И всхлипывания становятся громче, чем чавканье грязи, тогда как урчание в животах перекрывает всхлипывания.

Впрочем, дождя вот уже неделю нет…

Заседание совета апостолов было назначено на четыре часа дня и проходило на кухне хрущевки, в которой проживал пророк Алексий Светозарный.

В пятнадцать тридцать уже все было накрыто для Тайной вечери: на столе стояла запотевшая бутылочка, благоухала буженинными запахами закуска, белел нарезанный крупными ломтями хлеб. Верная прислужница пророка сновала по маршруту холодильник — плита — стол, выставляя все новые и новые яства.

«Вот дьяволы, — ворчливо бормотала она себе под нос, — опять припрутся, напьются на дармовщинку, все углы изблюют, а мне убирай…»

Жена пророка, то есть пророчица, зло шмыгнула носом. С каждым днем ей все меньше нравилась новая служба ее супруга, который, перепробовав в своей жизни множество профессий — от администратора шоу-бизнеса до безжалостного стерилизатора котов, — теперь подвизался на многотрудном духовном поприще.

Кстати, дело пастырское оказалось куда более выгодным, чем стерилизация животных, — за полгода уже и холодильник купили, и новую шубу справили, и сыночка Васечку на выгодное место в военкомат пристроили, но все же… Все же не нравилась пророчице новая служба ее мужа!

Особенно не нравилось ей, что на людях теперь ей приходилось называть своего личного супруга не иначе как Посланцем Господа на Земле, земно кланяться, целовать ему руку (тьфу, пропасть!) и вообще выказывать полное почтение и абсолютный пиетет. Будто ты и не полноправная жена ему, прожившая с супругом двадцать лет в абсолютно законном браке, а одна из сотни кликуш, мечтающих облобызать стопы преподобного. Только душой и отдохнешь, когда с мужиком один на один останешься, тут-то его и приголубишь кулаком по солнцеподобному мордовороту — чтобы помнил, гад, кто его в люди, то есть в пророки, вывел, чтобы не смел против жены выступать, грозить ей карой небесной и концом света! На людях выступай как умеешь, но дома веди себя как приличный человек, а не какой-нибудь… святоша!

А ведь не погонишь апостолов поганой метлой вон — лица-то все духовные, одного тронешь — все как один взъярятся, проклянут на веки вечные. Ей-то, конечно, на их проклятия плюнуть и растереть — а ну как пожертвования верующих перестанут для домашней бухгалтерии отдавать?

А то еще девку какую-то к себе взяли — пророчицу Досифею. Приняли в компанию апостольшей, двенадцатой для ровного счету. Девка фигуристая, симпатявая, по всему видно, отъявленная! Глазами так и стрижет, как бы чего слямзить. Святости в ней, окромя срамоты, никакой не наблюдается. А еще брешут, будто она одним наложением рук исцеляет.

— Тогда скажи, чтобы она твою аденому исцелила, — ехидно предложила пророчица, узнав о пополнении компании, но пророк лишь скорбно вздохнул на упрек жены:

— Я тебе о небесном, а ты, матушка, о земном толкуешь. Аденома — это крест, врученный мне самим Господом, зачем мне от него исцеляться, если он как испытание послан мне свыше?

И кстати сообщил, будто новая пророчица уже излечила истеричного апостола Феодора, избавив его от затемнения в мозгу, так что даже и рентген будто бы это подтвердил, и медики изрядно удивлялись, не зная, какому чуду приписать.

— Просто по голове погладила — и вылечила, — восхитился Андрей Еремеич. — Федор даже перестал на полу дрыгаться и слюной в собратьев плевать. Поникшим духом воспрял!

Пророчица вздохнула: только еще лечащих девок в их компании не хватало! Начнется разврат, пьянство, игрища всякие неподобные…

Еще не успела Фекла выставить на стол последнее блюдо с тонко, на просвет нарезанной колбаской, как на кухне собственной персоной появился Светозарный. Схватив центральный кусок, средоточие розового колбасного солнца, пророк шустро препроводил его за щеку.

