— О, к черту парковку. Если кому-то не понравится, что моя машина заблокировала проезд, они знают, где меня найти. Я просто не могу поверить, что ты здесь! Пойдем в квартиру. Мы уже столько лет не виделись.

Она налила ему бренди, потому что он выглядел почти замороженным; затем налила бренди и себе, ибо дрожала до самых кончиков пальцев. Наконец, когда они уселись в разных углах кушетки, она позволила себе как следует всмотреться в него. Уилл стал выглядеть старше, это она заметила прежде всего. Но возраст ему шел: он стал выглядеть так, как этого требовали его черты. Его залысины стали еще больше, но это лишь подчеркивало благородную высоту лба и делало глаза очень большими. Глаза были такими же ясными и светло-карими, какими она их запомнила, и в них была видна та же доброта. Широкий рот стал менее подвижным и более скульптурным. Во всем его лице была какая-то скрытая торжественность, как будто бы он видел и чувствовал многое, о чем предпочитал молчать. Его руки, казавшиеся Бренвен настолько знакомыми, что кончики ее пальцев покалывало при мысли об этом, согревали своими длинными пальцами бокал с бренди.

Но Уилл был бледен нездоровой бледностью, и от всего его тела исходило ощущение напряженности.

И конечно же, он тоже рассматривал ее.

— Ты до сих пор сидишь так, поджав под себя ноги, — заметил он.

Его голос был таким мягким, улыбка — такой доброй. Она не забыла эту мягкость и доброту. Не забыла, нет, но она не думала, что снова будет чувствовать эти токи, которые исходят от него. Она сказала:

— Ты кажешься слишком уставшим, Уилл. Если бы я знала заранее, что ты приедешь. Никто не сказал мне об этом, никто, даже Эллен.

— Эллен не знает, что я здесь. — Уилл отхлебнул бренди. — Никто не знает. Когда я уеду, то ты меня не видела. Считается, что я сейчас в нашем посольстве в Париже, и завтра утром я вылетаю в Париж. А оттуда обратно в Тегеран.

— Ради Бога, почему? Ты не работаешь на ЦРУ, правда? Иран всегда был дружественной нам страной.

— Да. Но завтра это может стать неправдой. И я не говорил тебе этого — точно так же, как и не был здесь. — Уилл потер свой лоб, и это был такой знакомый жест. — Существует заговор с целью свержения шаха, и предполагается, что нам об этом не известно. И мне не следовало бы рассказывать об этом, но я доверяю тебе, Бренвен, а если я не поговорю с кем-нибудь, то, думаю, сойду с ума. Я не шпион, но у меня есть друзья-шпионы. Я не работаю на ЦРУ — как раз наоборот. Как только я снова окажусь в этой стране, я намереваюсь остаться в ней навсегда. Я уйду с правительственной службы настолько быстро, что у них просто голова закружится!

— О!.. — Перемена, происшедшая с Уиллом, когда он заговорил, стала для Бренвен просто шоком. Он выглядел разбитым, и она была готова убить того, кто довел его до такого состояния.

Он продолжал говорить:

— Я приехал, чтобы организовать мое собственное возвращение и получить разрешение на то, чтобы моя жена и пасынок приехали вместе со мной. Она — отдаленная родственница шаха, и она христианка. Мальчик тоже. Если то, что я думаю, произойдет, они оба будут в опасности. — Он допил остатки своего бренди. — И я тоже буду в опасности. Значит, нам нужно выбраться оттуда, но это должно выглядеть так, как будто бы у нас есть срочные и не политические причины на выезд из страны.

Его руки тряслись. Бренвен спросила:

— Еще бренди?

— Нет, спасибо. Мне не следовало приезжать сюда. Я хочу сказать, сюда, повидать тебя. Но я не видел тебя так много лет… Я просто хотел еще раз посмотреть на тебя. Нет, больше чем это. Поговорить с тобой. О Господи, как мне нужно поговорить!

— Я вижу. — Она крепко ухватилась за подушку дивана, не давая себе встать и приблизиться к нему. — Я рада, что ты приехал. Я скучала по тебе.

— Я тоже скучал по тебе. Больше, чем мне хотелось бы самому себе признаться в этом. Ты выглядишь хорошо. Может быть, немножко усталой. У тебя отличная квартира. Эллен писала мне, что ты переехала. — Эти малозначащие слова непроизвольно слетали с его губ.

— Расслабься, Уилл. Со мной все в порядке — давай не будем говорить обо мне. Говори о себе. Расскажи мне подробно, что произошло. У меня такое чувство, что это нечто большее, чем просто политическая ситуация.

