники) или аккордеон, а также фольклорные мелодии под гитару и большой барабан — тамбор.

А тем временем моя служба в армии продолжалась. На доске объявлений висел список личного состава, где против каждого имени стояла отметка о религиозной принадлежности: кто католик, кто протестант, кто иудей, а двое вообще написали «атео» — атеисты. Это было для того, чтобы не назначать в наряд, когда у кого-нибудь религиозный праздник. Я значился как католик. (Солдаты вскоре привыкли ко мне и принимали как вполне своего.) Однажды я дежурил по этажу. В мои обязанности вменялось провести влажную уборку всего этажа, включая лестничную площадку и туалетную комнату, которая одновременно служила курилкой.

— Кто это тут мне насвинячил, не знаешь? — спросил я у солдата, вышедшего в туалет покурить.

Унитаз был забит булкой и быстро наполнялся нечистотами.

— Да Тинго это дурака валяет.

— Ты сам видел?

— Ну видел. Зачем мне врать?

Я зашел в архив, где работал Тинго, и поманил его пальцем. Он был рослый солдат, на голову выше меня, но довольно рыхлый.

— Пойдем, дело есть, — сказал я ему. Он пошел за мной, ничего не подозревая.

Вошли в туалет. Я подвел его к унитазу. В туалетной комнате мы были одни.

— Сам уберешь или тебе помочь? — спросил я его.

— Еще чего! — бросил он небрежно.

— Вытаскивай хлеб, очень тебя прошу, — сказал я тихим голосом. — Ну пожалуйста, будь так любезен.

— Да пошел ты!.. — процедил он сквозь зубы и, сплюнув на только-что убранный пол, повернулся, чтобы уйти.

Ухватив его за рукав мундира, я резко развернул его и жестко припечатал к стене. Икнув, он вытаращил на меня глаза. Я схватил его за грудки, слегка треснул затылком о стенку. Сын крупного оптовика-бакалейщика, он был изрядно откормлен, имел лишний вес, поэтому стена гулко содрогнулась от удара.

— Что тут происходит? — послышался строгий голос капрала Пуй, входившего в туалет. — В чем дело?

— Да ничего такого, мой кабо, — ответил я, успев вовремя отпустить Тинго. — Мы тут немного шутили, и вот он поскользнулся на мыльной пене, которой я мыл пол. Я вот его поддержал, чтобы не упал.

— А это еще что? Какой паскудник бросил булку в унитаз? — спросил капрал, наклонившись над забитым унитазом. Тииго стоял молча, лицо его наливалось краской.

— Не беспокойтесь, мой кабо, — сказал я. — Я отвечаю сегодня за уборку, все будет в полном порядке.

— Иди и вынимай, — сказал я Тинго, когда капрал вышел.

Бедняга молча, сняв мундир и засучив рукава белой сорочки, полез рукой в загаженный унитаз, достал оттуда разбухшие куски батона, швырнул их в урну, после чего, с отвращением на лице, долго мыл руки с мылом. Я же невозмутимо продолжал работать шваброй, доводя при помощи какого-то пенящегося, ароматного средства до блеска черные мраморные плитки пола.

— Смотри, больше так не делай, — сказал я ему вслед.

Он молча вышел с видом побитого пса.

«А не перегнул ли я палку? — подумал я. — Не стоит наживать врагов. В моем-то положении». Недели через две я встретил его в танцевальном кафе, подвел к стойке и угостил двойной порцией коньяка.

— Ты на меня не сердишься?

— Да, нет, я сам виноват, — сказал он смущенно.

— Тогда мир?

— Мир. — И мы пожали друг другу руки.

Как-то раз затеяли «армрестлинг»— схватку на руках. В комнате, где хранились архивы, стоял узкий длинный стол, за которым устроили импровизированные соревнования. Противники по очереди садились друг против друга и, подложив под локоть папки из архива и взявшись рука об руку, пытались каждый завалить руку против гака. В институте я занимался классической борьбой, играл двухпудовыми гирями, да и сейчас занимался гимнастикой— в общем, был в неплохой форме. К тому же знал некоторые тонкости в этом виде силовых упражнений, которые нам показывал наш тренер в «Динамо» Борис Прутковский, руководивший нашей секцией борьбы.

— А ну-ка, дайте попробую, — сказал я, подсаживаясь к столу.

Одного за другим я без труда уложил всех парней с нашего этажа. Сбегали на пятый этаж. Оттуда пришли четверо из команды регбистов, среди них рыжий американец, с которым впоследствии не раз встречались в клубе Сан-Эндрю, где он играл в регби. Уложил и их. Привели амбала со второго этажа.