— Ну! — грозно воскликнула пророчица и пребольно стукнула мужа по руке, нимало не опасаясь его высокого духовного звания.

— Сильно жрать хочется, — сказал в свое оправдание супруг, активно двигая челюстями. — Пока утром в рубище ходил, оголодал и охолодал изрядно, теперь охота душевное равновесие в тело возвернуть.

— Равновесие… — проворчала пророчица. — Ты мне сначала сотню возверни, которую ты у меня давеча из кошелька стыбзил.

— Что делать, матушка, надо было лампочек прикупить для золотого нимба, а то сама видишь, старые перегорели… Стыдно-то таким макаром перед верующими скакать, боюсь неподобным обликом шаткость и сомнение в душах поселить. Народ пошел нынче дошлый, критически настроенный, былой веры в людях не осталось, один скептицизм и сугубое недоверие…

К двум часам дня все апостолы припожаловали плюс еще какой-то сброд — святые, священномученики, преподобные (а тоже на халяву поесть не дураки). Апостольша Досифея тоже заявилась собственной персоной. По виду скромняга такая — клейма ставить негде!

В кухню набилась страшная пропасть народу. Фекла выбежала, отмахиваясь руками от назойливого табачного дыма. Кто-то ущипнул ее за наливной бок — кажется, святой Серафим, личность весьма скабрезная и склонная к прелюбодейству. Нимало не смущаясь, пророчица огрела святого по жирному загривку и пригрозила:

— Ужо погоди, Светозарному все расскажу!

На самом деле ей было приятно мужское внимание — Серафим был ражий мужчина годов сорока, вокруг него всегда кликушествовала толпа молоденьких прихожанок.

В отличие от Серафима, Светозарный был стар и мудр. Даже не столько мудр, сколько целомудрен. Он давно уже не мечтал о прекрасных телах молоденьких девиц и даже пренебрегал телом жены своей. Больше всего на свете он был озабочен подковерными интригами апостолов, грозящими ордену расколом, а также будоражащими город слухами: будто откуда-то, не то с дальнего севера, не то с ближнего юга, не то с западного востока, не то с восточного запада, заявился в город какой-то самоуверенный подонок, который утверждает: «Я — Михаил Бог». А не верить ему причин нет: как докажешь, что он не Бог?

Итак, сидели, обсуждали текущие дела. Текущих дел было немного, надо было решить, как поправить шаткое финансовое положение ордена и назначить день конца света, который еще с осени обещали они устроить прихожанам.

С первым вопросом было все ясно, ибо касса оказалась пуста, как мир перед началом творения. Однако растаявшие финансы можно было пополнить за счет конца света.

— Расчет прост, — объяснил апостол Пантелеймон, правая рука пророка. — Если скоро конец света — то деньги народу не нужны. И значит, народ обязан их жертвовать на свое спасение… Да, без конца света нам никак не обойтись — помрем с голодухи.

— Тем более, что давно уже обещали, — поддержал апостол Армагеддонский. — Полгода кричим, что скоро конец света, но даты не называем, а народ от такого промедления разуверяется.

— Да, без конца света нам зарез, — вздохнул пророк, задумчиво набивая рот колбасой. — Времена не те, чтоб существовать беззаботно на подаяния: смута в народе и брожение умов. Придется назначить…

Апостол Илларион заерзал на жестком стуле (его беспокоил геморрой, нажитый во время нудной бездуховной бухгалтерской работы в управлении коммунального хозяйства).

— Не хотелось бы всяких светопреставлений и массовых гуляний по этому поводу, — произнес он томным от геморроя голосом. — Хорошо бы негромко все устроить, а потом тихохонько разойтись. Без привлечения ехидной прессы и милиции.

На него замахали руками, зашикали.

— Конец света — по-тихому? — возопил пророк. — Не те нынче времена, чтобы тайно подобные дела устраивать. Нам нужен свет, гром, лазерное шоу! Нам нужны пресса, телетрансляция, конная милиция! Желательны взрывы и падение хвостатых комет. Обязателен рев животных и трясение земли! Однако думается мне, землетрясение по нынешним временам дорого стоит.