— Да. — Уилл наклонился и обхватил голову руками. Когда он снова поднял голову, в его глазах и голосе была мука. — Все не так, Бренвен. Мне нужно убираться из Госдепартамента, Бренвен. Я просто не создан для этого. И никогда не был создан. Это не Иран, это сама работа убивает меня!

Его страдания притягивали ее к нему. Она дюйм за дюймом передвинулась поближе, к средней подушке.

— Уилл, если это настолько плохо, то почему ты просто не останешься здесь? Не возвращайся назад. Подай заявление об увольнении и пошли за женой и ребенком. В Госдепартаменте все поймут — они знают, как быстро эта работа доканывает людей.

Он избегал ее взгляда.

— Мне кажется… э-э… я пожалуй налью себе еще немного бренди. Сиди, я сам принесу. — Из другого конца комнаты, стоя к ней спиной, Уилл сказал: — Мне бы хотелось все сделать именно так, но я не думаю, что она приедет. Моя жена. Она не хочет признавать существования опасности в Иране, никто из них не хочет признавать этого. Хуже того, как только я скажу ей, что намереваюсь уйти из Госдепартамента, я уверен, мою семейную жизнь можно считать законченной.

— Что? — Восклицание невольно сорвалось с губ Бренвен.

— Ты расслышала правильно, — сказал Уилл, возвращаясь к кушетке. — Алета вышла замуж не за меня, Уилла Трейси. Она вышла замуж за Уилбура Ф. Трейси-младшего, богатого американского дипломата. Вот только выяснилось, что я немножко менее богат и гораздо менее дипломат, чем она думала. Мою семейную жизнь можно было с трудом назвать семейной, но я делал все, что мог. Клянусь Богом, я делал все, что мог!

— Я уверена в этом, — мягко сказала она. — Ты, конечно же, сделал все, что мог. И я знаю, что ты будешь продолжать делать все, что возможно. — В этом большом, мягком человеке было столько грусти. Ее сердце болело из-за него.

— У нас там такой огромный дом и такое количество слуг, что я иногда даже забываю, как их зовут. Это не мой стиль, как ты, наверное, догадываешься. Конечно же, у нее есть собственные деньги — я просто не смог бы содержать все это на мою зарплату. Как бы то ни было, мы ведем тот образ жизни, к которому привыкла она, и вскоре я выяснил, что это значит, что одна часть дома является полностью ее частью, а другая часть — моей. Мы не живем так, как, я всегда думал, должны жить муж и жена. Мы никогда так не жили.

— Ты хочешь сказать, что вы не спите вместе.

Уилл улыбнулся. Это была очень слабая, но все же улыбка.

— Я вижу, что ты не утратила своей беспощадной честности, и рад этому. Да, это именно то, что я хочу сказать. И даже более того. Это целый пласт культуры, которого я просто не понимал, когда женился на ней.

Я очень редко вижу мальчика. Он живет на половине своей матери и идолизирует своего погибшего отца-летчика. Алета не дает мне ни малейшей возможности хоть в какой-то степени заменить ему отца. Само собой разумеется, что других детей просто не будет.

— Очень жаль.

Она подождала и, когда он не стал продолжать, спросила:

— Что ты собираешься делать?

— Ну, если бы не политическая ситуация в Иране, я просто сказал бы ей, что не хочу больше жить за границей и что мне не нравится работа в дипломатическом корпусе, и на этом бы все закончилось. Я бы уехал, а она скорее всего нет, и в конце концов кто-нибудь из нас получил бы развод. Мирный, взаимоприемлемый развод. Но я не могу так поступить. Я должен попытаться в последний раз убедить Алету покинуть Иран и взять с собой Пола. Я вернусь туда и буду оставаться в Тегеране до тех пор, пока смогу или пока мне не удастся убедить Алету уехать вместе со мной — что бы ни наступило раньше. Мне придется положиться на моих друзей, чтобы они дали мне знать, когда события начнут развиваться в неблагоприятном направлении. За два дня пребывания здесь я устроил все так, что, как только буду готов уехать, или если события примут угрожающий оборот, и они услышат об этом, мне срочно позвонят, чтобы я приезжал домой, потому что мой отец якобы умирает. На самом деле он абсолютно здоров, это будет ложный вызов. Я попрошу Алету поехать вместе со мной и привезти Пола. Она не будет знать, что этот вызов ложный — так будет безопаснее для нее. Но я буду достаточно честен, чтобы сказать ей, что как только я выберусь из Ирана, возврата туда не будет. И что я собираюсь уйти в отставку. О черт! — Он снова потер лоб и отхлебнул бренди. — Это просто ужасная неразбериха.