— Это что?.. Кровь?!

Они почти одновременно вскрикнули, увидев то, чего Иван сразу не заметил, — по внешней стороне щиколотки шел длинный порез, и из него действительно сочилась кровь. Она быстро превращалась в розовые разводы, перемешиваясь с соленой водой.

— Надо же, порезался, — удивился он, с досадой разглядывая царапину.

— Как ты умудрился? Платок у тебя есть? — вдруг забеспокоился Мишка.

И стал сосредоточенно шарить по карманам в поисках платка.

В это время Варвара со словами: «Это, наверное, об мидию — их здесь полно на камнях, и они очень острые!» — ловко перепрыгивая с камня на камень, снова добралась до моря, нагнулась, пошарила в воде рукой и направилась к Ивану, неся в ладонях пучок рыжих склизких водорослей.

— Вот, нужно приложить. Они целебные — в них йод.

— Да не надо, — неуверенно запротестовал он, — может, само отвалится?

— Нет, я должна была тебя предупредить — здесь надо быть очень осторожным! Проход, конечно, неудобный, потому здесь отдыхающие и не купаются — только местные или приблудные дикари... Зато вода здесь самая чистая...

Все это она шептала скороговоркой, присев на низкий камень, и настойчиво порывалась приложить к царапине «природный» компресс.

— Спасибо.

После минуты упрямой, молчаливой борьбы он все-таки перехватил ее руку и решительно отобрал мокрый, лохматый комок водорослей.

— Не надо.

Грубость тона частично оправдывалась его положением — он чувствовал себя неудобно, видя ее так близко, склоненную над его ногами, и остро сознавая свою пингвинью неуклюжесть. Да что там говорить, он чувствовал себя просто ужасно, беспомощно сидя перед ней в мокрых трусах.

Последней каплей стала ее грудь — довольно небольшая, но на ее хрупком торсе кажущаяся слишком тяжелой, она вызывала почти непреодолимое желание как можно быстрее протянуть к ней руки, чтобы поддержать, немного приподняв в ладонях...

— Нет, надо!

Он понял, что она не отстанет, и, покорившись, прижал к ноге холодные водоросли.

От примочки ногу сразу сильнее защипало, но он упорно прижимал руку к ране, желая только, чтобы Варвара поскорее отошла на некоторое расстояние, перестала смотреть так сочувственно и заботливо на его ноги или хотя бы встала.

Иван поморщился от досады.

— Больно? — Ее участливый взгляд заставил его улыбнуться.

— Не очень...

— Ну, что у вас там?

Слава богу, Мишка наконец, подошел и горой навис над ними, заслонив собой солнце. Варваре пришлось потесниться.

— У-у! Рваная рана.

Поставив диагноз, он протянул Ивану носовой платок.

— На, привяжи, что ли, эту гадость, — посоветовал он.

Забота в его голосе не скрывала маски глумливого любопытства, появившейся на лице. Он уже давно держал в руке платок, но не очень-то торопился его отдать — его явно позабавила только что разыгранная перед ним сценка, которую он наблюдал, молча стоя рядом.

— Да прошло уже все, не нужно...

Иван отбросил траву, но кровь все еще не остановилась, и он перевязал ногу.

— Спасибо, — опять сказал он.

— Не за что, — ответил Мишка и сунул в рот Ивану зажженную сигарету.

За этой суетой Иван не заметил, как перестал мерзнуть.

Ветер снова стал теплым, а солнце приятно согревало спину и затылок, и он уже не жалел о своем поступке. Тело радовалось только что обретенной бодрящей свежести, а сердце замирало от странной, необоснованной тревоги, на время уснувшей, но вновь всколыхнувшейся в нем после купания и всего, что за ним последовало.

Одевшись и закурив, он с радостью смирился и с порезанной ногой, и с мокрым пятном, постепенно проступавшим на джинсах на самом интересном месте.

Варваре в этом смысле было проще. Она быстро стянула мокрый купальник из-под длинной широкой юбки — и все.

Когда в тот вечер Иван доковылял до дома, поддерживаемый то Мишкой, то каменными парапетами, женщины окружили его заботой — рана была обработана по всем правилам медицины. Ему даже попытались всучить какую-то таблетку, но тут уж он уперся...

Потом они провожали солнце на балконе. Боль уже утихала, в руках у него был стакан с теплым козьим молоком. Иван находился на верху блаженства.

— Я люблю только определенное кино... Такое, где красивые интерьеры, мягкий климат, роскошная природа — солнце, море, зелень... И среди всего этого происходит драма, раскрываются ужасные тайны, кипят страсти! Или наоборот — когда в суровой обстановке, в грубых декорациях — уют, счастье, сказка... — Варвара пространно, старательно отвечала на его вопрос.

— Любишь контрасты?

— Да. А когда наоборот — не люблю. Потому что тогда получается либо беспросветный мрак, либо розовые сопли.

— Ну а театр тебе чем не угодил? Театр ты тоже не любишь?

— Любила... когда-то.

— Любила, а теперь не любишь? Почему?

— Сама бы хотела понять причину... Будь я постарше, я бы, наверное, подумала, что дело во мне. Мол, старость пришла, — очарование куда-то делось, и все такое. Но к сожалению, похоже, что дело не в этом.

— А в чем?

— Да кто его знает — в чем?! Вам это лучше знать...

Иван ничего не ответил — он в это время пил молоко. Но брови его удивленно поползли вверх, и тогда она начала объяснять:

— Ну вот, например, как последний раз я пошла в театр: пьеса шикарная, и спектакль прекрасный, я это точно знала — уже давно идет, проверенный... Ну так вот... Играют всего три актера — двое мужчин и одна женщина... Зальчик маленький, спектакль камерный, играют хорошо, не халтурят, хоть уже и не горят... Но от этого не хуже...

— Ну и?

— Ну и... Кончается спектакль — я плачу, потому что невозможно не плакать, многие, смотрю, тоже, овация. Жду, когда выйдут артисты — я больше всего люблю этот момент благодарности... И вдруг...

— Что?

— Понимаешь, начинают нести цветы — прекрасные, свежие, огромными букетами, прямо охапками... И все эти букеты несут какие-то малахольные дикие тетки и дарят одному только артисту.

— У него была главная роль?

— Да в том-то и дело, что нет!

Он молча поднял брови.

— Роли все три одинаковые — все три главные. И играли они одинаково! Даже, по-моему, та актриса — такая маленькая, хрупкая женщина, она играла лучше тех двоих и стояла такая худенькая, такая бледная, выложилась за спектакль так, что я вижу — дрожит... И вот ей и второму актеру кто-то дает, как насмешку, ей-богу, по одному буквально цветочку, а этому все тащат и тащат... А я сижу и жду, что хоть кто-нибудь догадается и подарит ей ну хотя бы один приличный букет... Нет! Я тогда в первый раз пожалела, что не покупаю в театр цветы...

Он переглянулся с Мишкой — тот, видно, тоже с интересом ждал продолжения. И она продолжала:

— И вот — ты не поверишь — с места, что передо мной, поднимается девушка, нормальная с виду, молодая, и поднимает с пола корзину — огромную! Полную чудных белых роз — я аж привстала в надежде... И с трудом тащит ее, кому ты думаешь?.. Ему!!!

Иван захохотал, рискуя облить себя молоком, — с такой забавной злостью она это сказала: «...тащит!», «Ему!!!».

— Знаешь, это совсем не смешно... Так стыдно!

— Кому?

— В том-то и дело, что всем! Неужели не понимаешь?

Он поднял брови еще выше — что поделаешь, ему нравилось, как она злится.

— В первую очередь, конечно, этому несчастному артисту — он хорошо играл, роль-то глубокая, отличная роль... И ты знаешь — он ведь был весь красный... Брал цветы, а сам шарахался от этих теток... Ему стыдно было, понимаешь, потому, что он знал — они ему НЕ ЗА ЭТО!.. Он до этого снялся в одном дурацком сериале в роли отважного следователя.

— А-а! — протянул Иван.

Мишка, все это время заинтересованно слушавший, отвернулся.

А Варя продолжала вспоминать, вся в своих впечатлениях и чувствах:

— Да... Ему стыдно, мне стыдно — за него, за эту актрису, за этих теток — кошмар! Я даже аплодировать не могла — невозможно было на это смотреть. Все удовольствие испортили этими цветами... Вот так-то... А моя подруга, которая рядом сидела, злорадно так сказала, громко: «Это тебе за «Приключения милиционера» — получи, фашист, гранату!»